Демоны степей - Страница 61

— Он не знает, — прошептал Тассилон за плечом у Фонэна. — Он же сказал… Не мучай его, господин, отпусти. Пусть уходит туда, где тишина, покой и мрак.

Фонэн резко обернулся, метнул на него яростный взор:

— Мертвые знают больше, чем живые! Не вмешивайся — я знаю, что делаю!

Тассилон послушно замолчал.

— Сходи туда, откуда все видно, и назови мне это место! — приказал Фонэн.

— И ты… отпустишь… ме…ня? — медленно, жутким, нечеловеческим голосом прохрипел Кутейба.

— Да! — нетерпеливо бросил Фонэн.

— Кля…ни…сь…

— Я же сказал — да! — повторил Фонэн. — Не испытывай моего терпения.

Голова закрыла глаза, и воцарилось безмолвие. Затем она забормотала:

— Побережье… за…мок…

Фонэн вдруг побелел. Мановением руки он остановил говорящего, и голова, тотчас же застыв в мертвом оскале, замолчала.

— Распорядись, чтобы эту падаль закопали! — бросил Фонэн Тассилону. — Я должен отдохнуть.

Пошатываясь от усталости, он побрел к выходу из комнаты. Возле кожаного занавеса, закрывающего дверной проем, глава Священного Совета на мгновение остановился, схватился рукой за косяк, прикрыл глаза.

— Тебе дурно? — быстро спросил Тассилон. — Помочь?

— Я доберусь сам. Лягу в постель. Ты мне не слуга, не суетись. Если будут письма — принеси прямо к постели.

— Письма?

— Я уверен, — кривя узкие губы, произнес Фонэн, — что письма скоро появятся. Я должен был догадаться значительно раньше…

И он скрылся за занавесом.

Глава Священного Совета оказался прав: к вечеру того же дня стражник принес в башню послание — маленький кусочек коры, на котором было нацарапано всего несколько слов. Стражник растерянно вертел послание в грубых пальцах:

— Его святейшество отдыхает — не знаю, как и быть. Посыльный сказал, что, мол, немедленно доставить. Немедленно! Кто они такие, чтобы тут распоряжаться — верно я говорю?

— Давай сюда, — сказал Тассилон. — Я отнесу.

— Так ведь почивают, я слышал…

— Я тоже слышал. Он распорядился любые послания доставлять ему тотчас же.

— Он знал, что будут послания? — Стражник разинул рот от удивления.

— Господин Фонэн — провидец, — ответил Тассилон сухо. — Ему открыто многое из того, о чем мы с тобой и не подозреваем. Поэтому он приказывает, а мы подчиняемся. Давай сюда письмо.

И забрав кусочек коры, отправился к Фонэну в личную опочивальню.

Фонэн спал. Тассилон поразился тому, каким изможденным тот выглядел. Бескровный рот запал, как у старика, нос заострился, резко выступили скулы, кожа потемнела от усталости. Роковой магический дар сжигал главу Священного Совета. Фонэн горел изнутри. Он ненавидел этот ненужный дар и, пытаясь его уничтожить, уничтожал сам себя.

— Письмо, — негромко молвил Тассилон.

Фонэн тотчас открыл глаза.

— Покажи.

Тассилон бросил кусочек коры на покрывало. Покрытая морщинами и выступающими жилами рука Фонэна схватила кору, провела по ней пальцами, поднесла к глазам.

— Собирайся. Будешь меня сопровождать.

И — все. Ни слова больше. Но одного лишь красноречивого взгляда, полного боли и самого настоящего ужаса было достаточно, чтобы Тассилон повернулся и выбежал вон — исполнять приказание. В конце концов, не сам ли он только что говорил стражнику о том, что Фонэн — прозорливец, а дело прочих — не спрашивать ни о чем и подчиняться?

Ночью в степи холодно. Зато звезд на небе над степью куда больше, чем над городом, как будто в городских стенах им тесно. Ярко светит луна — настало полнолуние, и теперь светло, как днем. Каждую травинку видно. Только цвета обманчивы и призрачны, а расстояния плохо определимы: великая лгунья луна!

Тассилон едет на смирной лошади позади Фонэна. Глава Священного Совета закутан в черный плащ с капюшоном, лица почти не видно. Он сильно сутулится в седле, как человек, которого гнетет тяжелое тайное горе.

Впереди темнеет громада замка, но путь двоих лежит не туда — мимо, мимо, подальше от человеческого жилья. Тассилон не задает вопросов. Просто едет следом, полный безмолвной благодарности к Фонэну за то, что позволил сопровождать себя. Потому что — он догадывается — они едут навстречу убийце Кутейбы. «Женщина, ребенок, гирканка».

Путь кажется долгим — слишком долгим для того, кто столько времени томился ожиданием. Казалось бы — подождал месяц, подождешь и несколько лишних минут, но нет! Каждая из этих «лишних минут» растягивается словно бы на год.

Вот, кажется, наконец и цель их путешествия — одинокое дерево, некогда убитое молнией. Часть могучего ствола, расщепленного надвое, уже мертва, но вторая половина отчаянно цепляется за жизнь, и весь ствол унизан тонкими зелеными прутьями молодых побегов. Под прикрытием этого дерева стоят люди. Кони их привязаны где-то сзади, их Тассилон пока не видит, только слышит храпение, да вот молодая кобылица, почуяв приближение чужаков, тонко и нервно заржала.

Тассилон прищурился, пытаясь пересчитать темные невнятные тени. Один, два… Кажется, еще двое — вон там. И одна тень — которую он не спутал бы ни с чьей другой. Тень девушки с тонкими косицами.

Пятеро.

Фонэн остановил коня. Повторяя каждое движение своего спутника, остановился и Тассилон. Затем оба спешились, бросив лошадей, двинулись навстречу ожидавшим.

Те стояли неподвижно — смотрели. Затем вперед выступил мужчина — рослый, широкоплечий — и звучным голосом произнес:

— Здравствуй, брат.

— Здравствуй, брат, — отозвался Фонэн. Луна освещала теперь всех семерых. Тассилон видел красивые лица Гарольда, Элизы, молодого Эдмуна. Рядом с юношей стояла Азания, ослепительно прекрасная в причудливом восточном наряде. С ее локтей свисали ленты, голову окутывало прозрачное покрывало, шитое черными и золотыми узорами в виде сплетающихся змей и цветов. Сверху оно было прихвачено тонким золотым обручем, под которым смеялись длинные брови и лучились огромные глаза. В руке она держала зеркало в оправе из мятых металлических роз.

А чуть поодаль, настороженная, как боевой лук, стояла Элленхарда. Ноздри ее тонкого носа чуть подрагивали — она сердилась. Зоркие глаза ощупывали окрестности — она не доверяла пришедшим и подозревала, что где-то в ночной тьме кроется предательство. Засада, отряд всадников, стражники с мечами наготове — что угодно. Она была готова ко всему.

Вот ее взгляд остановился на главе Священного Совета… Элленхарда чуть качнула головой — до слуха Тассилона донесся слабый звон, и он улыбнулся: гирканка по привычке вплела в косы старые обереги.

А затем Элленхарда увидела Тассилона, смуглое, почти черное лицо которого не сразу разглядела в ночной темноте. Гирканка чуть подалась вперед. Луна залила ее лицо ярким светом, и Тассилон прочитал на нем последовательно сменявшие друг друга удивление, гнев, настоящую ярость. Пухлые губы молодой женщины сжались, шрамы на ее щеках покраснели. Затем гирканка словно бы окаменела в неподвижности.

Гарольд приблизился к Фонэну еще на один шаг:

— Хорошо, что ты решился на эту встречу, брат.

— Я умираю, — просто сказал Фонэн. — Проклятая магия сжигает меня, как будто в моей утробе кто-то запалил факел. А вы… — Он медленно обвел глазами своих родственников. — Вы ненавидели меня с самого детства! За то, что я не похож на вас. За то, что хромой, за то, что умею читать ваши мысли…

— Ты был дрянным, злым мальчишкой, — спокойно молвила Элиза. — Я помню, как ты ломал моих кукол, как щипал служанок, как наступал на ноги старому лакею. Ты привязывал к собачьим хвостам паклю и поджигал, ты выкалывал глаза птенцам сокола…

— Когда же вы наконец поймете, что я страдал! — почти выкрикнул Фонэн.

— И причинял боль другим — вот как ты лечил свое страдание! — выговорила Азания. — Сперва ты мучил своих домашних, а потом достиг власти и принялся терзать целый город!

Фонэн остановил ее взмахом костлявой руки:

— Молчи, женщина! Если даже тебе суждено было стать моей последней жертвой — пусть хотя бы сострадание заградит твои уста! Я не желал тебе зла. Я хотел лишь освободить тебя от колдовского дара.