Державный - Страница 160

Изменить размер шрифта:

Желая остановить слёзный поток, Геннадий сполз с кровати и встал на колени под образами, стал молиться к Господу о прощении. И Господь откликнулся, угнездил в душе кающегося целительную мысль: да, ты виноват, Геннадий, что злобился на еретиков, виноват, что жёг берестяные шлемы, виноват, что торжествовал, видя их страшные мучения; но ты не виноват ни в чём этом, Геннадий, ибо не ты, но Я действовал через тебя, являя на земле образ тех мук, которые ожидают всякого злого нечестивца, развратника, растлителя, губителя душ, всякого, кто учит людей поклоняться диаволу, и Я беру на Себя грехи твои, верный Мой Геннадий.

— А его?.. Его простишь Ты?.. — прошептал счастливый старик так, будто не сердцем, а даже ушами слышал слова Господа.

Никакого ответа на сей раз не воспоследовало.

Да, Державный не хотел отдавать приказ о сожжениях. А значит, Господь берег его. Вот оно что. Не хотел Иван становиться Дракулой, образ которого столь живо нарисовал в своей повести Курицын. Так пробовал рассуждать Геннадий и всё же не мог заставить себя простить Ивана. Душа оскорблённая болела и стенала. Куда засунуть, запихнуть, упрятать, в какую укладку, щель, скважину втиснуть трепещущую обиду за то, что случилось в прошлом году, когда его, ересебойца, грозного гонителя нечисти, переводчика Библии и создателя её полного свода на русском языке, который на Руси уже так и нарицают — «Геннадиевой Библией»; его, который ни сил, ни жизни своей не жалел ради блага отчизны и Православия, указом великого князя свели с архиепископии и возвратили сюда, в Чудов, поместили в келью — доживать многотрудный и горестный век свой!

Не хотелось думать о щемящей обиде сей, распалять её пуще прежнего, но уже никак невозможно было не думать.

С одной стороны, всё просто и понятно — упорствовал Геннадий, решительно противился обращению монастырских угодий в светское, государственное владение. Какой-то умник даже не наше слово подобрал, обозначая такое обращение. До чего ж гнусное словцо — «секуляризация»! Этою поганой «секой» надвое кто-то задумал рассечь умы русские. Иван в последние годы, перед тем как померла Софья и его хватило ударом, склонялся в сторону отнятия монастырских земель, но медленно, не столь решительно. Став немощным и уступив большую часть власти Василию, Державный тем самым дал возможность секуляризации бодрее расправить свои крылья. И она пошла сечь! Тот же умник или какой другой выдумал прозвища для тех, кто был за отъятие земель у монастырей, и для противников. Первых стали называть нестяжателями, а вторых — стяжателями. Первые, стало быть, получались хорошие, а вторые — плохие. Ловко! И уже не надо разбираться — бей стяжателей! Но тогда встаёт вторая сторона — да, всё просто и понятно, но почему бьют одного Геннадия? Разве он один на Руси стяжатель? А Иосиф Волоцкий? А Нифонт Суздальский? А Троицкий игумен Серапион? Они ведь тоже все против обезземеливания монастырей. Даже Симон Чиж, нынешний митрополит Московский, хоть и мягковат порою, а твёрдо против секуляризации стоит. Почему его не сведут? Почему у Серапиона не отнимут Троице-Сергиеву обитель, а у Иосифа — Волоцкую? Почему Нифонта не лишат его епискогши?

Геннадий тяжело вздохнул — а ведь тоже понятно, одному кому-то надобно было пострадать за всех, вот его и выбрали. Может, это и хорошо — за всех-то пострадать, за Иосифа, за Серапиона, за Нифонта, за Симона.

И всё же — обидно, обидно!.. Из всех стяжателей Геннадий, видите ли, самым главным оказался. Каких только отвратительных обвинений ни навели на него — и мздоимец, и чревоугодник, и сребролюбец, и священников за огромную плату поставляет на должности… Свели с кафедры, опозорили… Кто б выдержал такое! Кого бы не хватил кондрашка!

И ведь что ещё обидно — на соборе в позапрошлом году все, кто выступал против монастырского обезземеливания, одержали верх над нестяжателями — Нилом Сорским, епископом Вассианом Тверским и Никоном Коломенским, старцами Белозерской обители. Молодой великий князь Василий Иванович был вне себя от ярости. На ком-то надо было отыграться. Отыгрались — на Геннадии.

Вот она — благодарность за то, что он своей твёрдой пятой раздавил голову новгородской гадины-ереси, утихомирил Великий Новгород, обтесал его и вставил мощным камнем в здание государства Русского!

Новгород…

Двадцать лет жизни Геннадия отданы ему. Этот славный и могучий город, бывший поначалу ненавистным, враждебным, страшным, за двадцать лет полюбился Геннадию, стал родным, добрым, он скучал по нему, вспоминая его улицы, храмы, дома, людей. Новгородцы, в коих он некогда видел лишь торгашей и предателей, оказались такими же русскими, как москвичи, рязанцы, вологодцы, суздальцы. С порчей, конечно, но… Они как будто приходили в себя после долгой болезни, их души кашляли, чихали, но уже выздоравливали. Ох, Новгород! Хотя бы на денёк ещё приехать к тебе, целовать твою землю, обнять твоих сыновей — тех, с кем успел за двадцать лет сдружиться, сродниться душой. Даже икающее и щокающее новгородское наречие, поначалу раздражавшее Геннадия, со временем стало почти родным. Он и по нему скучал теперь и частенько разговаривал сам с собой по-новгородски.

— Спаси, Господи, и помилуй богохранимую страну нашу Русскую во властех, и воинстве, и православном народе ея, и Господин Великий Новгород, да тихое и безмолвное житие поживём во всяком благочестии и чистоте! — взмолился Геннадий, стоя в своей чудовской келье под образами.

В сей миг дверь его кельи внезапно и резко распахнулась, Геннадий повернул голову и прянул, не веря глазам своим, — сам государь великий князь Иван Васильевич Державный стоял в дверях кельи, едва-едва освещённый тусклыми отблесками лампад и единственной зажжённой свечи.

— Иосиф… — промолвил Иван сдавленно. — Иосифа нет у тебя?

Геннадий, ничего не отвечая, ибо государь и без его ответа мог воочию убедиться, что Иосифа тут нет, — где ему спрятаться-то в махонькой келье! — вновь повернул лицо к образам:

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Боже, милостив буди мне грешному. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матери и всех святых помилуй нас, аминь!

Умолкнув, Геннадий краем глаза поглядел в сторону двери. Иван всё ещё стоял там. Вдруг двинулся, стал входить в келью, волоча левую ногу. Затем — совсем уж неожиданно! — пал на колени перед Геннадием и со слезами, клокочущими в горле, выдавил:

— Прости меня, Генушко!

— За что? — дрогнул Геннадий.

— За всё, — ответил Державный, и слёзы посыпались из глаз его.

Душа Геннадия разрывалась на части. Обида! Где ты? Горе! Куда улетело? Смерть! Где твоё жало? Мечта сбылась. Вот он, государь Иван. Стоит на коленях и просит прощенья.

— Прощаю, Державный. И Бог простит тебя. И ты прости меня за всё.

— Мне не за что прощать тебя, Генушко… Прощаю… И Бог… про… стит…

С трудом подползя к Ивану на коленях, Геннадий обнял его, плачущего, и сам от души разрыдался. Таких вот — обнявшихся и рыдающих — застал обоих монах Николай, явившийся, чтобы сообщить о начинающейся утрене. Он помог подняться — сперва Ивану, потом Геннадию. Иван встал справа, прислонился к плечу Геннадия и сказал:

— Вот так мы с тобой вдвоём получаемся как один здоровый человек. Ты будешь отвечать за левое ведомство, а я — за правое.

— Верно! — рассмеялся Геннадий и снова заплакал. Потом проворчал: — Вот старуха старость! Только бы ей глаза мочить. Эй! Эй! Державный! Тебе-то и вовсе негоже слезнявиться. Ты-то у нас ещё совсем молоденький.

Так, бок о бок, отвечая один за правое, другой за левое ведомство, они отправились в новый храм Чуда архистратига Михаила, достроенный и освящённый совсем недавно — в прошлом году. Там их усадили в углу подле иконы целителя Пантелеймона. Геннадий вспомнил о вопросе, с которым явился к нему государь.

— А где всё-таки Иосиф-то? Ты, кажись, искал его.

— Ушёл он, — отвечал Иван. — Мы всю ночь беседовали с ним. Потом устали, легли спать. Часа не прошло. Я проснулся… Поверишь ли? Проснулся, почувствовав, что он ушёл. Я час спал, а он, видать, и того меньше. Спросить бы о нём.

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com