Демонология по Волкову. Падальщики - Страница 3

Конечно, карандаши долго не прожили. Алиса и сама много ими рисовала, и с друзьями делилась. Карандаши кончились за несколько месяцев, а Алиса искренне грустила, выбрасывая в мусорку огрызки, которые уже не держали пальцы. Потом, выпустившись из интерната, она покупала себе карандаши, но уже никогда – такие дорогие. Теперь деньги нужны были на что-то более важное.

– А еще однажды мы сбежали из интерната, – продолжала Алиса уже без просьбы Леона. Ей вдруг стало безумно приятно рассказывать кому-то о себе. Она никогда раньше этого не делала. С друзьями вместе росла, им нечего было рассказывать: жизнь проходила на глазах друг у друга. Потом, после интерната, они много болтали, конечно, но что там обсуждать? Как таскала кирпичи на стройке? Или какую пиццу чаще всего заказывали в пятницу вечером? О Рите же Шурыгиной распространяться не позволял этикет. Да и неинтересна она была друзьям. Любка была еще слишком мала, мать никогда не задавала вопросов. Пожалуй, Леон вообще оказался первым, кто захотел узнать какие-то детали из жизни Алисы. – Нам было лет по пятнадцать-шестнадцать примерно. Нам – это мне и моим друзьям: Мирославе и близнецам, Артему и Арсению, у нас была такая компания. Еще один из наших – Матвей, он старше на два года и к тому моменту уже выпустился, но продолжал нас навещать. И однажды предложил сбежать. Не насовсем, конечно, всего на одну ночь. Было лето, июль. Жара невыносимая. Вечером после ужина мы заблаговременно стащили запасной ключ от двери и, когда все уснули, вышли. Матвей ждал неподалеку в машине. Мы поехали на берег реки. Ничего такого не делали, просто жгли костер, жарили сосиски и смеялись. До самого рассвета. Мечтали о разном. Обещали друг другу, что всегда будем вместе.

Алиса вдруг поймала себя на том, что улыбается. Лежит на кровати в страшной черной комнате, смотрит в темный исцарапанный потолок с пятнами засохшей крови и улыбается до ушей. Потому что слышит не запах обезболивающего, а аромат костра, видит не потолок, а звездное небо. Рядом плещется река, звенят комары, а впереди – целая жизнь, полная надежд. И если она не была счастлива тогда, то когда еще?

– Выполнили обещание? – спросил Леон.

– Да. Мы до сих пор вместе. С Мирославой снимаем квартиру, она моя самая близкая подруга, близнецы живут неподалеку. Матвей звал к себе на работу как раз в тот момент, когда София от вас позвонила.

– Значит, мне повезло, – произнес Леон, а затем признался: – У меня никогда не было таких друзей.

– Почему?

– Не знаю. Я никогда не умел нравиться людям. И мне казалось, что я нужен только как кошелек, моя семья всегда была довольно обеспеченна, даже в девяностые. У меня были друзья, но не такие… близкие. Сейчас проще. Я просто плачу деньги тем, кто рядом. И не ищу в них друзей.

Алиса повернула голову к Леону, посмотрела на его профиль в полутьме. Он так и лежал с закрытыми глазами, говорил с трудом, и Алисе вдруг захотелось сказать что-то, чтобы немного облегчить его состояние. Пусть она пока не может сделать то, зачем пришла, но слова порой важны не меньше, чем действия.

– Мне кажется, люди в логове относятся к вам далеко не как к обычному работодателю, – искренне заметила она. – Пусть я не так близко знакома с Денисом Сергеевичем или начальником охраны, но Влад, София, Мария Антоновна, Тамара Ильинична, даже Аллочка – вы для них совершенно точно гораздо больше, чем тот, кто просто платит им деньги.

Губы Леона дрогнули, но так и не превратились в улыбку.

– Хорошо… если так, – произнес он устало.

А Алиса вдруг поняла, что для нее он тоже больше, чем просто работодатель. И она здесь не только потому, что ей нужны деньги. Вообще не потому. Она здесь из-за него. Ей до безумия тоже хочется быть его другом, быть ему нужной.

– Дай… дай мне руку, – взволнованно произнесла она, впервые переходя с ним «ты».

Леон осторожно вытащил из-под одеяла руку, протянул ей. Алиса обхватила его ладонь, понимая, что Антон был неправ: ей не расслабиться надо, а поверить. Довериться. Подпустить так близко, как она мало кого подпускает. Тогда все сработает.

И действительно сработало.

Ледяная рука Леона плавно легла в ее ладонь, обожгла кожу. Мерзкие черви под кожей испуганно замерли, будто испугались тепла, а потом… потом бросились на это тепло. Алиса почувствовала, как лопается кожа Леона под ее рукой, как тьма из его вен стремится к ней, как рвет уже ее кожу, проникает под нее, глубже, до самых вен. И теперь уже ее кровь разносит тьму по организму, к каждому органу, к каждой клеточке.

Это оказалось больно. Боль не была резкой, внезапной, она нарастала постепенно, но быстро. Тьма, проложив себе дорожку, ускорилась, наполняла Алису быстрее и быстрее. Сначала онемела рука до плеча, потом выше, постепенно чувствительность исчезла во всем теле. Следом за онемением пришел обжигающий холод. Мышцы свело судорогой, пальцы сжались вокруг ладони Леона, и теперь Алиса не смогла бы оторваться от него, даже если бы попыталась. Леон не держал ее, она держалась за него сама и ничего не могла с этим поделать. Тело дернулось, затем выгнулось дугой. Дыхание перехватило, горло сжалось, и кислород перестал поступать в легкие.

Ощущения были схожи с теми, что она испытывала во время обряда экзорцизма, когда тьма из старухи проникла в нее. Только тогда все произошло быстро, Алиса почти сразу потеряла сознание. Сейчас же тьма проникала в нее через одну только ладонь, позволяя в полной мере «насладиться» и ощущениями, и осознанием происходящего.

Боль хоть и была схожая, но в тысячу, миллион раз сильнее. Алиса не могла ни вдохнуть, ни закричать. Сердце билось сильно, неровно, а потом вдруг и вовсе замолчало, и несколько мгновений спустя наконец наступила блаженная темнота.

Алиса открыла глаза, но ничего не увидела. Вокруг была непроницаемая темнота и дикий холод. Ее трясло как в лихорадке, зубы больно стучали друг о друга. А еще нечем было дышать. Сколько бы она ни пыталась вдохнуть, в легкие не попадало ни капли кислорода. Откуда-то из глубины сознания появилась мысль: надо выплыть. И Алиса изо всех сил заработала руками и ногами, поднимаясь к поверхности.

Яркий свет ослепил ее, но это не было светом лампы в палате. Это был огонь. Обжигающе горячий, причиняющий боль. Зато получилось наконец вдохнуть.

Алиса оглянулась и увидела, что все вокруг полыхает. Она не знала, где находится, но понимала, что если не выйдет отсюда, то сгорит. Но бежать было некуда. Бежать можно лишь тогда, когда знаешь, где ты. Алиса же понятия не имела, где находится.

А потом увидела его.

Огромный не то пес, не то волк. Шерсть на нем стояла дыбом, глаза полыхали ненавистью и огнем. Он тоже заметил Алису, оскалился. Острые зубы клацнули уже не предупреждающе, а с предвкушением. Волк бросился на Алису, и та не смогла увернуться. Вцепился ей в руку, и Алиса закричала от боли. Отчаянно отбиваясь, она пыталась понять, как ей спастись. Волк уже добрался до ее горла, еще немного – и стальные челюсти сомкнутся вокруг него. И тогда Алисе конец. Отчаянно задергавшись, Алиса снова оказалась в воде. Пусть тут нечем дышать, но и волк не достанет ее.

…Алиса снова пришла в себя от боли. Болела каждая клеточка организма, но сердце билось, пусть его удары и отдавались в висках набатом, а легкие наполнял воздух. Стараясь дышать как можно медленнее и поверхностнее, Алиса прислушалась к себе. Казалось, ее долго били, и тело представляет собой сплошной синяк. Малейшее движение причиняло такую сильную боль, что Алиса не рискнула даже открывать глаза. А еще страшно тошнило. Ощущение было до того отвратительным, что Алиса была даже рада снова провалиться в темную воду, где нет ни ощущений, ни времени.

Она приходила в себя еще два раза, но тут же снова отключалась. И только на третий раз смогла удержаться в сознании. Боль чуть-чуть уменьшилась, зато усилилась тошнота. Если бы ее вырвало, наверное, стало бы легче, но она не допускала и мысли поднять руку, чтобы сунуть пальцы в рот. Голова кружилась, и ей казалось, что она покачивается на волнах, отчего тошнота лишь усиливалась.