Деревянные облака - Страница 15

– Сто лет не ела такой ухи, – сказала Валентина.

– Так уж и сто, – странно улыбаясь, отозвался Лыков. – Чуть подольше будет.

Валентина строго посмотрела на него, перевела взгляд на Прокеша. Прокеш мягко улыбнулся.

– Давненько вы на Земле не были, Валентина Максимовна.

– Нет времени. Если бы не конференция…

– Конференция?

– Да. Завтра в Саппоро.

– Интересно. Надо будет выбрать денек.

– Не думаю, что это вас заинтересует, – сказала Валентина. – Хотя если вы эксперт и в новых концепциях обучения, тогда приезжайте.

– Какие же они новые? – вдруг вмешался Миронов. – Мой племянник, учитель, давно увлекается тезисами Дидаскала.

– Ах, вот оно что, – протянул задумчиво Прокеш. – Слышал я про концепции новой этики. Но разве это настолько серьезно, что становится предметом обсуждения?

Валентина еле заметно дернула плечом, что означало у нее высшую степень раздражения.

– Если интересуетесь, то приезжайте, – сказала она. – Заодно и Арама прихватите. Он, я вижу, без вас никуда.

Лыков нахмурился и вышел из комнаты. Виктор Тимофеевич последовал за ним. Прокеш тоже ушел. Валентина поднялась со стула. Солнце било в окно, ее фигура темнела и расплывалась в ослепительном прямоугольнике.

– Что будем делать? – спросила она ровным голосом.

– Ты остаешься на Красной?

– Там я нужна. Почему бы тебе не вернуться?

– Может, я так и сделаю. Будет большой набор…

– Позволь, что за набор?

Я рассказал о фазоинверторе.

– Странно, – сказал она. – Почему у нас не было обсуждения?

– Решение принимал Совет Управителей. Следовательно…

– Галайда болен, – перебила Валентина. – Недавно приезжал Краузе, но он ничего не говорил об этом.

– Почему тебя это так волнует?

– Вы здесь за нас решаете, а нам не волноваться?

Взгляд ее неожиданно стал жестким, злым. Такой довелось ее видеть только раз. В первые дни нашего знакомства. Мы гуляли по Праге, она невнимательно слушала меня, потом вдруг спросила: «Вы можете в прошлое смотреть?» Я легкомысленно провозгласил что-то о всемогуществе разума, она уставилась такими вот глазами и процедила: «Выходит, там стреляют и вешают, а вы, всемогущие, нас как в кино разглядываете!»

С трудом убедил ее, что я шутил и ничего мы не разглядываем и разглядеть не можем. Она успокоилась, я же, чтобы успокоить окончательно, заявил, что скоро все проблемы будут решены и они смогут вернуться назад. Она рассвирепела и закричала: «Куда это назад! Под пули, что ли? Лучше сразу здесь кончайте!» В общем, поговорили.

Через года два она вспомнила этот разговор, посмеялась, сказала, что ничего не понимала, иногда ей казалось, что все – сон. Боялась проснуться – и снова теплушка, стук колес, тряска и прижавшиеся друг к другу тела…

– Не вернешься ты, – прервала молчание Валентина.

Я промолчал.

– Раз молчишь, значит, не вернешься, – спокойно повторила она. – Так продолжаться не может. Надо решать.

Нырять так нырять, подумал я и вдохнул побольше воздуха.

– Надо решать!

Слова сказаны.

К моему легкому разочарованию, ничего не произошло. Может, я давно свыкся с мыслью о неизбежности расставания и поэтому испытал даже небольшое облегчение. Но и досаду – Валентина ждала этих слов и заметно обрадовалась…

– Все равно тебе придется прилететь. Ненадолго. У меня здесь времени нет, а там… Сам понимаешь!

Еще бы не понимать! Процедура расставания – долгая, мучительная, тысячу раз подумаешь, прежде чем пойдешь на это, и очень разными дорогами должны были идти люди, чтобы в итоге идти в одиночку. Впрочем, если бы у нас были дети…

– Все было бы иначе, будь у нас дети, – с горечью сказала Валентина.

Что я мог ей ответить? Служба генетического контроля учитывает все, кроме эмоций. Претензии к моему предку-химику. С чем он там работал, какие мутагены виноваты – теперь уже поздно разбираться. Индекс генетического риска на семь единиц выше нормы – это приговор.

Когда Лыков с термосом в виде старинного самовара вернулся в комнату, за ним потянулись и остальные. Разговор ни о чем перешел в спор о системах обучения, и Валентина оживилась.

– Все это звучные слова, – сказала она Прокешу, – а как быть с людьми? Утром я разговаривала с сестрой Арама, так она места себе не находит из-за того, что собирались в одну школу, а попали в другую.

«Ясно, как меня нашла, – сообразил я. – Кнарик разболтала».

Валентину было не узнать. Она стала вроде выше, стройнее, но и суше. В голосе появилась сила, убежденность, но мне показалось, что она не считается с доводами собеседника.

– Какая несправедливость! – говорила она. – Не так мы себе представляли равенство. Все мои ученики обладают бо´льшими способностями, чем любой земной школьник из высших разрядов. Но марсианские школы выше четвертого разряда не индексируются! Разделять школьников на лучших и худших – что может быть омерзительнее?

– Вы меня удивляете, уважаемая Валентина Максимовна! – ответил Прокеш. – Вам известно, что одинаковая нагрузка на сильного и слабого гораздо хуже, чем разделение. Огромное количество труда, материальных и духовных затрат истратят впустую, если ребенка вовремя не сориентировали, и он оказался не на своем месте. В вашем же случае я вижу длинную цепочку стоящих друг другу в затылок неплохих людей, но скверных специалистов. Да, можно потерять в одном или десяти миллионах одного или двух мотиваторов. Но система отбора пока работает надежно – гораздо хуже обнадежить человека несбыточными надеждами.

– Экономисты! – холодно сказала Валентина. – Нет желания возиться с детьми, искать к каждому ключ. Кстати, родители детей высших разрядов, как правило, тоже из высших.

– Вы что же, Валентина Максимовна, – прищурил один глаз Миронов, – обвиняете наше общество в социальном неравенстве?

– Куда уж мне, – скривила губы Валентина. – Но любое общество не идеально и находится в развитии. И всегда есть факторы, мешающие развитию. А с самого начала отрезать человеку какие-то пути – значит, ограничивать развитие общества.

– Кому же это отрезали? – спросил Лыков.

Валентина искоса глянула на него, еле заметно вздохнула.

– Да хоть племяннику Арама! Он не поступит на Высшие курсы.

– Не думаю! – вмешался я. – В конце концов, позанимается пару лет после школы и поступит. Четвертый разряд – это совсем неплохо. Он же не дебил из шестого разряда!

Прокеш закашлялся, замахал руками, кашель перешел в смех. Отсмеявшись, он утер слезы и сказал мне:

– От имени всех дебилов шестого разряда благодарю тебя за лестные слова. Мои лучшие годы прошли именно в школе-шестерке.

– Я не знал. Извините.

Он великодушно махнул рукой – пустяки, мол, но Валентина остро посмотрела на него и спросила:

– А ты, Арам, вообще что-нибудь о нем знаешь?

Прокеш слабо улыбнулся и обратился к Лыкову:

– Вот, Кузьма, случай фатального предубеждения. Насколько я понимаю, Валентина Максимовна считает меня представителем тех самых органов, о которых мы сегодня беседовали.

В комнате стало тихо.

– Не дури, Валентина! – резко сказал Кузьма. – Со школами даже мне все ясно, хотя это вроде ты учитель. Но не нам обсуждать и осуждать. Кашу-то они расхлебывают, что мы заварили.

– Не понимаю, – сухо и надменно заявила Валентина.

– Природа не зла, но злопамятна! Вот и дети наши попадают в разные школы, потому что генконтроль не всесилен, – сказал Миронов. – Отцы и деды шалили, а у детей…

– Дети, отвечающие за отцов? – подняла бровь Валентина. – Яблоко, недалеко падающее от яблони? Слышали. В свое время.

– Мне кажется, вы на нас сердитесь, – мягко сказал Миронов.

– Ну что вы! – рассмеялась Валентина. – Однако мне пора.

Я поднялся с места.

– Меня не надо провожать. Мы обо всем договорились?

– Договорились.

– Жду тебя, скажем, месяцев через пять-шесть. Тебе удобно?

– Вполне. Возьму месяц отдыха.