Держава (том второй) - Страница 5

— Говори Сидоров, коли приспичило, — разрешил фельдфебель.

«Хорошая русская фамилия, — мысленно отметил Рубанов, — практически, как моя. Не какой–нибудь Нилус или Гороховодатсковский».

— Господин фельдфебель, а на покупку одеял денег–то от казны не отпущается… Одеяла ни к мундирным, ни к амуничным вещам не относятся. Я уже восемь лет служу и знаю, что нижним чинам от царя–батюшки полагается шинель, шапка, фуражка, мундир, — стал загибать пальцы ефрейтор, — шаровары, поясной и брючной ремни, подсумки для патронов, котелок, кружка, ложка, баклага…

— Молча–а–ть, ржавчина! — рыкнул фельдфебель.

От этого рыка рота вытянулась во фрунт, и даже Рубанов встал по стойке смирно, вспомнив, видимо, училищные времена. Но быстро исправился, выставив правую ногу вперёд и скрестив руки за спиной.

Пал Палыч остановился напротив бунтовщика, нахмурился, тоже убрал руки за спину и пару раз переместился с каблуков на носки сапог и обратно.

Покачавшись таким образом и успокоив этим нервную систему, спокойным уже голосом вымолвил:

— Я тоже не портянкой утираюсь и разумею, что нам от казны положено. И точно знаю, что в баклаге, которую ты всуе упомянул, вода должна булькать, а не винище, как у некоторых чересчур грамотных ефрейторов…

«Откуда знает? — перетрухнул Сидоров. — Ишь, телескопы выпучил».

— Ну, что на это скажешь, друг мой анисовый? — взяв пример с Рубанова, тоже выставил правую ногу вперёд. — Да и сейчас, кажись, винный градус в нутрах твоих бродит?!

— Никак нет, господин фельдфебель… То от портянок дух спиртной идёт. А раз в неделю и мухи веселятся, — рассмешил роту Сидоров.

— Му–у–хи веселя–я–ятся, — вновь повысил голос фельдфебель, видя, что рота на стороне ефрейтора. — Всего восемь лет назад репьи коровам из хвоста выдёргивал.., а тут разверз уста ефрейторские… Вот постоишь с полной выкладкой, да на морозе, у выгребной ямы, веселье–то мигом пройдёт. Неужто нам срамиться перед второй ротой и шинелями укрываться? — отошёл от поверженного ефрейтора. Надо мной уже не то что мухи, ихний фельдфебель от смеха лопается. И не раз в неделю а, почитай, кажный божий день, да ещё по два раза, — волком зыркнул на Сидорова. — Допрыгаешься у меня, — решил сравнять ефрейтора с сапожной щёткой. — Ишь, хлебальник расстегнул… Фельдфебелю ещё перечить вооружился… Чтоб было! — веско произнёс он. Всем ясно? Вопросы есть?

Роте всё стало ясно, и вопросов не было.

Зато они мухами роились в голове Рубанова.

— Пал Палыч, — обратился он к фельдфебелю, когда тот появился в канцелярии. — Вы, конечно, дольше меня служите, — констатировал неоспоримый факт, на что фельдфебель одобрительно хмыкнул. — Так объясните мне, на какие такие деньги нижние чины одеяла купят. Их жалованья разве ж хватит на это? Год копить будут и то не накопят, — стал развивать мысль Рубанов. — Из чего денежное довольствие у рядового складывается? — как давеча ефрейтор, стал загибать пальцы, решив блеснуть перед фельдфебелем офицерской эрудицией. — Собственно, из небольшого жалованья. Из наградных денег, которые даются на приобретение дополнительного нижнего белья, на пошив и ремонт сапог. Из караульных денег, за несение службы в карауле… Но это всё по 50, по 55 копеек. На одеяла явно не хватает… И без сапог нижний чин ходить не будет, коли на одеяло истратит…

«Э-эх, воробышек неоперившийся», — с неожиданной для себя лаской подумал фельдфебель.

— Ваше высокоблагородие, — как положено, обратился к офицеру Пал Палыч. — Правильно вы всё говорите. Однако, окромя всего прочего, деньги идут за все парады и смотры, учения и манёвры в Высочайшем присутствии проводимые. А это очень даже неплохо оплачивается. Рядовой гвардеец получает рубль. Ефрейтор Сидоров — полтора. Младший унтер, — тоже стал загибать пальцы, — трёшницу. Старший — пятишницу. Фельдфебель срочной службы — червончик, а сверхсрочной, целый четвертной от Его Величества. А деньги за вольные работы?! После лагерных сборов начальством на них предоставляется несколько недель. Занятий в это время не проводится, сами знаете. В казарме оставляют самую малость людей для караульной службы. Да неужто эти накопления пропить? Нехай лучше одеяла купят… Фельдфебель второй роты, Иванов Василий Егорыч, на этом настоял. Купили, черти. А ещё у них есть кот дрессированный, — тоскливо вздохнул Пал Палыч.

Аким с трудом сдержал улыбку, заметив чёрную зависть на лице несгибаемого сверхсрочнослужащего.

— Мы ведь царская рота, — уныло потряс головой царь и бог нижнего воинского контингента. — А у нас ни одеял, ни кота нет… — скрипнул он зубами.

— Зато в нашей роте патриотическое воспитание лучше ведётся, — неожиданно для себя обиделся за подразделение Рубанов. — И по стенам картины и щиты с георгиевскими кавалерами краше, чем во второй, у Василия Егоровича, — вышли они из канцелярии и стали разглядывать стены ротного помещения. — Вон, красота какая, — повёл рукой Рубанов. — Одни суворовские афоризмы, на карнизах художником выведенные, чего стоят. А картины батального содержания, — распалился Аким.

— Это да-а! — умильно глянул на молодого подпоручика Пал Палыч: «Толковый офицер из него выйдет», — подумал он. — Мне ещё духовного содержания картины ндравятся, — указал на висевшую над входом в канцелярию картину «Крещение Руси». — Очень душевно написана и в красивую раму забрана. Пойдёмте в мою каморку, ваше высокоблагородие, глянете работу того же художника. Вольнопёром у нас в полку служил. Потом, говорят, в академию рисовальную поступил…

«Наверное, в Императорскую академию художеств», — подумал Аким, входя в крохотное помещение из двух закутков, где жил фельдфебель.

— Вот! — гордо указал Пал Палыч.

— Хорошая картина! — похвалил Рубанов, вслух читая название: «Въезд на осляти».

— Я, когда напсихуюсь в роте, приду сюда, гляну на неё, и так покойно мне становится… Думаю, и с чего я воюю с людями… Да Бог с ними, со всеми… Даже и с ефрейторами вонючими.

Поднявшись в свою квартиру на третьем этаже казармы, Аким велел денщику подать чаю.

— Да не просто чай, — уточнил он, — ещё колбасы, сыру и булок. А то ты, Козлов, прямолинеен, как штык, — решил немного повоспитовать денщика. — Скажешь тебе — чаю… Один чай и несёшь. Плохо тебя фельдфебель уму–разуму учил, — сел за круглый стол, на котором валялись газеты, и вытащил из кипы одну.

«О-о! За рубежом, — стал читать заметку: «В английской официальной военной газете появился на днях приказ: «Строго воспрещается впредь господам офицерам ношение панталон…» В следующем номере появилась такая поправка: «… панталон с золотыми лампасами, как не соответствующих форме», — что до некоторой степени успокоило г. офицеров». Ха! Ежели бы у нас такое написали бы, и Козлов прочёл, сейчас бы подавал мне чай без штанов. Приказ есть приказ», — развеселился Аким.

— Да погоди ты со своим чаем, видишь, газеты читаю, — буркнул денщику, одетому по полной форме. «Та–а–к, какие ещё новости? — полистал газету. — Во. Реклама: «Красивые усы», — полюбовался кучерявым лохматым брюнетом с загнутыми вверх чёрными усищами: «Мечта всякого юноши», — прочёл он. — И подпоручика Буданова, следовало дописать. Так, чего там: «При употреблении Перуина—Пето, через удивительно короткое время вырастают длинные пышные усы и борода. Успех поразительный». С. Пет. Караванная, 16. — Вот куда Буданову следует наведаться, — отложил газету. — Как полезно, оказывается, читать. Но не Льва Толстого, конечно… Так. Из московского уезда. Чего там случилось? Ага!»

— Козлов! «Как там у фельдфебеля… Муха ржавая… Или ещё как». — Слушай сюда. Да поставь самовар на стол. Чего с ним обнялся: «В местности за Дорогомиловской заставой, из запертой кладовой отставного унтер–офицера Лобанова», — не знаешь такого? — обратился к денщику.

— Никак нет, вашевысокосковородие, — скороговоркой доложил тот.

— Говори, не части. Слушай дальше: «… неизвестно кем, посредством взлома, похищено 4 пуда ветчины и 3 уздечки, всего на сумму 26 рублей 50 копеек». — Уяснил, Козлов. Ох, гляди у меня, коли 4 пуда колбасы неизвестные похитят, — развеселился Рубанов. — А где 3 уздечки?