День пришельца (сборник) - Страница 19

Я посмотрел ему вслед. Нет, так не годится. Понятно, что сознание рефлекторно пытается всему искать разумное объяснение, но, быть может, в том-то и заключается сермяжная правда познания мира, чтобы суметь абстрагироваться от впитанных с детства азбучных истин строения Вселенной? Когда-то Вселенная представлялась как плоская земля, накрытая хрустальным сводом небес с неподвижными звёздами, и средневековые прагматики довольно толково и аргументировано находили обоснование такому устройству мира. Современные прагматики считают Вселенную бесконечным трёхмерным миром, чьи законы регламентируются предельной скоростью света, постоянной Планка, гравитационной постоянной и прочими незыблемыми константами. А если мир на самом деле многомерен, если в нём существуют параллельные пространства, обратное течение времени? Тогда мы в своей дремучести ничем не отличаемся от средневекового монаха, который добрался до края Земли, высунул голову в прореху хрустальной сферы и увидел колёса небесной механики. Только мы в прореху трёхмерной Вселенной вместо колёс небесной механики созерцаем регламентируемые, как плоская Земля, физические постоянные и незыблемые, как хрустальный небесный свод, математические константы…

– Привет, женишок, – услышал я из-за спины.

«Место встречи изменить нельзя…» – оборачиваясь, подумал я. В прошлый раз именно тут и именно так, со стороны палисада, Лия подошла ко мне.

Лия переоделась. Теперь на ней были обыкновенные джинсы, кроссовки, свободная голубая футболка, а на руках длинные, по локоть, голубые перчатки, словно она прятала ожог от моей руки. Причёска была та же, в виде башни на затылке, но волосы не светлые, а каштановые. «Парик», – неожиданно понял я и, вспомнив, как топорщился старушечий платок на её голове, представил громадную шишку на затылке. Урод, что с неё возьмёшь… Однако в возникшем в воображении образе: с лысой головой и шишкой на затылке – Лия всё равно не выглядела уродом. Как бы мне этого ни хотелось. А мне, честно говоря, не хотелось представлять её уродиной.

– Здоровались сегодня, невеста, – буркнул я. – Не боишься ко мне через палисадник тропку протоптать?

– Лишь бы замуж за тебя не выскочить, – отрезала она, но мне почему-то показалось, что прозвучало это неискренне, и на лице под зеленоватым загаром проступил румянец.

Я почувствовал себя неловко и отвёл взгляд.

– Цветы жалко… – пробубнил я. Мне снова захотелось её поцеловать, и в этот раз чувство было настолько ошеломляюще острым, что еле сдержался. Чёрт, да что это со мной?! Никогда раньше не испытывал столь сильного влечения к женщине, тем более малознакомой. Приворожила она, что ли, как глаза на дороге отвела? Или всё дело в странном ожоге, когда наши руки соприкоснулись?

Я скосил глаза и исподтишка глянул на свою ладонь. Зеленоватый налёт не исчез. В сочетании с волдырями от крапивы зрелище было не из приятных.

– Что у тебя с руками?

– В крапиву влез… – нехотя сообщил я, ожидая, что и она начнёт рекомендовать «народное средство», однако не учёл, что жалости ко мне Лия не испытывала. Скорее, наоборот.

– Жаль, что только руками, – сказала она.

Я перевёл взгляд со своих рук на её и увидел, что пальцев на перчатках пять. Она держалась за штакетник, и большие пальцы охватывали доски так, будто были настоящими. Неужели протезы?

– За сборкой наблюдаешь или в сторожа хочешь наняться? – поинтересовалась она, кивнув в сторону возводящихся аттракционов.

Увеселительный городок за невысокой, максимум метра полтора, решётчатой оградой с величественной аркой рос на глазах. Уже можно было различить, где будут американские горки, где – карусель, где – колесо обозрения. Двое рабочих монтировали колесо обозрения на высоте двадцати метров и страховкой при этом не пользовались. Понятное дело – манекены… Фигурально выражаясь.

– Изучаю, – в тон Лие ответил я, поднял фотоаппарат и сделал пару снимков. Толку от этих снимков было ещё меньше, чем от фотографий птеродактиля Ксенофонта и голубого подобия долгопята-привидения Ля-Ля. Подумаешь, без страховки люди работают… В чём тут аномалия? Дурость разве что. Дурости в нашей стране и помимо бесшабашных монтажников хватает.

– Надеешься, тебе поверят? – фыркнула Лия, словно угадав ход моих мыслей.

– Вряд ли, – согласился я и добавил: – Главное – я верю.

И только когда сказал, понял, что начинаю относиться к происходящему в Бубякине как к само собой разумеющемуся. Будто так и надо и иначе быть не может. Адаптируюсь, как прокричал птеродактиль Ксенофонт.

– Что ж, если веришь, может, и будет из тебя толк… – раздумчиво произнесла Лия и спросила: – Давно здесь сидишь?

Я пожал плечами:

– Как начали монтировать аттракционы… А что?

– Ля-Ля случайно не видел?

В голосе Лии прозвучали тревожные нотки, я посмотрел на неё и понял, что именно ради этого вопроса она и подходила ко мне. Всё остальное – прелюдия, так сказать, для завязки и поддержания разговора. Понимание было настолько чётким и ясным, будто Лия сама об этом сказала. Или я вдруг научился читать мысли… Как она. И ещё я понял, кто сидел в картонной коробке, которую Лия везла на тележке.

– Видел, – признался я.

– Где?

– Там, – махнул я в сторону коттеджей. – Ля-Ля сидела на заборе. Затем упала и пропала.

Хотелось как-то срифмовать, наподобие «А и Б сидели на трубе…», либо «Шалтай-Болтай сидел на стене…», но ни к «забору», ни к «штакетнику» не сумел сходу подобрать рифму. Хотя очень хотелось, чтобы удивить Лию и понравиться ей. Но получился обратный эффект.

– Нескладно, – заметила Лия, в очередной раз угадав мои мысли.

– Зато правда, – нашёлся я.

– Взаправду упала? – не поверила она.

– С забора, – подтвердил я и добавил: – По-моему, в обморок.

– А что значит, «пропала»?

– То и значит. Я поискал её в кустах, но она будто в воду канула. Хотя там везде земля.

Лия задумалась, постукивая пальцами по штакетнику.

– Что ты ей сказал? – наконец строго спросила она.

– Ну… – чуть было не ляпнул я напрямую, но вовремя вспомнил, какого мнения Лия о дрынобуле, и ответил обтекаемо: – Спросил, что она знает об одной штуке, с помощью которой могут летать велосипеды с крыльями.

Лия внимательно посмотрела на меня.

– И назвал слово?

– Назвал.

Я с сожалением развёл руками.

– Я предупреждала, что при девушках это слово произносить неприлично! – возмутилась Лия.

– Не знал, что Ля-Ля девственница, – снова развёл я руками.

Лия вспыхнула и одарила меня презрительным взглядом:

– Что-то ты чересчур сексуально озабочен… Идём, покажешь, где пропала Ля-Ля.

Язык зачесался объединить свою сексуальную озабоченность с предложением куда-то пойти, но я удержался от пошлости. Можно и по морде схлопотать, а я не хотел с Лией сориться. И обижать её не хотел. Хотел поцеловать и ощутить вкус её губ. Чёрт побери, да откуда, в самом деле, у меня эта чрезмерная сексуальная озабоченность?!

– Идём, дорогуша! – развязно согласился я и, фиглярничая, протянул ей руку.

Лия отпрянула.

– Не смей больше никогда ко мне прикасаться! – вскипела она.

– Как скажешь… – вздохнул я, опуская руку. Больше всего на свете мне сейчас хотелось даже не поцеловать, а прикоснуться к её руке. Два раза прикасался к ней: первый раз – подсаживая под локоть в «хаммер» на лесной дороге, но тогда сквозь рукав ватника ничего не ощутил, зато второй раз…

Лия прошла вдоль штакетника и вышла в калитку.

– О, я вижу, у вас всё сладилось! – воскликнула Дормидонтовна из беседки. – Идите к нам, чай пить! Мы свеженький заварили, с вареньицем малиновым…

Дед с бабой смотрели на нас, умильно улыбались, жестами зазывая в беседку.

– А я музыку по такому случаю заведу! – радушно пообещал Дормидонт и потянулся к ручке граммофона. – Заходите.

– Всенепременно! – заверил я и одарил Дормидонта с Дормидонтовной лучезарной улыбкой. – Только за Василием сходим и вместе придём!