Демоны степей - Страница 10

— Следует ли понимать павлина как некую птицу, которую выкармливают ради того, чтобы она представляла собой божество… или же сия птица является конкретным телом, в котором вожделенное божество может воплощаться? — осмелился вопросить Церинген.

Светлейший Арифин поперхнулся цукатами и несколько минут отчаянно кашлял, побагровев так, что Церинген не на шутку перепугался и даже позвал слугу, дабы тот помог гостю освободиться от застрявшего в горле кусочка. По счастью, все обошлось, и Верховный Жрец избежал столь бесславной кончины в доме торговца шелком (что вызвало бы кривотолки и в конце концов могло бы привести к разоблачению тайного ордена!).

Наконец Арифин изволил дать пространный ответ на столь невежественный вопрос:

— Павлина надлежит понимать не буквально, но иносказательно, как вместилище множества божественных очей, неустанно и неусыпно взирающих на нас из иного мира — мира, где вершатся низменные судьбы людей. Туда, в этот мир, надлежит стремится всей душой, окном же является Павлин. Ибо Павлин представляется в виде Силы, порождающей все события и явления нашей жизни. Для умения пользоваться этой Силой необходимо поверить в Павлина, научиться вступать с ним в контакт и открывать перед ним все свои помыслы без страха и утайки, без сомнений и колебаний. Однако перед тем, как приступить к обращениям к Павлину надлежит изгнать из своего сердца зло — разрушительную силу, которая мешает тебе усовершенствоваться.

Господин Церинген заскучал. Однако он чувствовал, что за всеми этими высокопарными словесами скрывается нечто совершенно реальное, а именно: хорошо замаскированная организация, разветвленная, с большим числом обученных братьев. Есть среди них, конечно, умствующие жрецы, но наличествуют и умелые, опытные организаторы, а также имеются и проворные, не знающие сомнений и состраданий исполнители. И уж в чем-чем, а в том, что у этих исполнителей крепкие кулаки, быстрые ноги и острые кинжалы, господин Церинген был более чем уверен.

Так что остается одно: вступить в число братьев Ордена Павлина, омыться в «ритуальном источнике очищения» (что бы это ни означало на самом деле), поведать собратьям о надругательстве, которое произвели над ним, господином Церингеном, Эйке со своим братом и его подругой… и просить помощи.

Не подозревая ни о каком могущественном тайном ордене, который вот-вот ополчится на его мирный дом, Эйке радовался рождению первенца — красавица Одилия подарила ему дочь.

Впрочем, «дочь» — слишком громко сказано. Чересчур помпезное наименование для крошечного существа, оповестившего о своем появлении на свет громкими криками. Девочка была толстенькая, хорошенькая (как казалось ослепленным радостью родителям) и обладала завидным аппетитом.

Одно только омрачало семейное счастье: старший сводный брат, Тассилон, был теперь далеко и не мог видеть племянницу.

Старый Игельгус, старший доверенный писец при хоарезмийском дворе, давний приятель отца Эйке, явился с визитом дружбы к молодому купцу, как только были проведены все надлежащие очистительные обряды, и мать с младенцем перестали таиться в глубине дома, опасаясь дурного глаза.

Игельгус сразу заметил, как преобразился некогда унылый, холодный и заброшенный дом старого друга. В последний раз старший доверенный писец посещал купца незадолго до его смерти. Отец Эйке готовился отойти в мир иной уже несколько лет, поскольку страдал от неизлечимой болезни, и совершенно запустил хозяйство.

Ему было безразлично, что происходит вокруг него. Его разум погрузился в страдания немощного тела, а всякие уборки и попытки ремонта, которые затевали домашние, раздражало господина, он начинал плеваться кровью и желчью, а потом у него случался припадок.

Поэтому все ходили на цыпочках и переговаривались только шепотом, стараясь не производить громких звуков.

А потом старый хозяин умер. В права наследства вступил Эйке. Он тоже некоторое время не решался что-то менять в доме, как будто в любой момент мог явиться строгий отец и сделать ему выговор, а то и наказать. И только после женитьбы на Одилии все в этом доме изменилось.

Игельгус не мог не радоваться столь благотворным переменам. Тогда все здесь кричало об отсутствии хозяйской руки, стены просили побелки, фонтан давил скупую слезу и умолял об очистке, а веселые росписи внутреннего дворика слепо таращились осыпавшимися глазами и, казалось, подмаргивали — мол, поднови нас!

Сейчас все это радовало глаз свежими красками. Фонтан журчал, как и положено фонтану, на маленькой клумбе пестрели цветы. Весь дом преобразился, помолодел.

Эйке принимал гостя во внутреннем дворике возле фонтана, как тот любил, — без особых церемоний, но от души, угощал прохладной водой, сладостями. На краткое время показалась из покоев Одилия. Старик так и ахнул при ее появлении. Она и раньше была чудо как хороша, но сейчас… Материнство явно пошло ей на пользу. Это была статная, уверенная в себе женщина, хозяйка дома.

Что с того, что не сын у нее родился первым, а дочка! В любви Эйке она была уверена. Как и в том, что сумеет подарить ему еще не одного мальчишку.

— Для начала сойдет и девочка, — отшучивался Эйке, как и полагалось в Хоарезме, где все мужчины традиционно предпочитали видеть вокруг себя сыновей. Однако Игельгус понимал, что молодой отец по-настоящему счастлив.

Говорили о прошлом, вспоминали отца Эйке, поминали и Тассилона — что-то сейчас поделывает сводный брат в гирканских степях?

Странный он человек. Когда. его разыскали в какой-то жуткой вонючей норе в воровских кварталах Хоарезма, он даже не удивился. Пошел с людьми Эйке так, словно оказывал им величайшую любезность, и не снимал руки с кинжала. И подруга его, гирканка, кралась следом, как будто выслеживала добычу.

Старший брат не без удивления понял, что младший, законный наследник их общего отца, действительно готов полюбить вновь обретенного родственника. И нехотя, сопротивляясь новому, незнакомому для себя чувству, ответил на этот родственный призыв. «Брат, — сказал ему тогда Игельгус, — это друг, которого дала нам сама природа». Что ж, Тассилон сумел это доказать. Он помог Эйке обзавестись прекрасной женой и лютым врагом, а после сел на коня — и был таков. И Элленхарда исчезла вместе с ним.

— Тассилон упрям, — задумчиво проговорил Игельгус. — И горд. Он рассказывал тебе о том, как бежал из Аграпура?

— Да, — кивнул Эйке. — Наш отец продал его в рабство, когда Тассилон был еще ребенком, а в Аграпуре хозяин отправил его работать на разгрузку кораблей…

— У Тассилона редкий дар выживать при любых обстоятельствах. Раньше ему помогало желание отомстить вашему отцу, которого он ненавидел за вероломство и предательство отцовского долга. А теперь, я думаю, такой же всепобеждающей силой стала для него любовь.

Эйке покачал головой.

— Есть вещи, для меня непостижимые, почтенный Игельгус. Избранница моего брата, эта Элленхарда, — некрасива… Она злая и к тому же не любит его. Неужели эти обстоятельства, взятые все совокупно, до сих пор не остудили его сердца?

И тут случилось неожиданное. Старший и доверенный писец, опытный, прожженный царедворец Игельгус… расхохотался. Это даже слегка обидело Эйке:

— Я разве сказал что-то смешное?

— Нет! — Он отер слезы, выступившие от смеха. — Но и ничего умного ты тоже не изрек, а над глупостью иной раз и посмеяться не грех.

Эйке вспыхнул. Быстро же перестал он быть балованным мальчишкой, попавшим в историю! Теперь он — купец, глава пусть небольшого, но вполне надежного и к тому же растущего торгового предприятия, хозяин хорошо обустроенного дома. И незачем над ним потешаться.

Все это так очевидно проступило на его обиженном лице, что Игельгус не удержался от искушения — хмыкнул:

— Не держи обиды на старика. Избранница твоего брата вовсе не некрасива, она лишь непохожа на твою прекрасную супругу. Нет ничего удивительного в том, что ты находишь Эллен-харду непривлекательной — ведь Одилия совсем другая… У каждого народа свои представления о красоте, не забывай об этом. Но кто осудит тебя за то, что, кроме жены, ни одна женщина не способна тебя пленить?