Дело взято из архива - Страница 10

Альбрехт вскинул презрительно голову.

— У меня другое предназначение. Оно предопределено для меня фюрером. Но если мой фюрер прикажет…

— Брось, Ганс. Ты на такое не способен! — задумчиво прервал его Зук.

— Как прикажете понимать ваши слова, господин оберштурмфюрер? — обиженно проговорил Ганс Альбрехт и залился краской.

— Где это вас учили перечить старшим? — спокойно, переходя на «вы», проговорил Зук. Его подчиненные знали, что если оберштурмфюрер переходил с ними на «вы», то дело принимало плохой оборот, и унтерштурмфюрер это понял.

— Что вы, господин оберштурмфюрер, я просто не понял ваших слов, — поспешил загладить свой промах Альбрехт. — Такое истинному немцу ни к чему. Страдания души и тела присущи лишь дикарям, вроде этого русского. Ведь мы видим, что он уже сломлен окончательно. Он держится только на упрямстве, и ему абсолютно все равно: плюнуть на эту бумажку или нет, — затараторил он. — У нас бы он заговорил быстро, — добавил он и с ужасом замер, опасаясь, что Зук может отдать ему этого русского. С таким, как этот партизан, недолго и сломать себе шею…

Зук уловил пугливую мысль Альбрехта и посмотрел на подчиненного. Ироническая улыбка скользнула по его губам.

— Ну что же, давайте, господин унтерштурмфюрер!

Эсэсовец, проклиная в душе свою болтливость и несдержанность, неуверенно стал спускаться по ступенькам.

…Алексей оторвал глаза от портрета Ленина и поднял голову. Он увидел униженно просящие глаза Мишки-палача и, собрав последние силы, плюнул ему в лицо.

Лапин от неожиданности шарахнулся в сторону и чуть не упал в сугроб. В следующую секунду он, теряя самообладание, рванул из кобуры парабеллум. Алексей с ненавистью смотрел на Мишку, пронизывая его своим взглядом. И Лапин под этим взглядом весь съежился. Он стрелял в Барова до тех пор, пока в пистолете не кончились патроны.

Воздух огласился страшным, нечеловеческим криком. Мишка вздрогнул. Оттолкнув часового, обезумевшая от горя пожилая женщина бежала через двор к месту трагедии. Следом за ней сюда же вбежала молоденькая девушка.

Лапин потянулся к полицаю, взял из его рук автомат, торопливо вскинул его и длинной очередью расстрелял обеих женщин.

Альбрехт торжествующе взглянул на Зука и проговорил напыщенным тоном:

— Финита ля комедия!

В комнате наступила тишина. Присутствующие молчали. Все они были захвачены картиной суровой правды и мужественного героизма.

— Спасибо вам, товарищ Петренко, — наконец проговорил полковник. — Какие люди!.. Было бы неплохо после того, как мы закончим это дело, выступить вам в печати, по радио, рассказать о них… Мы обсудим это с вами. Продолжайте!

Петренко рассказал о работе подпольной группы, организованной в городе командиром партизанского отряда Русаковым. Многочисленные факты преступлений Мишки-палача раскрыли картину морального падения предателя Родины. Но, к сожалению, как это сам Петренко констатировал, они не дали ни малейшего намека на то, где можно искать скрывающегося преступника.

— Я все же склонен считать вашу командировку очень полезной для нашего дела, — подчеркнул полковник Федоров. — Мне кажется, что сейчас у многих нет сомнений в том, что общение с массами не так уж вредно, — усмехнулся он, вспомнив с каким молчаливым недоверием отнесся к его предложению майор Агатов.

Майор отвернулся к окну и стал смотреть на улицу, на людей, торопливо снующих во все концы. Про себя подумал: «Удивительное чутье у человека. Знание жизни, людей и ориентировка на дух времени. Десять лет назад его бы просто сочли вольнодумцем…»

Полковник заговорил снова:

— Надо подождать, что даст нам Перминов из Озерска. На него я возлагаю большие надежды. Зацепка должна быть там!

В Озерске все оказалось не так, как предполагал вначале Перминов.

Сидя в вагоне поезда, идущего в загадочный Озерск, капитан не испытывал особой радости и удовлетворения. Перминов прикинул: он приезжает в Озерск, через местных товарищей устанавливает, где живут бывшие полицаи, а их, как ему сообщили, здесь всего шесть. За один день он на машине объезжает их всех, делает графологический анализ почерка и выезжает обратно. Самое интересное, пожалуй, достанется Виктору, он выйдет в Е. на след преступника… Графолог здесь, наверное, не понадобится, по крайней мере на первой стадии. Человек, писавший письмо, вряд ли пытался изменить почерк. Рассуждал он примерно так: Озерск за несколько тысяч километров, искать никто не будет. Да и зачем?

…Первые две встречи ничего не принесли Перминову. Бывшие полицейские, отсидев по десять-двенадцать лет, не проявляли особого интереса к делу. Они ограничивались ничего не значащими фразами, говорили односложно. Капитана все это удивляло и злило. Но он сдерживал себя и по нескольку раз начинал беседу с самого начала. Наконец, ему удалось докопаться до сути их поведения. Они просто-напросто боялись мести.

— Кто может вам мстить? — спрашивал удивленный Перминов. — Лапин? Откуда он может знать, что я с вами говорил? — горячился он.

— Мишка все знает! — с тупым упрямством твердил Панов. — Это я, дурак, не мог скрыться. А другие пересидели, пока амнистия не вышла, и выползли. Ни тебе страхов, ни тебе ахов! Думаете, они страшно обрадуются, когда узнают, что Витька Панов распустил язык? У каждого из них грехов не меньше Моего. Лучше о них молчать, коль хочешь дожить до старости…

К Катрюхову Перминов приехал уже на третий день своего пребывания в Озерске. Бывший полицейский жил в деревушке, где насчитывалось несколько десятков дворов. Поселился у разбитной глазастой бабенки и принялся за столярное ремесло, которому научился в тюрьме. Человек он оказался нужный на селе — в кармане завелись деньжонки. Первый год вместо платы за квартиру Катрюхов покрыл тесом избу хозяйки, сделал сарай, поднял городьбу вокруг дома. Когда уже с плотницкими работами было покончено, он перебрался жить на половину хозяйки, и вопрос с квартирой разрешился у него раз и навсегда.

Он никогда не рассказывал ей о своем прошлом, за что сидел в тюрьме. Да ей, собственно, было и не так уж все это важно. Несколько лет назад муж бросил ее, прожив всего три года, и надежд на его возвращение не было никаких. Она уже смирилась со своей судьбой, как вдруг ее вызвал председатель сельсовета и попросил, указав на ссутулившегося у стола человека:

— Сима, если ты не возражаешь, поселю у тебя квартиранта, а?

Женщина посмотрела на квартиранта, встретилась с его тяжелым, нелюдимым взглядом, от которого мурашки поползли по спине, и, запинаясь сама не зная отчего, спросила:

— Кто же он будет? И надолго к нам?

— На постоянное жительство. В тюрьме сидел.

Сима заморгала выпуклыми глазами, будто в них попал песок, и отрицательно покачала головой, покрытой платком.

— Чего ты испугалась? — улыбнулся председатель, понимая состояние женщины. — Плотник, столяр, человек спокойный, непьющий.

«Плотник, столяр», — и сразу же она увидела свою прохудившуюся в нескольких местах крышу, развалившийся сарай, сломанную изгородь. Это и решило дело…

Перминов и председатель сидели в сельсовете.

— В колхоз не пошел. Копается на огороде, развел овощи, нанимают его на плотницкие работы. Жадный до денег, спасу нет, — рассказывал председатель капитану. — Будет ладиться целый день из-за рубля. А работает по двадцать часов, чтобы выполнить заказ. На его работу не жалуются. И Симка попала под его кулацкий характер. Огурцы, помидоры — все норовит стащить на базар. Хоть бы ради детей старалась, а то нет их, детей-то. Набожный страсть какой! Икон навешал в комнате полный угол. За стол не сядет, не перекрестив лба.

«У каждого свои причуды… после тюрьмы», — вспомнил Перминов очки Иосифа Фунта.

— Этот его бог мне покоя не дает. Симка тоже стала верить молитвам. Вызывал его, говорю: «Взял тебя как человека в деревню, а ты мне людей портишь своим богом». Сверкнул на меня очами, словно молнии пустил. «А у нас, насколько я понимаю, — ехидно так отвечает, — свобода богу молиться. Бог, может, мне жизнь спас, так что же, я его на помойку теперь должен выкинуть?» Страшно в такую минуту с ним один на один сидеть… И много он душ истребил?