День Венеры - Страница 8
- Очковый мастер не знает законов сочетания стекол.
- Интересно проследить за ходом вашей мысли...
- Я рассуждал так. Форма стекла может быть выпуклой, вогнутой, либо ограниченной параллельными плоскостями. Плоское стекло не изменяет видимых предметов, вогнутое уменьшает, а выпуклое увеличивает, но представляет их мутными, искаженными. Следовательно, одного стекла недостаточно. Перейдя к двум стеклам, я сразу отбросил плоское, как не дающее эффекта. Оставалось испытать, что получится из сочетания выпуклого стекла с вогнутым.
- Ваши мысли совпадают с рассуждениями Джамбатисты делла Порты, вставил Лагалла. - В сочинениях неаполитанца...
- Не имел времени читать их, - сухо сказал Галилей. - И трубу Липперсгея не видел. В постройке оккиале мне не принесло пользы знание конечного результата. - Он помолчал и добавил более мягко: - Разве делла Порта или очковый мастер создали совершенный инструмент?
- На сколько приближает предметы ваша оккиале? - спросил маркиз Федерико, вставая между Лагаллой и Галилеем.
- Первый инструмент имел трехкратное увеличение. В конце августа 1609 года на колокольне собора святого Марка я учил знатных венецианцев пользоваться восьмикратной трубой. В январе прошлого года при помощи вот этой оккиале с тридцатикратным увеличением я открыл Медицейские звезды.
- Вы хотите сказать, что видели вещи, которых не существует? - сердито спросил Лагалла.
"Знакомый выпад, - подумал Галилей. - Ничего более остроумного им не придумать. Разыграю-ка шута". Он придал лицу растерянное выражение. Дрожащими руками вставил на место свинцовые трубки с линзами. Смущенно покашлял, боковым зрением уловив встревоженные взгляды Федерико и отца Клавия. Лагалла тонко улыбался, что-то нашептывал кардиналу.
- Синьоры, - неуверенно сказал Галилей. - Вы, конечно, хорошо знаете родной город. Стократно на близком расстоянии любовались храмами и палаццо. - Голос вдруг стал резким и веселым. - Вот вам оккиале, а вот - Рим!
Гости потянулись к трубе, но отступили, остановленные властной рукой с блеснувшим на толстом пальце аметистом. Кардинал прошествовал к перилам, направил оккиале на город. Далекие здания тут же скакнули на него, едва не задавив. Барберини невольно отпрянул. Покривил толстые губы, медленно повел трубой по городским кварталам. Остановился на Ватикане, на ребристом куполе собора святого Петра. Долго рассматривал.
- Весьма четко и достоверно. А что скажет президент Рысьеглазых?
Маркиз порывисто схватил инструмент. Через минуту его восхищенные возгласы разнеслись по саду.
- Поразительно! Непостижимо! Ваша милость, - обернул он к Галилею сияющее лицо, - позвольте выразить свое восхищение. Вы удлинили человеческие глаза. Ваш прибор позволяет смотреть так далеко... - Федерико вдруг застыл, пораженный, словно молнией, яркой мыслью. - Телескоп! Вот как его следует называть - телескоп!
- Телескоп? - Галилей сощурился, будто пробовал новое слово на вкус. Почесал родинку у глаза. - Хорошо! Вполне соответствует назначению прибора.
- Не угодно ли взглянуть в телескоп? - с поклоном обратился маркиз к тосканскому послу.
Инструмент переходил из рук в руки. Синьоры рассматривали Рим, пытались отыскать собственные дома. Громко выражали одобрение. Наконец телескопом завладел профессор Лагалла. Недоверчиво бормоча, он сначала рассмотрел близкий Мульвиев мост, потом поднял трубу выше.
- Взгляните на Колизей, - вежливо посоветовал Галилей. - Может быть, вы увидите две колонны вместо одной. Или заприметите несуществующих химер...
Лагалла неохотно расстался с инструментом. Лицо его было красным.
- Должен признать, - с трудом выдавил он, - что земные объекты не искажаются.
Галилей низко поклонился. "Этот перипатетик умеет проигрывать, подумал он, тая в усах усмешку. - Посмотрим, что он скажет, увидев рога Венеры или спутников Юпитера".
- Синьоры! - весело сказал Федерико. - Скоро зайдет солнце, мы сможем полюбоваться звездами. А пока прошу вас в зал, чтобы поднять бокалы за чудесный телескоп.
Гости во главе с хозяином и кардиналом неторопливо покидали террасу. Галилей торжественно продекламировал:
Вступая в знак Овна, вздымаясь к славе,
о Солнце, ты субстанция живая,
ты оживляешь заспанных, ленивых,
величишь всех и всех зовешь на праздник!
- Стихи ваши? - повернул могучий торс Барберини.
Галилей поймал удивленный взгляд Лагаллы и осекся. Стихи принадлежали Томмазо Кампанелле. Дальше шли рискованные строки:
Тебя я чту всех остальных ревнивей,
так почему дрожу в промозглой яме?
К тебе льнут недруги мои на воле,
к теплу и свету. Им живется краше.
Но я и в этом склепе не угасну,
когда со мной твой светоносный титул!*
______________
* Перевод А.Голембы.
- Стихи мои, - поспешно сказал Галилей.
- Мы наслышаны о вас как о незаурядном поэте и музыканте, - кивнул тяжелой головой кардинал.
Профессор Лагалла промолчал.
Ужин удался. Ели нежное фазанье мясо, пили тонкие вина. Несмотря на весну, стол изобиловал зеленью. Говорили тоже много. Профессора Римского университета склонялись к мысли, что телескоп будет неоценим в военном и морском делах. Возможность детально разглядеть приближающиеся корабли или боевые порядки противника на расстоянии десятков миль даст военное преимущество. Телескоп - незримый лазутчик в стане врага. Кардинал благосклонно кивал.
Галилей был весел и возбужден. Рыжая борода победно топорщилась, с лица не сходила улыбка. Он не чувствовал боли в суставах, но мысль об осторожности сидела в нем, как гвоздь в сапоге. Он соглашался с профессорами, но полагал, что у телескопа значительно большие возможности, чем представляется на первый взгляд. Телескоп поможет сделать много новых открытий. Кстати заговорили о галилеевских анаграммах, в которых он зашифровал небесные наблюдения. Лагалла сказал по этому поводу сомнительный комплимент. Он восхитился латинской фразой "Haec immatura a me iam frustra leguntur О.Y."*, которая при перестановке букв неожиданно превращается в другую фразу - "Cynthiae figuras aemulatur mater amorum"**. Лагалла сказал, что Галилей подлинно ученый, ибо требуются огромная изобретательность и терпение, чтобы перелить одну фразу в другую. Хотя, конечно, наличие фаз у Венеры весьма и весьма сомнительно...