Дэнни - чемпион мира - Страница 15

Мистер Ланкастер встал и подошёл к высокому книжному шкафу, стоящему слева от доски. Он достал с верхней полки эту ужасную палку. Она была белой, как кость, очень длинная и очень тонкая, и напоминала трость, предназначенную для опоры при ходьбе.

— Ты первый, — сказал он, указывая на меня палкой. — Вытяни левую руку.

Мне не верилось, что этот человек намеренно и хладнокровно собирается причинить мне боль. Я вытянул левую руку вперёд ладонью вверх. Я смотрел на розовую, испещрённую линиями ладошку и не мог представить, что сейчас с ней может что-то произойти.

Длинная тонкая палка взметнулась в воздух и с коротким хлопком, похожим на ружейный выстрел, опустилась на мою ладонь. Я услышал сначала звук удара, а пару секунд спустя почувствовал боль. Никогда в жизни мне не было так больно. Будто кто-то приложил к моей руке раскалённую кочергу и сильно прижал её к ней. Помнится, я схватил правой рукой свою покалеченную левую руку и зажал её между ног. Я всё сжимал и сжимал её, словно боялся, что она распадётся на кусочки. Я сдержался и не закричал, но по щекам у меня катились слёзы.

Где-то рядом со мной послышался тот же ужасный звук. Я понял, бедняга Сидни получил свою порцию.

О эта пылающая, страшная боль в руке! Почему она не проходит?

Я взглянул на Сидни. Как и я, он корчился от боли, сжимая между ног свою руку и гримасничая от боли.

— Садитесь на место. Оба! — приказал капитан Ланкастер. — И больше никакого обмана! — напутствовал нас ужасный голос. — И без наглости!

Мы проковыляли обратно к своему столу и сели. Все склонили головы над учебниками, как прихожане в церкви, творящие молитвы.

Я посмотрел на свою руку. По всей ладони до самой кисти тянулся безобразный красный след. Я пошевелил пальцами. Они шевелились, только сильно болели. Я покосился на Сидни. Он бросил на меня быстрый извиняющийся взгляд и снова уткнулся в тетрадь.

Когда я вернулся домой после школы, отец работал в мастерской.

— Я купил изюм, — сказал он, увидев меня. — Принеси мне, пожалуйста, кувшин с водой.

Я сбегал в фургон, взял кувшин и до половины наполнил его водой. Отнёс в мастерскую и поставил на скамью.

— Открывай пакеты и высыпай изюм.

Это была ещё одна прекрасная черта характера моего отца. Он не пытался один сделать всю работу. Было ли это что-то трудное, например установка карбюратора на мотор, или такой пустяк, как размачивание изюма в воде, он всегда позволял попробовать сначала мне, а сам стоял и смотрел на меня, готовый в любую минуту прийти на помощь. И сейчас я открыл пакет под его взглядом.

— Эй! — воскликнул он, хватая меня за левое запястье. — Что с твоей рукой?

— Ничего, — сказал я, сжимая руку.

Он заставил меня разжать кулак. Через всю ладонь, как ожог, пролегла длинная пунцовая отметина.

— Кто это сделал? — закричал отец. — Капитан Ланкастер?

— Да, папа, но ничего страшного.

— Что случилось? — Отец чуть не до боли сжал мою кисть. — Расскажи мне подробно, что произошло?

Пока я рассказывал, он держал мою кисть в руке, и его лицо постепенно становилось всё бледнее и бледнее. Я видел, как в нём закипает опасная ярость.

— Я его убью! — прошептал отец, когда я закончил рассказ. — Клянусь, я убью его! — Его глаза метали молнии, все краски сбежали с его лица. Я никогда раньше не видел отца таким.

— Папа, забудь!

— Я никогда этого не забуду, Дэнни! Ты не сделал ничего плохого, и у него нет никакого права бить тебя. Значит, он назвал тебя мошенником?

Я кивнул.

Отец сорвал с крючка на стене пиджак и надел его.

— Куда ты идёшь?

— Я иду домой к капитану Ланкастеру и задам ему хорошую трёпку.

— Папа, пожалуйста, не надо. Ничего хорошего из этого не выйдет.

— Я должен.

— Нет! — закричал я, вырывая руку. — Пожалуйста, не делай этого! Потом мне будет ещё хуже. Пожалуйста, папа!

— Но я должен, — не сдавался отец.

— Нет! — крикнул я, повисая у него на руке. — Пожалуйста, не надо!

Отец колебался. Я взял его за руку. Он молчал, краска гнева медленно сползла с его лица.

— Это возмутительно! — сказал он.

— Бьюсь об заклад, когда ты ходил в школу, тебе тоже доставалось.

— Конечно, доставалось.

— И я уверен, твой отец не пытался задать трёпку учителю, который несправедливо с тобой обошёлся. — Отец смотрел на меня и молчал. — Я прав, папа?

— Да, Дэнни.

Я отпустил его руку, помог ему снять пиджак и повесил его на крючок.

— А теперь я замочу изюм, — сказал я. — И не забудь: завтра я сильно простужусь и не смогу пойти в школу.

— Всё правильно.

— Нам нужно набить порошком две сотни изюминок, — напомнил я.

— А, да, конечно.

— Думаю, мы справимся, — сказал я.

— Сильно болит? — спросил отец. — Твоя рука?

— Нет, совсем немного.

Я думаю, мой ответ удовлетворил его. В течение этого дня и вечером он время от времени посматривал на мою руку, но разговоров об этом больше не заводил.

В этот вечер он не рассказывал мне никаких историй. Он сидел на краю моей кровати, и мы толковали о том, что будем делать завтра в лесу мистера Хейзла. Этот разговор так взволновал меня, что я потом долго не мог уснуть. Должно быть, и отец разволновался, потому что, когда он лёг в свою койку, я слышал, как он ворочается и тяжело вздыхает. Ему тоже не спалось.

Около половины одиннадцатого отец поднялся и хотел поставить чайник.

— В чём дело, папа?

— Ни в чём, — ответил он. — Можем же мы устроить ночную фиесту?

— Конечно, давай устроим.

Он зажёг лампу под потолком, открыл банку тунца и сделал великолепные бутерброды. А ещё приготовил шоколад для меня и чай для себя. Затем мы снова заговорили о фазанах и о лесах мистера Хейзла.

Уснули мы очень поздно.

Когда утром отец разбудил меня в шесть часов, я сразу понял, что это будет совершенно особый день. Я жаждал его прихода и боялся его. В этот день в моём желудке поселились бабочки. Нет, не бабочки. Настоящие змеи.

Первое, что я сделал, когда оделся, повесил на бензоколонку табличку с надписью: «Извините. Закрыто». Мы наскоро позавтракали и уселись за стол, чтобы подготовить изюм. Изюм уже разбух в воде, стал мягким, и теперь его можно было легко надрезать бритвой.

Я надрезал изюм, выжимал из него сок, а отец открывал капсулы по одной, высыпал её содержимое на лист бумаги. Затем лезвием ножа разделял порошок на четыре маленькие кучки. Каждую порцию осторожно сгребал и засыпал в изюминку. Всего труднее было зашивать изюм, и эту часть работы отец взял на себя. На изготовление одной изюмины уходило около двух минут. Увлекательное было занятие.

— Твоя мама прекрасно шила, — сказал отец. — Она зашила бы этот изюм в одночасье.

Я промолчал. Я никогда не знал, что отвечать, когда он заводил разговор о маме.

— Знаешь, Дэнни, она шила мне всю одежду. Всю, что я носил.

— Даже носки и свитера? — спросил я.

— Да. Только их она вязала. И очень ловко! Когда она вязала, спицы так и мелькали в её руках, глазом не уследишь. Я сидел здесь по вечерам, глядя на неё, а она говорила о детях, которых собиралась завести. «У меня будет трое детей, — говорила она. — Мальчик для тебя, девочка для меня и третий в довесочек».

После непродолжительной паузы я спросил:

— Папа, а при маме ты часто уходил по ночам или только иногда?

— Ты имеешь в виду охоту на фазанов?

— Да.

— Часто. По крайней мере, дважды в неделю.

— И она не возражала?

— Возражала? Нет, конечно. Она ходила со мной.

— Не может быть!

— Ещё как может. Она ходила со мной каждый раз почти до самого твоего рождения. Тогда ей пришлось остановиться. Она уже не могла быстро бегать.