День независимости - Страница 23

Джо пробегается коротким пальцем и моргающими глазками по неким важным пунктам спецификации, несомненно связанным с «дополнительно», и «р-р кмнт», и «шкл». Отмечает «кв фт» своей новой мастерской. Теперь он – Джо, приобретающий дом, взявший след хорошей покупки.

– Джо, ты спросил мистера Хаулайхена о его жене, она умерла, – говорит Филлис.

«На самом деле она лежит прямо здесь, на полу кухни, и кровь течет из ее ушей!» – хочется мне воскликнуть в защиту замечтавшегося старика Теда, однако я молчу.

– Ну да, знаю, мне очень жаль, – отзывается Джо.

Он опускает листок, сводит брови и смотрит на Филлис, на меня и, наконец, на Теда Хаулайхена так, точно все мы набросились на него, крепко спавшего, и ну орать: «Она умерла, умерла, жопа ты этакая, она умерла!»

– Мне правда очень жаль, – говорит он. – Когда это случилось? – И Джо недоверчиво смотрит мне в лицо.

– Два года назад, – отвечает Тед, возвращаясь из прошлого и ласково глядя на Джо. Жизнь, увы, коротка, говорит честное лицо Теда. А Джо покачивает головой, давая понять, что в этой самой жизни порой происходит нечто совершенно не объяснимое.

– Может быть, посмотрим остальной дом? – предлагает уставшая от разочарований Филлис. – Мне все-таки хочется увидеть его.

– Еще бы, – соглашаюсь я.

– Меня он очень заинтересовал, – говорит, обращаясь исключительно ко мне, Джо. – Мне в нем многое нравится. Честно.

– Я останусь с мистером Маркэмом, – говорит Тед, которому Джо так и не представился. – Давайте выйдем, взглянем на гараж.

Он открывает стеклянную дверь в душистый, одурманенный прошлым двор, а мы с Филлис печально возвращаемся внутрь дома для осмотра, который, боюсь, стал теперь пустой формальностью.

Как и ожидалось, Филлис проявляет к дому лишь вежливый интерес, едва заглядывая в маленькие спальни и ванные комнаты, одобрительно, но мимоходом отмечая пластиковые украшения больших корзин для грязного белья и красноватые хлопковые коврики ванных, произнося время от времени «Как мило» в адрес какой-нибудь ванны с душем, которая выглядит новехонькой. А дойдя до телефонной ниши в конце коридора, бормочет: «Я таких сто лет не видела».

– За домом хорошо ухаживали, – говорит она, останавливаясь посреди прихожей и оглядываясь назад, туда, где Джо стоит у бамбуковой ограды, скрестив короткие руки, в одной из которых зажат листок со спецификациями, и неторопливо беседуя с облитым утренним светом Тедом.

Ей хочется поскорее уехать.

– Поначалу мне так все понравилось, – говорит она, поворачиваясь, чтобы окинуть взглядом дом, у которого ждет на тротуаре мусорный бак Мэрилин, тюремной охранницы.

– Советую вам еще раз подумать, – произношу я тоном, который и самому мне кажется апатичным. Впрочем, мое дело – подталкивать вороватым пальцем чашу весов, на которых взвешиваются различные оценки будущего приобретения, то есть когда я чувствую, что момент требует этого, что потенциальная покупательница получила позолоченный шанс осчастливить себя, став владелицей дома. – Продавая дом, Филлис, я всегда пытаюсь понять, получают ли клиенты за свои деньги что-то, оправдывающее их траты. (Вот сейчас я говорю от души.)

Вы можете думать, что я пытаюсь понять, получают ли они дом их мечты или тот, который им с самого начала хотелось иметь. Но если честно, куда важнее оправдать затраты, получить в руки настоящую ценность – особенно при нынешних экономических условиях. Когда дела пойдут лучше, ценность окажется тем, на чем все держится. А вместе с этим домом… – я театрально обвожу взглядом прихожую и упираюсь им в потолок, словно стараясь выяснить, где именно ценность водружает обычно свой флаг, – думаю, вместе с ним вы получите настоящую ценность.

И я действительно так думаю. (Ветровка моя уже походит на забитую раскаленным углем топку, однако снимать ее пока рановато.)

– Я не хочу жить рядом с тюрьмой, – почти с мольбой произносит Филлис, подходит к сетчатой двери и выглядывает наружу, засунув пухлые кулаки в карманы своих брюк, они же юбка. (Быть может, она пытается представить себя владелицей дома, которая каждый день невинно останавливается на миг перед парадной дверью, надеясь понять, откуда явится «подвох», если он явится; ей не дает покоя мысль, что в одном из ближайших домов собрались перед телевизором беззаботные налоговые ловчилы, блудливые священники и замышляющие недоброе директора пенсионных фондов; все они – ее зловеще ухмыляющиеся соседи, а ей надлежит выяснить, так ли это невыносимо, как она полагает.)

Филлис покачивает головой – словно ощутив во рту некий противный вкус.

– Я всегда считала себя либералкой. Но, по-видимому, зря, – говорит она. – Я понимаю, такие заведения для преступников определенного толка существовать должны, однако мне не хочется жить и растить дочь рядом с одним из них.

– С годами все мы становимся менее гибкими, – говорю я. Надо бы рассказать ей о Клэр Дивэйн, убитой при осмотре кооперативной квартиры, о том, как меня оглоушили во время прогулки развеселившиеся азиаты. Доброе соседство с уютной тюрьмой – это не так уж и плохо.

Я слышу, как Джо и Тед регочут, точно два респектабельных бизнесмена, особенно старается Джо: «Хо-хо-хо!» Сальный газовый запашок выплывает из кухни, сменяя чистый аромат мебельной ваксы. (Странно, что Джо его прозевал.) Возможно, Тед с женой десятилетиями бродили по дому, надышавшись газом, счастливые, как козлик на лужайке, и не вполне понимающие отчего.

– Что делают хирурги с мужскими яичками? Это очень страшно? – спрашивает все еще мрачная Филлис.

– Я в этом мало что понимаю, – отвечаю я. Мне нужно вытянуть Филлис из темного коридора жизни, в который она, похоже, забрела, и вместе с ней обратиться к позитивным аспектам проживания рядом с тюрьмой.

– Я просто подумала сейчас о старости, – Филлис почесывает пальцем голову с сооруженным на ней волосяным грибом, – о том, как она гадка.

В эти мгновения все дети Господни представляются ей вымирающим племенем (возможно, на Филлис подействовал утекший газ), коих убивают не хворости, но МРТ-сканнеры, биопсии, эхограммы и холодные инструменты, которые вводятся, не доставляя нам облегчения, в самые укромные и недоступные уголки наших тел.

– Судя по всему, меня ожидает удаление матки, – спокойно сообщает она, глядя на передний двор. – Я даже Джо об этом пока не сказала.

– Прискорбно слышать, – говорю я, не понимая, впрочем, насколько правильно и ожидаемо такое выражение сочувствия.

– Да. Конечно. Невесело, – печально произносит она, стоя ко мне спиной. Возможно, ей приходится сдерживать слезы.

А я, что называется, замер в седле. Наименее афишируемая часть работы риелтора состоит в превозмогании естественной недолговечности клиентов – бередящего душу тошнотворного понимания того, что, покупая дом, ты получаешь с ним и чей-то упадок, потаенные проблемы, беды, за которые и будешь теперь отвечать до Судного дня, и что тебе остается только заменить эти беды своими, столь давними, что ты с ними уже свыкся. У людей нашей профессии имеется несколько приемов борьбы с такими страхами: напирать на ценность приобретения (я это только что проделал); напирать на проявленное строителями мастерство (это сделал Джо); напирать на то, что старые дома живут дольше, что в них все уже устоялось, никаких хлопот они не доставляют и бу-бу-бу-бу (именно это проделал Тед); напирать на общую нестабильность экономики (я сделал это нынче утром в моей редакционной статье и постараюсь, чтобы к заходу солнца Филлис получила ее экземпляр).

Да только от страха и смятения Филлис противоядия у меня нет – если не считать желания, чтобы мир наш был подобрее. А оно редко принимается во внимание.

– Мне кажется, Фрэнк, вся страна перевернулась вверх дном. Если хотите знать правду, жизнь в Вермонте стала нам не по карману. Но теперь мы уже и здесь жить не можем. А при моих неладах со здоровьем нам необходимо пустить где-то корни. – Филлис шмыгает носом – похоже, слезы, которые она одолела, вернулись. – Я нынче катаюсь на гормонных «русских горках». Извините. Мне все представляется в черном цвете.