Демон возмездия (СИ) - Страница 3
-Сергеич, ты не с нами?
-Нет, спасибо, не хочу. Тут, в коридоре, побуду.
-Ну и правильно, тебе и не надо. Только харкать по ночам перестал, так и нечего выздоравливающий организм табаком травить. Может, и бросишь курить наконец-то.
Викторович, сутуловатый, кряжистый мужчина, владелец, директор и он же единственный работник своего индивидуального предприятия, шумно хлопнул его по плечу и исчез в темноте коридора. Остальные двое молча протопали вслед за ним мимо Роговца, отводя взгляды в сторону.
Не подружился он сними, не вышло. Три дня назад к одному из них заглянули друзья или коллеги по работе, черт их разберет, с кучей полутора литровых пластиковых бутылок в пакете, якобы с колой или чем-то таким же коричневым. Как презрительно бросил в никуда, глянув на тару, Викторович, 'дрянь боярышниковая с газировкой'.
Роговец сам не против иногда 'посидеть' в хорошей компании, да с нормальным коньяком под мясо или сыр хороший, но только без тупого глумливого ржача, брождения туда-сюда и попыткой нассать в раковину.
А это.... Глаза у Сырожи, худого, но с нездорово выпуклым животом, были тупы и пусты, когда он вначале вежливо попросил его не ссать в общую раковину. Сырожа даже не понял, что от него хотят, чего добиваются - нормально же все, на хрен по коридору шабриться-то по ночнику, когда вот тут есть, взял и поссал, потом смыл?! Люди ж кругом спят, больные же люди!
Потом до него дошло, скулы затвердели, в глазах что-то хищное появилось, но не взгляд царя зверей, а косой взор пса лишайного, бродячего. Слова потянул, плечи ссутулил, наклоняя голову к лицу Роговца и дурманя тошнотной вонью из-рта:
-Не нравится что-то тебе, сука ты, рогатый? Чёта, падла, хочешь?
-По еблицу он хочет, Серега! Так ведь, мунеджер сраный?
Резкий рывок за плечо, заставляя покачнуться, развернул Родиона Сергеевича ко второму, к приятелю Серожи, вроде бы Олегу. Викторович шумно заворочался на койке, начиная невнятно говорить и одновременно вставая, а потом что-то произошло. Что-то, что вспоминать совершенно не хотелось, но упрямо вспоминалось, вызывая странное сладкое чувство в паху.
Когда Роговца отпустило, и залившая глаза красная пелена отступила, стекая тягучими ручьями куда-то в темноту, вовнутрь его сознания, то Олег слабо стонал и еле шевелился под соседней койкой, а его руки медленно разжимал Викторович с горла Сырожи, испуганно и тихо приговаривая:
-Все, Сергеич, все! Отпусти, отпусти ты его! Понял он уже все! Ты же задушишь ведь его нафиг, Сергеич!!
А глаза бледного и дрожащего Сырожи сочились страхом, сладким и тягучим как сироп и впитывать его, пить, глотать жадно, хлюпая и давясь, хотелось бесконечно. Это было до тошноты мерзко и одновременно невыносимо приятно. До оргазма, до мокрых, обконченных трусов.
Роговцев уперся лбом в холодный лист окна, глубоко вздохнул и выдохнул, рисуя на стекле теплым воздухом неровный овал. С ним что-то происходит и он меняется. Он становится другим, чужим, пугающим самого себя. Незнакомым и непонятным себе. Совсем другим.
Ага, Роговец мысленно усмехнулся, он стал этим, иным, как у одного писателя-фантаста. Еще пара недель изменений и он будет кидаться огненными шарами с обеих рук, ходить во мрак и двигать взглядом горы. Ну, или пульт от телевизора, что даже более практично.
Роговец развернулся спиной к окну, оперся локтями на высокий подоконник, хмуро оглядел пустой холл с обшарпанными журнальными столиками и парой полудиванов- полулежаков, заинтересованно проводил взглядом прошедшую к выходу из отделения молодую медсестру.
Впрочем, есть и кое-что приятное в этих его изменениях. Он словно бы помолодел, сбросил лет пять-десять. Синяк еще полностью не сошел лица и опухоль лишь чуть опала, но вот кожа, кожа на лице стала другой. Более гладкой, более упругой. И щетина уже не ломалась под лезвиями бритвенного станка, а мягко сбривалась, как и лет двадцать назад. И женщины его вновь интересуют, и интересуют отнюдь не как объекты эстетического любования.
А еще он не совсем, еще не полностью, еще не до стальной непреклонности, но уже намного более уверен в себе. Более смел, более тверд, более силен. И как ни странно, более здоров, что ли. И это не чудеса российской медицины, нет. Это вновь что-то другое, то, что его меняет. Меняет изнутри и делает его способным на поступок. Пусть и не геройский или переполненный добротой, но ранее он и помыслить об этом не мог, не то, что сделать. Раньше он бы просто утерся, даже получив от этого Олега по лицу, промолчал, проглотил бы, всосал. А теперь нет. Теперь утерлись Олег с Серожой, хотя он так же по-прежнему пусть и крупен, но рыхл, вял в движениях и тащит при ходьбе за собой ноги. Но и это ненадолго.
Роговец сильно сжал пальцами бицепс. Пока еще мягко и продавливается под нажимом, но это уже не бывший кисель и водянистые мышечные волокна. Да, пока только отжимания, приседания, корявые подтягивания, но это только начало. Когда у него пройдет синяк, он запишется в какой-нибудь фитнесс, где есть разное железо и висят мешки, которые он будет бить. Потому что он должен быть сильным, потому что ему нужна Сила! Он должен быть наполнен Силой, чтобы свершить возмездие над убийцами, над теми шипяще-булькающими, этими тупыми Когтями Гнили! Отрезать им верхние гребни и заставить съесть их! А потом он вырежет им...
-Роговец! Роговец! Мне тебя что, по сто раз звать на анализ?! Стоит он тут, в облаках витает! Так что, сто первый раз тебя звать?!
Родион Сергеевич повернул голову на голос, внимательно и не торопясь оглядел упершуюся руками в свои жирные бока жабу, то есть полную медсестру, и холодно произнёс:
-Нет. Вам достаточно позвать меня один раз, но вежливо. Постарайтесь запомнить это. Очень постарайтесь.
А дома его ждали. Марина расстаралась, порадовала - жареное мясо, любимый сыр с плесенью, восьмилетний армянский коньяк в коробке и кучей марок на стеклянном теле, салаты яичные, мимозные, с черносливом и прочее, и многое другое, но такое же вкусное и вызывающее непроизвольное слюноотделение. И сын с дочерью приехали, даже удивительно, правда, ненадолго. Последние годы, как он им приобрел каждому по однокомнатной, они как-то от родителей отдалились, звонили все реже, а забегали на ужин вообще, дай бог раз в месяц. Впрочем, в этом он сам виноват. Да, тяжело ему платить двойную ипотеку и сидеть в отпуске второй год дома, а не как раньше на своей, а теперь проданной даче, но и выслушивать его занудливое брюзжание о неподъемных выплатах и отбиваться от невнятных жалоб на отсутствие уважения, тоже приятного мало.
Но это он сейчас прозрел, а раньше не принимал и не понимал всю нелепую глупость своего поведения. Детей родил? Родил. Купил им квартиры сам? Сам. Ну, так кто тебе виноват? Кто заставлял тебя ритмично пыхтеть под одеялом и опустошать все заначки, докидывая сэкономленное до необходимых сумм первоначальных взносов? Все делал сам, никто не заставлял? Ну, так и не ной теперь и, кстати, насчет 'попыхтеть'...
Роговец обхватил плечи дорогой, любимой и единственной, притянул к себе, жарко шепнул в ухо:
-Ты как сегодня, зайка? Все нормально?
-В смысле? - жена чуть отстранилась от него и недоуменно посмотрела на раскрасневшегося мужа - Ты это о чем?
-О том самом, зайка, о том самом - Родион Сергеевич широко улыбнулся - Дни там разные твои.... Эти, красные дни календаря такие...
-А тебе разве можно? Ты ведь только из больницы же.
-Мне - можно! Да и кто запретит? И чувствую я себя прекрасно и даже очень бодр, ну ты понимаешь...
И Роговец положил руку на грудь Марины, сперва легко, потом все более плотно и настойчиво обхватывая пальцами теплое, мягкое, приятное.
-А я чувствую себя отвратительно! - Марина оттолкнула от себя мужа, грубо, с каким-то даже отвращением, сбросила его руку со своей груди - Я вовсе не бодра и не весела, тебе это ясно, мой дорогой?!
-Все ясно, дорогая - Роговец сменил позу, немного подался к столу, немного плеснул себе на дно стакана, стакана, а не специального снифтера, но и у него не французская элита из города Коньяк на столе.