Депеша - Страница 2

— Да, трудненько, Иван Андреич, — тараторил m-r Кабо, потирая короткие ручки. — Я уж не знаю, как нынче вывернется мой хозяин. Мы ведь должны всем верить, чтобы поддержать честь заведения, а это дает страшные убытки… Двое наших клиентов застрелились перед рождеством, и — кнопс! — мы ничего не получим по их счетам; третий — тоже очень хороший человек — сослан в Сибирь… за неосторожное обращение с чужими бланками на векселях, а за четвертого мы даже сами заплатили, пока умрет его дядя. Вообще, очень и очень трудно.

М-г Кабо даже расчувствовался и уже полез в отдувавшийся боковой карман своего щегольского смокинга, как вошел Гришка Отрепьев и сунул Ивану Андреичу чуть не в нос телеграмму.

— Из Парижу…

— Хорошо, убирайся вон, — рассердился Иван Андреич, откладывая «депешу» в сторону.

М-г Кабо молча положил на конторку общий счет своего ресторана и кипу оправдательных документов с подписью ничего не понимавшего молодого барина. Иван Андреич, взглянув на итог, просто онемел: проклятые французики «заитожили» целых тридцать шесть тысяч.

— Это… это… это что же такое? — бормотал старик. — Нет, я не могу… Обращайтесь к опеке.

— Нам все равно. Можете проверить все счета.

Иван Андреич по привычке взял один счет и дочитал только до поросенка, оцененного в шестнадцать рублей.

— Нет, нет, я ничего не знаю, — застонал он.

— В таком случае до свидания-с…

— Всего хорошего.

Когда француз ушел, Иван Андреич отдал приказ никого больше не принимать. Он был возмущен до глубины души этим кабацким счетом. Вот так Николай Ефимыч, даже весьма отличились!.. Прежде Платон Ефимыч по гусарской своей части сильно кутили, и тоже бывали аховые счета к Новому году, но там военное дело было, невозможно никак иначе, а Николай по-штатски какие поступки начинает поступать.

— Вот ужо зададут опекуны жару и пару, а то и совсем просто сделают — пошлют проклятому французу цидулку: «Так и так, счета подписаны несовершеннолетним, и мы не желаем платить». Эх, не посмотрел, есть ли марки гербовые на счетах, а то в окружном суде здорово бы подтянули французишку… Да и счета еще вот как надо проверить. Шестнадцать рубликов поросенок… На такие деньги мужичок может коровушку купить, детки с молочком бы были… Эх, Николай Ефимыч, Николай Ефимыч! Тоже хорошо вот две дюжины женских рубашек — двести сорок рубликов плакали. Это уж штуки немки Берты. Очень она жадна на одежу… И кофточек захотела… Тьфу!..

Благодаря болтливости кучеров, швейцаров и разных услужающих Иван Андреич отлично знал все шашни молодого барина и смотрел на многое сквозь пальцы. Например, немка Берта еще ничего, можно терпеть. Француженка Клеманс — ну, эта похуже. Эту рубашками да кофточками не утешишь, а больше по ювелирной части. А хуже всех англичанка Свен — та прямо потребовала дачу в Павловске, полный выезд и прочую сервировку, какая полагается на ихнем гусарском положении. Тоже, хоть и девицы, а своя служба, в этом роде…

А молодой барин все спал и спал. Иван Андреич два раза посылал Гришку Отрепьева в спальню, и тот возвращался ни с чем: спит молодой барин.

— Врешь ты все, непутевая голова! — обругал его Иван Андреич и направился сам.

Надо переговорить, а то француз увертлив, наврет не знаю что. Как это язык этот французский поворачивается на такие слова: тридцать шесть тысяч… Ведь на такие деньги церковь можно выстроить где-либуДь в бедной деревушке.

Молодой барин действительно спал и, когда Иван Андреич его разбудил, страшно рассердился.

— Э… э… Что там случилось? Пожар? Наводнение?

— Николай Ефимыч, тут, значит, француз этот…

— Какой француз?

— А этот… Из ресторана… Счет в тридцать шесть тысяч приволок… Как же это так?

— Очень просто: гони его в три шеи и сам убирайся вместе с ним к черту…

— Это уж как вам будет угодно… — обиделся старик.

— Именно мне это и угодно: к черту, в ад, в пекло…

Иван Андреич обиженно удалился и долго ворчал.

— Ну и пусть платит опека… Мне-то какая печаль? Кажется, уж стараюсь вполне, из своей кожи готов вылезти…

Потом у Ивана Андреича явились такие мысли: положим, молодой барин его обругал и даже выгнал, только ведь он это сделал спросонья, да и так все равно ничего не понимает. Пусть там опека считается с проклятым французом… Да ежели рассудить правильно, так что такое для Мездриных-Ухватовых тридцать шесть тысяч? Наплевать — только и всего. Конечно, обидно платить французишке за «здорово живешь», ну, да, видно, ничего не поделаешь.

Вернувшись к себе в контору, Иван Андреич увидел лежавшую на конторке «депешу» и подумал вслух:

— Ну-ка, что нам изобразил Максим Алексеич… Хе-хе! Тоже по-французски нажаривает старик… Ох, грехи, грехи!..

В сущности, Иван Андреич вперед знал содержание этой праздничной телеграммы из Парижа, но все-таки, для порядка, оседлал нос пенсне и прочел вслух:

— «Же фелисит мон Коко де ля нувель анэ»… Так-с. Ах, старый хрен… А тут еще прибавил что-то…

Старик напрасно старался разобрать прибавку и швырнул телеграмму.

— Это старый хрен надо мной хотел пошутить, а мы ему брякнем: «Же фелисит ма шер мер де ля нувель анэ»… Хе-хе!..

Эти две стереотипных фрацузских фразы аккуратно пересылались между Петербургом и Парижем несколько лет. Иван Андреич списывал с бумажки заученную фразу, как делал и Максим Алексеич.

В приписке, которую Иван Андреич не мог разобрать, стояло: «Votre mere est morte», хотя телеграмма и была за подписью Елены Анатольевны, то есть покойницы, которая сама извещала о своей смерти.

Истина раскрылась только на другой день, когда к Коко приехал опекун. Молодой барин с недовольным видом проговорил, вызвав Ивана Андреича:

— Ну, вы там что-нибудь телеграфируйте… Одним словом, такое…

Опекун стоял у окна, спиной к ним, и чистил щеточкой ногти.