День после конца света - Страница 4

– Ох уж эта ваша война! – протянула она с пренебрежением. На видном ей отсюда участке Тракта Кефаучи велось одновременно пятьдесят войн, больших и малых, но все это была одна битва – сражение за добычу. Она не спрашивала, кто им враги. Она не хотела этого знать. Ужасники сами по себе странные существа. В общем-то, мотивы чужаков понять невозможно. «Мотивы, – подумала она, глядя на пучок глаз и конечностей перед собой, – порождены сенсорным восприятием. Umwelt.[4] Коту трудно понять мотивы комнатной мухи, которую он поймал».[5] Она еще немного поразмыслила. «Но мухе и того тяжелее», – решила она наконец.

– С меня пока достаточно, – сообщила она двойнику. – Я больше не стану сражаться за вас.

– Мы можем увеличить ставку.

– Без толку.

– Мы можем тебя принудить.

Серия Мау рассмеялась:

– Я удеру быстрее, чем у твоего рыдвана мыслишка провернется. Ну и как вы станете меня искать? Это же K-рабль.

Двойник выдержал рассчитанную паузу.

– Мы знаем, куда ты направишься, – сказало существо.

Серию Мау пробил холодок, но лишь на долю секунды. Она получила от ужасников что хотела. Ну что ж, поиграем. Она разорвала связь и открыла математическое пространство корабля.

– Ты только посмотри! – обрадовалась ей математичка. – Можем перейти сюда. Или сюда. Или, ты глянь, сюда. Куда угодно. Давай куда-нибудь отправимся!

Все получилось в точности по ее слову. Прежде чем корабль ужасников раскочегарился, Серия Мау уже пришпорила математичку, математичка пришпорила то, что у нее сходило за реальность, и «Белой кошки» в этом секторе пространства след простыл, не считая опадающей волны заряженных частиц.

– Вот видишь? – сказала Серия Мау. В конечном счете получилась обычная тягомотная поездочка. Сенсорные массивы «Белой кошки» – размахом в астрономическую единицу, но скатанные до полуторной фрактальной размерности, чтобы уместиться на двадцатиметровом клочке корпуса, – фиксировали только фотинный шепот. Несколько теневых операторов, мельтеша и суетясь, выбрались к иллюминаторам и уставились в динамический поток, будто потеряли там что-то. Вероятно, так оно и было.

– В настоящий момент, – возвестила математичка, – я занимаюсь решением уравнения Шрёдингера в каждой точке сетки десяти пространственных и четырех временных измерений. На такое никто больше не способен.

Тиг, по прозвищу Волдырь, управлял бакофермой на Пирпойнт-стрит.

Был он типичный новочеловек, высокий, белолицый, с характерной ударной волной оранжевых волос, придающей таким лицам выражение постоянного изумления жизнью. Бакоферма располагалась слишком далеко по Пирпойнт-стрит, чтобы приносить достаточный доход. В начале семисотых номеров, за банковским кварталом, ателье, дизайнерские лавки и дешевые хирургички промышляли на лицензиях вышедших из моды культиваров и разумных татух.

Сие значило, что Волдырь вынужден был заниматься и другими делами.

Он собирал дань для сестричек Крэй. Он выполнял роль спорадического посредника в том, что иногда называли «внепланетный импорт»: ввоз товаров и услуг, запрещенных земными военными контрактами. Он держал маленькую специализированную больничку с каналом поставок адреналов из местной дичи. Эти обязанности не отнимали у него слишком много времени. Большую часть дня он проводил на ферме, мастурбируя на голографическую порнуху каждые двадцать минут или около того; новочеловеки были выдающимися онанистами. Присматривал за баками. Остаток суток спал.

Как и большинство новочеловеков, Волдырь Тиг спал плохо. Ему постоянно вроде бы чего-то не хватало, чего-то недоступного на планетах земного типа, и в бодрствующем состоянии телесная нужда эта притуплялась скорее. (Даже в теплой тьме берлоги, которую Волдырь величал домом, он стонал и ворочался во сне, суча длинными тощими ногами. С женой его творилось то же самое.) Его мучили кошмары. В самых страшных снах ему мерещилось, как он пытается собрать дань для сестричек Крэй, а путает ему карты сама Пирпойнт-стрит – улица, которая во сне следила за ним, исполненная предательского и зловещего интеллекта.

Была середина утра. Пара толстых копов оттаскивали дергавшуюся в судорогах рикшу прочь от ее тележки. Девчонка брыкалась, как ретивая кобылка, вокруг губ выступал синюшный ободок, все от нее шарахались; потом рикшу утащили слишком далеко, и он потерял ее из виду. Уличная жизнь завела свою личную звуковушку, café électrique[6] разогревала очередное целеустремленное сердечко. Ступив на Пирпойнт примерно в середине улицы, Волдырь обнаружил, что номеров на домах тут нет, вообще ничего знакомого. Куда теперь повернуть к большим номерам – направо или налево? Он озадачился. Ощущение это плавно перешло в панику, и Волдырь, чувствуя себя зажатым в пасти трафика, стал наугад метаться из стороны в сторону. В результате ему так и не удалось продвинуться дальше чем на пару кварталов от перекрестка. Спустя некоторое время ему попались на глаза сестрички Крэй собственной персоной, совещавшиеся в ожидании дани рядом с дешевой харчевней. Он уверился, что те его заметили. Отвернулся. До ленча работу надо закончить, а он даже не брался. Наконец, собравшись с духом, он вошел в закусочную и спросил у первого встречного дорогу, и оказалось, что это вообще не Пирпойнт. Совсем другая улица. Ему теперь долгие часы отсюда выбираться к нужному месту. Он сам виноват. Он слишком поздно вышел.

Весь в слезах, Волдырь проснулся. Он бессилен был не отождествлять себя с умирающей рикшей. И что еще страшнее, в какой-то миг между бодрствованием и сном собранная дань превращалась в слезинки; этим, как он чувствовал, подытоживалось все предприятие. Он встал, утер рот рукавом и вышел на улицу. Вид у него был малость пришибленный, как у всех новочеловеков. В паре кварталов ниже госпиталя экзотических болезней он купил себе рыбы по-мурански с карри и съел одноразовой деревянной вилкой, поднеся пластиковый контейнер близко к подбородку и кидая еду в рот дергаными хищными движениями. Потом вернулся к себе на бакоферму и стал размышлять о Крэй.

Сестрички Крэй, Эви и Белла, начинали в цифровом ретропорно, специализируясь на таких реалистичных картинках, что сам акт совокупления, казалось, становился механическим и оттого интересным; потом, когда в 2397-м рухнул биржевой рынок, расширили бизнес, занявшись баками и прочими аферами в этом духе. Теперь у них водились деньжата. Волдырь не так боялся сестер, как восхищался ими. Стоило им заявиться к нему в лавку за данью или проверить товар, его словно звездным светом озаряло. Он мог бы в подробностях описать действия сестричек и подражал их манере говорить.

Поспав еще немного, Волдырь пустился в инспекционный обход фермы, проверять баки. Отчего-то он остановился у одного из них и прижал к нему руку. Бак казался теплым, словно там нарастала какая-то активность. Как яйцо.

В баке тем временем происходило вот что. Китаец Эд проснулся, и у него в доме ни фига не фурычило. Будильник не отключался, телевизор насупился серым экраном, а холодильник играл в молчанку. После первой чашки кофе дела пошли еще хуже: в дверь стукнули ребята окружного прокурора. На них были двубортные костюмы из акульей кожи и расстегнутые напоказ куртки – видно, что ребята при деньгах. Эд их помнил с той поры, как сам работал на окружного прокурора. Тупицы. Звали их Хансон и Отто Рэнк. Хансон – добродушный толстяк, а вот Рэнк – мудила. Никогда не спит. Говорят, у него планы на кресло самого прокурора. Двое уселись на табуретках у стойки на кухне, и Эд сварил им кофе.

– Привет, Китаец Эд, – сказал Хансон.

– Привет, Хансон, – сказал Эд.

– Ну, Эд, что тебе известно? – спросил Рэнк. – Мы слышали, ты делом Брэйди интересуешься.