Деревянные облака - Страница 19

Тогда я валялся без сознания, а теперь уже вряд ли со мной что-то произойдет необычное, хотя я честно старался влезать во все авантюры, в которые втягивал Прокеш. Если можно назвать авантюрами его кружение по городам и людям, сбор по крохам противоречивой информации, запутывание себя и других в паутине неясных опасений. «Хронофобия», – однажды сказал ему Миронов, и Прокеш немедленно влез в терминологический спор.

Я вздрогнул от громкого крика:

– Ты что же это наделал, трава ты этакая! – безобразно перекосив рот, размахивал кулаками монтажник.

С покосившейся ручной платформы на песок скатились длинные шарнирные болты. Ползая по песку на коленях, молодой парень в полосатом комбинезоне вспомогательных работ собирал их и складывал на мятое, поцарапанное дно платформы.

– Ты мне каждый шарнир переберешь! – надрывался монтажник. – Каждую песчинку вылижешь! Своим длинным болтливым языком!

Некрасивое и неприятное зрелище! Лыков двинулся было к ним, но я придержал его за руку и подошел сам.

– Помощь не требуется? – спросил я вежливо.

– Помощнички! – с отвращением произнес монтажник.

Странно. По-моему, он на самом деле был неконтактен, а не шутил! Болен? Тогда почему второй не вызывает дежурного врача? Так разволноваться из-за ерунды! Неприятно, если в болты попал песок, но из-за этого, м-м… оскорблять?

Коммутатор на поясе у монтажника сказал голосом Танеева:

– Где там болты, Гастон?

Монтажник сорвал комм с пояса и обрушил в него поток обвинений и угроз в адрес всякой зелени, которую ему дают в напарники. Из-за всяких косоруких теперь надо перебирать шарниры, и будь его воля, он бы всякую там зелень сопливую и близко к монтажной не подпускал. Мало своих проблем, а тут еще строй им эти идиотские, никому не нужные колпаки.

О колпаках он распространялся долго, наконец я понял, что имеются в виду станции фазоинвертора. Я ожидал, что Танеев мягко, но твердо осадит не в меру разгорячившегося монтажника, но Миша буркнул что-то вроде: «Скорее давайте» – и отключился.

Монтажник засопел, рыкнул на молодого парня и, вместо того чтобы помочь ему, пошел к складским помещениям.

– Что с ним? – спросил я парня.

Он ничего не ответил, только коротко глянул на меня и пожал плечами. В глазах его были слезы. Только этого не хватало! В следующий миг я узнал его – это был рыболов Никифор.

Валентина пришла после занятий. Она выдвинула стол и несколько минут молча сидела за ним, положив руки на столешницу.

Лыков посмотрел на нее, потом на меня, не выдержал и фыркнул, а когда Валентина строго подняла палец, он расхохотался.

– С пальцем у тебя хорошо получилось, – сквозь смех выдавил он. – У меня в отряде случай был. Приставал к поварихе, а она палец подняла, вроде как ты, подержала, да как пальцем по носу с размаху! Я даже взвыл от обиды!

Улыбка медленно сползла с его лица.

– Она погибла? – спросил я.

– Не знаю. При мне – нет, – сухо ответил Кузьма, повернулся к Валентине и спросил – Слушай, почему тебя все Валентиной зовут, даже за глаза? Нет, чтобы Валей или Валькой!

Она немного растерялась, но тут же постучала пальцем по столу и прочла Кузьме небольшую лекцию о том, как люди воспитанные и вежливые должны именовать друг друга, какое обращение уместно и в какой обстановке.

Лыков вспылил и заявил, что она тут одичала.

– Порядочки тут у вас, понимаешь, располагают к этому. Детей одних в лес не боитесь отпускать!

Валентина снисходительно улыбнулась.

– Наши дети – это не ваши изнеженные баловни. У нас хоть и дикая, но все-таки природа, а не стриженые газоны на Земле. Здесь дерево – это дерево, воздух – воздух, а облака…

– Деревянные, – вставил я, улыбнувшись.

– Что? – растерялась она.

– Так, сон вспомнил, – засмеялся я и рассказал ей давний сон.

Она вдруг обрадовалась:

– Прекрасный символ! У нас облака настоящие, а у вас – деревянные. Земную природу изуродовали, теперь за нашу взялись.

– Слышу знакомый голос Валлона!

Валентина порозовела, отвела взор, но продолжала:

– Пусть наша природа создана людьми, но она настоящая. И ничего в ней страшного нет. Мои ученики за себя постоять умеют. Нам не все равно, кем они вырастут, в них произрастает наше будущее, а свое будущее мы будем растить сами!

– Красиво говоришь, – прищурил глаза Лыков. – А что на стройке у вас люди плачут – это тоже будущее?

– Не понимаю, – пожала плечами Валентина.

Кузьма рассказал ей про инцидент на монтажной площадке.

– Ну и что? – спокойно ответила она. – Монтажник, конечно, был не прав, но и зе… то есть подсобник, тоже виноват. Прежде чем прилетать сюда на расширенный сертификат, надо овладеть специальностью. Здесь не зона отдыха. То, что мы недоделаем сейчас, аукнется через годы или десятилетия. Это на Зеленой можно благодушествовать, людей и ресурсов хватает, чтобы исправить любую недоделку, а мы закладываем будущее планеты, и мы должны быть единым целым, одним организмом. Любое инородное тело, увы, отторгается. Каждый вновь прибывший сразу же становится своим или чужим, у нас нет времени возиться со взрослыми людьми, мы…

– Кто это – «мы»? – резко перебил Лыков. – И кто – «вы»? Земляне, значит, не люди, а вы – пуп Вселенной?

– Может быть, наоборот, – спросила Валентина. – Вы, земляне, – пуп, а мы здесь так себе, второсортные?

– Бред какой-то, – растерялся Кузьма и посмотрел на меня.

– Я сама объясню, – терпеливо сказала Валентина. – Если вы нас считаете равными себе, то почему сюда шлете либо зелень косорукую, извини за слово, либо наставников? Да и раньше сколько сказок нарассказали про освоенцев! Мы с тобой, Арам, думали, что посылают лучших из лучших: ах, отбор, ах, конкурс! Лучших сюда не пускают, лучшие нужны Земле, а здесь сойдет и так. А чтобы не было обидно – конкурсы, отбор и все такое прочее! Освоенцы – не высший сорт с земной точки зрения. Но лучший способ набрать людей – это устроить конкурс, честолюбцев во все времена хватало. Вспомни, мы с тобой далеко не во всем подходили по критериям отбора, но тем не менее попали в освоенцы.

– Ну и что? – спросил Лыков.

– Мало? Хорошо. Вопрос о строительстве инвертора решался без нас. Конечно, что такое триста тысяч по сравнению с шестью миллиардами, но строить-то приходится нам, и нашими руками вы будете осуществлять блестящий прорыв в Большой Космос. Нас обвиняете в зазнайстве, а дети наши, – ее голос зазвенел, – а дети наши, невзирая на способности, выше четвертого разряда не классифицируются. Это справедливо?

– Ты, Валентина, говоришь красиво и умно, – вмешался я, но что касается образования, то извини! Оснащение марсианских школ и отработка учебных программ…

– Эти песни я уже слышала в Саппоро! – гневно оборвала она. – Кто виноват, что у нас не самое новое оборудование? Почему мы не имеем права разрабатывать фундаментальные программы?

– Кто их будет разрабатывать? Учителей на Марсе не больше трехсот, ты же сама жаловалась, что нет времени на науку.

Валентина что-то возразила, ей ответил Лыков, а я потерял нить разговора. Иногда, в редкие минуты раздражения, нападает что-то вроде глухоты: слышишь, но не понимаешь смысла – шум голосов, и все.

Наконец Кузьма и Валентина замолчали. Лыков взял со стола литку, согнул, разогнул, сломал и аккуратно положил две половинки на стол. Валентина смотрела на него с иронией.

«Надо сворачивать разговор, – подумал я, – время идет, прошло уже два дня».

– Как твой доклад в Саппоро?

Она вдруг подскочила ко мне и, тыча пальцем мне в грудь, закричала неприятным дребезжащим голосом:

– Сочувствуешь? Соболезнуешь? Издеваешься?!

Я попятился и, наткнувшись на кресло, сел в него. Лыков, склонив голову, сел рядом.

Она уткнула лицо в ладони и отвернулась к стене.

– Если у тебя неприятности, – веско сказал Кузьма, – то не устраивай истерик, объясни спокойно и членораздельно.