Деньги - Страница 15

— Мартина... Привет, как дела? Откуда ты знаешь, что я приехал?

— Муж сказал.

— Ясно-понятно, — отозвался я, поскучнев.

— Он в Лондоне, только что звонил. Так что ты тут делаешь?

— Да я довольно часто мотаюсь туда-сюда. Похоже, разворачиваемся наконец с фильмом.

— Я уже слышала от Осси. Кстати, у меня сегодня вечером кое-какой народ собирается на обед. Придешь?

— А что за народ?

— В основном, боюсь, писательская братия.

— Писательская? — с недоверием переспросил я. В Лондоне у меня живет неподалеку один писатель. Когда мы сталкиваемся, этот мудила очень странно на меня смотрит. Жуть просто.

— Именно писательская. Одна дама, обозреватель из «Трибека таймс». Писатель нигерийский, Фентон Аким-бо. И Стэнвик Миллс, критик.

— Сегодня никак, — произнес я. — Должен сходить на это дурацкое сборище, там, э-э... Лесбия Беузолейль будет и Давид Гопстер.

Похоже, ее это впечатлило — судя хотя бы по возникшей паузе.

— Ну, я, в общем, так и подозревала, что ты будешь занят.

— Секундочку! А как насчет завтрака? График очень плотный, но с утра я, наверно, сумею выкроить время.

Мы договорились встретиться завтра в «Бартлби», у Сентрал-парка. В девять утра. Положив трубку, я мысленно стиснул зубы и срочно приступил к лечению гриппа. Чудодейственное средство я знаю только одно: лечь в постель, закутаться в одеяло и высосать бутылку скотча. По рецепту полагается полбутылки, но я решил на всякий случай подстраховаться. Отменил все звонки, повесил на ручку двери табличку «Не беспокоить» — и часам к десяти, даже раньше, спал как младенец.

На моих дорожных часах было восемь пятнадцать. Я выпрыгнул из постели, так и брызжа энергией, в превосходной форме — не считая пота, судорог, дрожи, явного головокружения— и с чувством, трудно описуемым и еще труднее переносимым, словно пропустил на космическом челноке свою остановку и должен был прибыть вчера на соседнюю планету, точнее на предыдущую перед соседней, на эту, что ли. Через окно во двор я осторожно изучил границы утренних владений... Кофе принесли, когда я лежал в ванной и курил, отбивая ногой судорожный такт по белой холодной эмали. Бреясь, я порезался, потом затеял титаническую борьбу со своими лохмами. Вообще-то, я предпочитаю откровенные залысины — но сероватые вихры отвешивали надо лбом застенчивые реверансы, упорно и зигзагообразно. Пришлось намочить щетку и зачесать все назад. Выйдя из ванной, проглотил кофе, давясь и обжигаясь. Восемь сорок. Форма одежды парадная: длинная куртка-клеш, резко зауженные книзу штанцы, тяжелые черные ботинки-говнодавы. Ничего алкогольного; но, запирая дверь, я репетировал, как поприветствую Мартину и со смехом закажу шампанского.

Я направился к востоку, затем к северу. Ну и странный сегодня свет, доставучий, мертвенно-бледный, желчный, словно бы утро никак не может отхаркнуть засевшую в легких ядовитую мокроту. Давай-ка, откашляйся. И самое странное, что до сих пор закрыты магазины... Почему так тихо, куда подевались все нарушители тишины? Только редкие машины с фарами-буравчиками. Что-то здесь не так, вдруг уверился яи остановил старикана в строительной каске и синем комбинезоне.

— В чем дело, друг? — спросил я, пытаясь унять дрожь в коленях, и, кажется, даже схватил его за плечо. — Куда все подевались? Неприсутственный день, что ли? Господи, как темно-то! Затмение какое-нибудь?

— Час-то который? По моим —девять.

— По моим тоже.

— Девять вечера, сынок. В это время всегда темнеет. Все уже по домам сидят.

Не знаю почему, но это оказалось последней каплей. Так что я расплакался, причем каждый всхлип давался немалым трудом, судорожным сокращением легких. Старик же проявил чудеса отзывчивости.

— Да не сокрушайся ты так, сынок, — говорил он, положив руки мне на плечи. — Ты сдюжишь, попомни мое слово. Не бери в голову, это же не последний день.

И он был прав. На третье утро я проснулся на сухих простынях. Осторожно разлепил веки, приподнялся на локтях и сел. И точно: все прошло, переселилось по другому адресу, мучает кого-то другого. Домой, подумал я, пора домой.

Выскользнув из-под одеяла, я позвонил дежурному. Изобразил бег на месте, минуту с лишним. Да, это нормальное пробуждение, вот это я понимаю. Интересно, мне кажется, или я действительно сбросил немного веса? Я вымыл голову, с шампунем. Обнаружил флакон дезодоранта и на пробу отхлебнул. Несколько раз отжался от пола. Позвонил в авиакомпанию.

Проглотив половину первой пинты кофе, я запалил сигарету. М-м, восхитительно. Как-то у меня табак и гриппак толком не сочетаются. Я вечно пеняю себе за недостаточную самодисциплину— однако что касается сигарет, упрекнуть меня не в чем. Во время болезни, осознал я, мне удалось удержаться на уровне чистым усилием воли. На второй пачке наблюдался определенный спад, недостача— впрочем, вполне поправимо, если смолить в две руки.

Я сделал несколько приседаний. Налил еще кофе и вскрыл пятый пакет загустевших сливок. Удовлетворенно зевнул. Ну что, задал я себе вопрос, может, подрочить немного?

Я раскопал в чемодане пару-тройку журналов для мужчин и снова устроился в койке, прозондировать, так сказать, почву. Ну-ка, ну-ка... Нет, это я, пожалуй, погорячился. Никакого удовольствия, плюс кошмарно разболелась шея. К тому же, порнография вызывает привыкание. Точно, точно. Я вот, например, давно уже подсел, моя нынешняя доза — три журнала в неделю и, как минимум, один фильм. Вот зачем мне столько денег— на всех этих цыпочек... Разочарованно потирая шею перед зеркалом в ванной комнате и героически глядя себе глаза в глаза, я вдруг вспомнил еще один эпизод лихорадочной сумятицы этих нью-йоркских ночей. Кому-то было не лень пройти весь коридор до двери номера 101, пройти раз, другой, а, может, и много раз, и со всей силы дергать дверь, не чтобы вломиться, но с единственной целью побушевать, попугать. Так было оно или не было, или это просто новый сон? Сейчас мне то и дело снятся какие-нибудь новые сны — исполненные грусти, пьянства, скуки своей или чужой, без конца и без края, — а также сны, которые я могу сравнить только с творческими муками, что испытывает поэт в ожидании вдохновения. Это я, конечно, условно. Понятия не имею, каково это — писать стихи. Собственно, и каково их читать — тоже... И вообще, насчет чтения (не понимаю, зачем я вам все это рассказываю — в смысле, вы что, так уж много читаете?): читать я не могу, от этого у меня болят глаза. Носить очки я тоже не могу, от этого у меня болит нос. А контактные линзы действуют мне на нервы. Так что, как видите, все свелось к выбору между болью и тем, чтобы не читать. Я предпочел не читать. Вот мой выбор (и мои деньги).