Демоны степей - Страница 45

Аксум была некрасива. Кем были ее родители — этого она и сама не ведала. Когда она думала о своих предках, то представлялся ей караван-сарай где-нибудь на широкой дороге, где заночевали люди из самых разных краев, люди, которых недобрая судьба загнала под этот убогий кров.

Однако талант рисовальщицы, подобно поцелую богини, запечатлелся на ее полудетском узеньком лице, навсегда озарив его тайным светом.

И поэтому люди, наделенные двойным зрением и умеющие прозревать за внешним — внутреннее, сказали бы, что Аксум прекрасна.

Неправильность черт лица обезопасила ее, по крайней мере, на время отрочества, от домогательств похотливых работорговцев, перекупщиков и господ.

Не трогали ее и домоправители, предпочитая податливых служанок с роскошным телом. А Аксум — не то мальчик, не то девочка, со скверным характером, с испачканными в чернилах пальцами — жила одиноко, обособленно, ни с кем из слуг не сходясь и даже не разговаривая.

Изредка к ней заходил Медха — от женской прислуги она решительно отказалась — и выслушивал пожелания на день: сегодня немного телятины, только не жареной, а вареной, приправ побольше, из питья — жасминовый чай, из фруктов — красные и зеленые яблоки, виноград, персики. Благовоний не нужно, а вот новый гребешок — требуется. Черепаховые и костяные гребешки часто ломались в густых непокорных волосах Аксум, и Медха что ни день, то приносил ей новый.

Иногда она просила цветов, подбирая их под свое настроение: белых лилий, желтых или красных роз. И требовала, требовала писчих принадлежностей: новые чернила, новые палочки, плотный шелк, пергамент, восковые таблички. Целыми днями, закрывшись в комнате, занавесив единственное оконце прозрачным белым шелком, от которого комнату заливал молочный свет, она занималась своим делом: рисовала, рисовала, без устали рисовала — цветы, фрукты, вазы, смятые шелковые подушки.

Медха относился к новой рабыне с молчаливым почтением. Ему нравилось, как она держится. Вся жизнь этой девочки была подчинена одному: совершенствованию в своем искусстве. Ей были неинтересны сплетни и слухи, она сторонилась женщин. Как-то раз, не раздумывая, дала пощечину какой-то чумазой девице из кухни, которая заглянула к ней в покои и начала тарахтеть о нравах и обычаях хозяина этого дома.

Однажды Аксум попросила Медху задержаться.

— Сядь, — повелела девочка, указывая негру на подушки.

Слуга осторожно поставил поднос с яствами на пол и выполнил приказание.

— Ты будешь сидеть неподвижно. Постарайся не моргать, — приказала Аксум.

Щурясь и покусывая палочку, она принялась разглядывать слугу, затем быстро, несколькими уверенными штрихами набросала его портрет. Вышло на удивление похоже: глуповатый и вместе с тем внимательный взгляд, широкие губы, мягкие черты. Но в этой зарисовке было еще кое-что: девочка сумела передать свое отношение к этому человеку, недалекому, послушному, всегда погруженному в чужие заботы.

— Посмотри, — сказала она, показывая ему рисунок.

Медха покорно глянул и вдруг застыл.

— Это лицо! — сказал он испуганно.

— Это твое лицо! — торжествующим тоном добавила Аксум и сунула ему под нос зеркало. — Сравни!

Медха посмотрел в зеркало. На рисунок. Опять в зеркало. Его лоб покрылся испариной, щеки посерели.

— Что с тобой? — удивилась Аксум. — Тебе не нравится моя работа?

Слуга упал на колени.

— Отдай мне, сожги! — пробормотал он. — Ты украла мою душу!

— Я просто нарисовала твое лицо! — рассердилась Аксум, проворно убирая руку с рисунком. — Зачем ты говоришь разные глупости? Украсть душу могут только злые духи, а я — такая же рабыня, как и ты!

— Ты великая госпожа! — убежденно сказал вдруг Медха. — Я вижу, как с тобой обращаются. Я и сам с тобой обращаюсь как с великой госпожой!

Аксум грустно покачала головой.

— Ты ошибаешься. Меня купили, точно так же, как и тебя.

— У тебя есть боги, — упрямо повторил Медха, — они водят тебя за руку. На каждом твоем пальце сидит по чудесному духу. Я их видел!

— Когда?

Аксум вдруг почувствовала себя нехорошо. Как она ни храбрилась, а злые духи существуют на самом деле и шутить с ними не следует. Она провела рукой по поясу, и верные бубенцы зазвенели в ответ.

— Я видел духов! — еще раз сказал Медха, все еще стоя на коленях. — Когда ты рисуешь, когда пишешь, то на каждом твоем пальце — маленький дух!

— Откуда они берутся? — настойчиво спросила Аксум. — Ну, говори же! Из-под земли? Или сверху?

— Они — в тебе, они берутся… из тебя! — ответил слуга. — Ты — великая госпожа!

— Какие они?

Аксум вытянула руки, растопырив пальцы. Она не носила колец на руках и не признавала браслетов — украшения мешали ей работать.

Чернокожий начал перечислять, боязливо касаясь каждого из десяти тонких девчоночьих пальчиков:

— В больших пальцах живут веселые пузатые старички, лысые, с большими широкими носами. Эти старички, как и пальцы, должно быть, братья. У того, что живет в правой руке, — длинная борода, а у того, что в левой, — только усы, а бороды нет. Указательные пальцы — юные воины в островерхих шлемах, у них мечи и копья. Средние пальцы — полнотелые женщины, у каждой — по десятку юбок, по сотне ожерелий, на волосах богатый убор, расшитый жемчугом, в руках — горшок с жирной кашей. Безымянные пальцы — брат и сестра, мальчик и девочка лет десяти, озорные и веселые, в красивой одежде, они всегда смеются. А мизинцы — прекрасные младенцы, улыбающиеся во сне. Вот таковы твои десять духов, госпожа, и я не лгу! Аксум закрыла лицо руками.

— Ты испугал меня, Медха! — сказала она глухо. — Неужели все это правда? Почему же я никогда их не видела?

Слуга медленно покачал головой:

— Не мое это дело — видеть духов, на это есть ясновидцы, но ты, госпожа, полна света. Не видеть этого может только слепой!

— Неужто все люди слепы?

— Не все! — убежденно сказал негр. — Тот, что привел тебя сюда, — он не слеп! И наш господин, Церинген, — он тоже видит. Он несчастен, но добр…

— Добр? — оскалилась девочка. — А тебе известно, как он издевался над своими наложницами? Ты знаешь, какую страшную жизнь вели эти женщины, эти бесправные рабыни, которые были в его власти?

— Но ведь и они страшно поступили с ним, госпожа!

— По заслугам, — фыркнула девочка.

— Не говори так, — слуга трясся от страха, — не следует так говорить! Люди жестоки друг с другом, но наш господин — он теперь добр. Он добр к тебе и ценит твой дар.

— Это правда, — смягчилась Аксум. — Встань наконец с колен! Меня это раздражает.

Медха, помедлив, поднялся.

— Ты отдашь мне рисунок? — спросил он.

— Забери, — она махнула рукой. — Не показывай никому, пожалуй. Думаю, ты прав — люди увидят в этом опасность.

Медха спрятал рисунок под одеждой на груди и вдруг радостно улыбнулся, сверкнув зубами.

— Ну вот, теперь моя душа снова на месте!