Дэниел Мартин - Страница 37

– Я знаю, почему ты вернулся. Мне мама вчера сказала.

– Она в Оксфорде?

– У Поросеныша свинка, довольно тяжелая. Ей пришлось на пару дней вернуться в Комптон.

Поросеныш – домашнее прозвище ее единоутробного брата, сына и наследника Эндрю. В этом семействе в большом ходу был домашний жаргон в стиле Нэнси Митфорд. Я выпрямился и взглянул на дочь:

– Удивлена? – (Она кивнула и потупилась.) – Мне очень его жаль, Каро. Несмотря на все семейные передряги.

– Я понимаю, папочка.

Это ее «папочка» часто произносилось как бы в легких кавычках; на этот раз они были особенно заметны.

Она обошла машину и открыла дверь со стороны водителя. Я, согнувшись, влез и уселся рядом.

– Когда-то мы с ним были очень близки.

Она не сводила глаз с ветрового стекла. Машина Диллонов, чуть впереди нас, двинулась прочь.

– Просто очень грустно, что понадобилось такое, чтобы вы снова были вместе.

– Дорогая моя, если ты явилась сюда сказать мне, что твое поколение в нашем семействе считает поведение моего поколения кретинским…

– Я явилась сюда потому, что я тебя люблю. Это ясно?

Я наклонился и поцеловал ее в щеку. Она включила зажигание.

– Я позвонила тете Джейн. Сегодня вечером. Когда получила телеграмму.

– Как она тебе показалась?

Мы тронулись с места. Каро неудачно перевела скорости и поморщилась.

– Держится. Как всегда. Мы больше обо мне говорили.

– Попробую отоспаться немного. Потом поеду.

– Ну да, – ответила она. – Я так и думала. Так ей и сказала. – Она поколебалась немного. – Она очень тебе признательна.

– Да я сам искал повода. Очень соскучился по тебе.

Она с минуту ничего не отвечала, хотя губы ее слегка улыбались.

– Она хорошая?

Этот разговор должен был начаться, и я обрадовался, что Каро так легко и быстро подняла его сама.

– Да. И все-таки я соскучился по тебе.

– Говорят, она очень способная.

Я помолчал.

– Тебя это шокировало?

– Ну ты даешь. Глупости какие. Я сама была в тебя немножко влюблена.

– Вот теперь шокирован я.

– Я в школе всем своим друзьям и подружкам рассказывала, какой ты… сокрушительный.

– Как водородная бомба? – (Она усмехнулась.) – Да?

– Когда я была совсем маленькой и ты взял меня в Девон, в этот великий поход по земле предков… Тогда я в первый раз всерьез задумалась о вас с мамой. Не могла себе представить, почему она ушла от тебя – такого хорошего. – Она помолчала и добавила: – Разумеется, тогда я тебя еще как следует не знала.

– Ну, знаешь… Если бы ты вела себя не так мило…

Она по-прежнему улыбалась, но за улыбкой чувствовалась какая-то тревога, что-то, чего нельзя было сказать, что нужно было прятать под этаким поддразниванием. Она прибавила скорость, чтобы обогнать запоздалый грузовик. Мы направлялись в туннель, ведущий к шоссе М4.

– А как Ричард?

– С ним покончено, если это уж так тебя интересует.

Я бросил на нее короткий взгляд. Она чуть слишком сосредоточенно вела машину; потом скривила губы и пожала плечами. Как-то раз, давно, в период ее увлечения верховой ездой, я наблюдал за ней на ипподроме. Может, в чем-то Каро и недотягивала до идеала, но препятствия она брала с маху, без колебаний.

– Когда это случилось?

– С месяц тому назад. После моего последнего письма.

– Появился кто-то другой?

– Просто… – Она опять пожала плечами.

– Бедняга Ричард. Он мне нравился.

– Ничего подобного. Ты же считал, что он типичный итонский болван.

Такие споры между нами не были новостью. Она приучилась вот так мне перечить, когда я взялся выводить ее в люди: мол, может, она и дура, но способна отличить, что я на самом деле думаю, от того, что говорю ради ее ободрения.

– Ты оказался прав, – добавила она.

– Хочешь, поговорим об этом?

Мы выбрались из туннеля. Я не узнавал знакомых мест, как часто бывает после долгих странствий: все вокруг, даже хорошо знакомый ландшафт, утрачивает реальность. Да еще эта ужасная промозглая сырость английской зимы.

– На самом деле все это произошло в Комптоне. Мы поехали туда на выходные. Думаю, из-за того, что там его холили и лелеяли как будущего зятя. Смотреть противно. Это и было последней каплей.

– Да он-то чем виноват?

– Знаешь, он таким оказался мещанином – просто фантастика какая-то. В глубине души. Честное слово. Просто упивался всем этим. Подлизывался к Эндрю, совсем голову потерял. Притворялся, что ему очень интересно слушать про надои молока, про охоту и про бог знает что еще. И я вдруг поняла, что он пустышка. Притворщик. Во всем.

– Ну тогда ты правильно его выгнала.

Злосчастный Ричард во многом походил на Каро: университет ему тоже было не потянуть. Родители его владели одним из крупнейших лондонских издательств, и он изучал издательское дело, используя старинный английский принцип: поскольку естественные склонности человека, несомненно, наследуются, нет необходимости их проявлять въяве. Ричард походя усвоил кое-какие левые взгляды, общаясь с не вполне всем довольными подчиненными отца, но ему-то предстояло еще хуже управлять ими в будущем; впрочем, возможно, он просто опробовал на мне идеи, неприемлемые у него дома.

– Он был до того отвратителен, ты просто не представляешь! Заявил, что Флит-стрит на меня дурно влияет. Как-то раз сказал, что я становлюсь резкой. «А это просто вульгарно, моя милая». Я швырнула в него бутылку джина – совершенно вышла из себя. Наглость такая! И нечего ухмыляться, – добавила она.

– Но хоть часть квартиры уцелела?

– Это было у него дома.

– Прекрасно. Никогда не швыряйся собственным джином.

Каро закусила губы. Мы выехали на шоссе М4.

– Ты-то ведь знал – с самого начала. Мог бы предупредить.

– С моим-то умением выбирать идеальных спутников жизни…

– Мог бы и научиться.

– Уже поздно.

Она некоторое время переваривала мой ответ.

– Ты на ней женишься?

– Ее зовут Дженни. Нет. Не женюсь.

– Я не хотела…

– Я знаю.

Недопонимание… эта опасность всегда была присуща нашим с Каро отношениям. Что-то в ней и правда изменилось. Может быть, это было всего-навсего влияние нового, чуждого мира, где она успела пробыть полгода. Мне подумалось, что не все так гладко складывалось у нее на Флит-стрит, остались царапины; и оцарапать в ответ стало необходимым способом защиты. Я не согласился бы, что это «просто вульгарно», но в ней действительно появилась какая-то новая резкость, на смену былой наивности пришла некоторая агрессивность. Шуточка о влюбленности в меня ей и в голову бы не пришла полгода назад, а о глупости, присущей старшему поколению, вообще и намека быть не могло.

– Ну а как работа?

– Очень нравится. Даже сумасшедшие часы.

– А новый босс?

– С ним интересно работать. Все время что-нибудь новенькое – не соскучишься. Чуть не полжизни на телефоне вишу.

– Что же ты мне ничего не написала?

– Немножко боялась, что ты будешь… Я знаю, он когда-то кошмарную рецензию на тебя написал.

– Да он и хорошие тоже писал. Это не оправдание.

– И с орфографией у меня нелады.

Я почувствовал какое-то замешательство и решил смягчить ситуацию:

– Ну так и быть. Теперь я дома.

Но она явно все еще размышляла о том, как я обижен на Барни.

– На самом деле наполовину ты виноват, что я получила это место. Мне пришлось кое-что ему перепечатать, и он спросил, не однофамилица ли я. – Каро помолчала. – Не могла же я отказаться. Это ведь такое повышение.

– Ну разумеется. Я очень за тебя рад.

Минуту спустя она заговорила снова:

– Мама говорит, ты его недолюбливал.

– Ну, это все дела давно минувших дней.

– Вам удалось поговорить в самолете?

– Поболтали немного. О допотопных временах. Обо всем понемногу. О тебе.