Держу тебя (СИ) - Страница 29

Сергей забыл о чёртовом штампе, о собственной жене. Нет, он отлично помнил её имя, фамилию, отчество, он помнил дату свадьбы, и какое платье на ней было. Он помнил, что она не любит малину и страдает грёбаной альгоменореей, изводящей её, наряду с прибабахнутой мамашей. Помнил каждую эрогенную зону, отклик, родинки на теле, поштучно, почти поимённо. Он не страдал амнезией, всё отлично помнил, хорошее, плохое, всё. Помнил — это был белый шум его памяти, бессмысленный, идущий фоном, не подкидывающий никакой информации, не задевавший в душе ни единой струны. Иногда, мысль о том, что привязанность может мгновенно исчезать, ошеломляла, но чаще Сергей попросту не думал ни о браке, ни о Рите, ни о чём, что было до встречи с Машей.

А прошлое отлично помнило Сергея и догнало, как и полагается, внезапно. Он мог бы предугадать, предусмотреть, предвидеть, засунуть свой язык подальше, придержать собственное драгоценное мнение о внебрачных связях при себе, рассказать о своих грехах, добиться понимания, принятия, мог, но даже не думал об этом. Ни о чём не думал, пока Кнопка попросту не убежала, гонимая новыми знаниями и пониманием, что её предали.

Как оказалось, Сергей ничего не знал о Маше или знал преступно мало. Он не понимал, где её искать. Дома её не было, свет не горел. Телефон она отключила, соседка «Маша» качала головой и говорила, что Маши давно не видела. Врала ли она — неясно, а выяснять, врываясь в чужое жильё, не станешь. Номер гимназии, где преподавала Маша? Она на больничном, то же самое с центром дополнительного образования. Он не знал телефонов её подруг, даже то, есть ли у неё подруги, не знал. Контактов родителей Маши у него тоже не было. А она попросту исчезла, испарилась в огромном, заснеженном городе.

К одиннадцати вечера Сергей решил, что окончательно сошёл с ума, метаться по городу было бессмысленно, а дома находиться он попросту не мог, всё напоминало Машу. Ещё и суп этот. Куриный. С домашней лапшой. Домашней, блять, лапшой.

Раздавшийся звонок в дверь пробежал по нервам, взорвавшись в каждом окончании, ударив в голову и копчик острой болью.

Он даже не сразу сообразил, что перед ним стоит Оленька. Собственной персоной, невозмутимо заглядывая в лицо, со сладенькой улыбочкой, которую захотелось тут же стереть.

— Оль, не до тебя, прости, — кажется, так он сказал перед тем, как попытаться закрыть дверь, безуспешно, впрочем.

— Я на секундочку, по-добрососедски, как твои дела?

— Отлично, — а что ещё скажешь, когда она проскользнула в прихожую. — Я собираюсь спать, иди домой, Оль, — он с трудом подавлял раздражение. Ещё этой не хватало… Казалось, голова сейчас лопнет от мыслей и переживаний, он посекундно смотрел на телефон, зная наверняка, звук и вибрация не отключены, пропустить сигнал невозможно, но смотрел и смотрел.

— Ты кого-то ждёшь? — она была невозмутима. Подозрительно невозмутима, только до того ли было Сергею, он едва помнил собственное имя, в голове крутилось одно — Маша. Значение же имени «Оля» и всё, что с ним связано, упало ниже ватерлинии и пропало в мутных водах.

— Нет.

— Хорошо, я уж подумала грешным делом, что ту девочку.

— Какую? — Сергея прошибло догадкой.

Твою мать! Твою мать! Твою мать!

Оленька работает до девятнадцати, только офис рядом, через пару кварталов, заскочить в обеденный перерыв домой ей ничего не стоит. Нет никаких сомнений, она видела, Сергей не один эти дни. Видела и выжидала.

— Серёж, ты, видимо, совсем рехнулся, — Оля растянула улыбку, елейный голосок скользнул, как сквозняк с лестничной клетки в приоткрытую дверь. — Она твоя ученица? Воспитанница? Ей шестнадцать-то есть?

— Что ты ей сказала? — ясно, что она сказала, даже не имеет значения, как именно. Сергею необходимо было слышать человеческий голос, чтобы помнить — перед ним живой человек. Эту тварь нельзя просто взять и убить к хренам.

Нельзя!.. Мать твою…

— Правду, — слащавая, гадкая улыбка приклеилась к женскому лицу. — Что ей в куклы нужно играть, а не со взрослыми, женатыми дядями в доктора. Ради тебя старалась, мог бы и спасибо сказать.

— Спасибо, — он сделал шаг вперёд, Оленька подбоченилась. — Чего ты добивалась, можно поинтересоваться?

— Как чего? — она, правда, опешила или действительно удивилась? — Ты и я, вместе.

— Действительно, Оль, а почему нет? — ещё один шаг в сторону Оли, она отступила, с опаской поглядывая на мужчину. — Поженимся, будем жить долго и счастливо и сдохнем в один, не менее счастливый, день. Ты когда свадьбу запланировала, летом? Осенью?

— О-осенью лучше, — пробурчала Оля, отступая к двери.

— Прекрасно. А давай, я тебе расскажу про нашу будущую совместную жизнь. Давай помечтаем? — резко нагнувшись, он пропустил пальцы на затылок Ольги, она интуитивно сжалась, несмотря на интимный жест, потянул за волосы, не сильно, но достаточно чувствительно. — Я буду ненавидеть тебя всю жизнь. Твой запах, цвет волос, каким бы он ни был, твою дебильную привычку тащить одеяло на себя во сне. Ты будешь раздражать меня, целиком и полностью, от пяток до макушки, твои слова и мысли, всё в тебе, будет раздражать меня. И я буду изменять тебе. Постоянно. Даже не потому, что мне захочется трахаться или какая-нибудь сучка покажется симпатичней тебя, они все, все без исключения будут лучше тебя, а просто так, от скуки, потому что домой идти не хочется, там ты, а я тебя ненавижу, ты раздражаешь меня, вызываешь рвотные позывы. Но мы будем жить под одной крышей, потому что квартирный вопрос испортил не одну тысячу людей, потому что ремонт надо делать, потому что дети. Детей я, кстати, тоже любить не буду, может быть, буду терпеть, но не любить, потому что это твои дети тоже. Продолжение всего, что я ненавижу, что раздражает, что хочется стереть с лица земли. Так что, выходи за меня, О-лень-ка?

— Отпусти меня, — пропищала Ольга, зажатая в тупик между входной дверью и началом чёрных, старинных перилл наверх.

— Выйдешь? — хотелось размазать косметику по ненавистному лицу, выплеснуть всю злобу, собственное отчаяние, бессилие, чувство вины на гадину, трусливо вдавливающуюся в покрашенную в синий стену.

Женщин бить нельзя. Недопустимо. Да он просто убьёт её, эту тварь, если вмажет хотя бы в половину силы.

Нельзя!… Мать твою…

Он орал так, что не слышал сам себя, единственное, на чём сконцентрировался — не ударить, не придушить, не причинить увечий. Сбросить накопившийся негатив, выкинуть отчаяние, доводившее его до безумия. Вышвырнуть из собственной жизни не только женщину, зажмурившую в страхе глаза, но и воспоминания о ней. Нажать «делит» и «реверс» в своей жизни.

Как и кто вызвал наряд полиции, Сергей не видел, позже узнал — соседка, не в меру любопытная старушка со второго этажа. Милейший божий одуванчик, она даже была права, когда перепугалась за Оленьку, сжавшуюся под нависающим над ней Сергеем, выплёвывающим слова, как заледеневший яд, резавший наживо.

Одно грёбанное движение правой руки, удар, поставленный за долгие годы тренировок. Не в полную силу, так, чирком задел, а пацан, горе-полицейский, которого соплёй перешибёшь, представитель власти, упал навзничь, едва сгруппировавшись.

Наряд патрульно-постовой службы прибыл на вызов на удивление быстро. Обычная бытовая разборка, закончившаяся задержанием зачинщика беспорядка. Применение насилия в отношении представителя власти. Оскорбление представителя власти. Посягательство на жизнь сотрудника правоохранительного органа. Выбирай на вкус, Сергей Витальевич, на какой срок сядешь.

Оленька сориентировалась мгновенно, метнулась строчить многостраничное заявление с описанием оскорблений, морального и физического ущерба, причинённого ей вовсе не по неосторожности.

Выбрался Сергей спустя двадцать один час сорок три минуты и три удара дубинкой по хребту и рёбрам. И это был лучший из возможных сценариев. На его счастье сестрица, которой ему дали позвонить лишь утром, среагировала оперативно, поставив на уши Матвея Розенберга, его брата — владельца крупного бизнеса по продвижению М1 и ММА в России, — и чёртову дюжину адвокатов, причитающихся подобным людям.