Дело Уичерли - Страница 1

С дороги вся долина была как на ладони. Огромная, позолоченная утренними лучами солнца, да еще на фоне маячивших на горизонте гор, она казалась землей обетованной.

Впрочем, для кого обетованная, а для кого и нет, ведь на каждую виллу с кондиционером, бассейном и личным аэродромом приходится добрая дюжина лачуг из жести и сломанных автоприцепов, где ютится кочующее племя сезонных рабочих, А дальше, за орошаемыми землями, тянется бескрайняя пустыня, где вообще никто не живет. Из серой земли вместо деревьев там растут нефтяные вышки, а у их основанья, на манер заводных зверей, важно кивают головами гигантские помпы.

На самом краю этой богатой, но уродливой пустыни и примостился Медоу-Фармс. Издали он показался мне типичным захолустным городком, беспорядочно раскинувшимся у подножия совершенно лысых гор да вдобавок еще присыпанным едкой пылью. Однако, въехав в город под рекламным щитом «Мы строимся быстрее всех!», я обнаружил, что главная улица — чистенькая и заново асфальтированная, дома — новые и большие, многие еще строятся, а у прохожих бодрая походка и сытый вид.

Я остановился в центре на заправке — запастись бензином и необходимой информацией, и, когда служитель со сморщенным лицом залил мне полный бак, я спросил его, как проехать к дому Гомера Уичерли.

— Езжайте прямо, через город, — сказал он, показывая рукой на окраину, где грудой расплавленного серебра сверкали на солнце цистерны с нефтью. — У него большой каменный дом на пригорке — сразу увидите, Мистер Уичерли, говорят, только вчера вечером вернулся.

— Откуда же?

— В круиз ездил, в Австралию и по Тихому океану. Два месяца моря бороздил. Я-то, когда на флоте служил, на всю жизнь наплавался, мне этого Тихого океана даром не надо. А вы друг его будете?

— Мы незнакомы.

— А я его хорошо знаю. И родителя, мистера Уичерли-старшего, тоже знал. — Он быстрым, наметанным взглядом окинул меня и мою машину. Мы оба, и я и она, были не первой свежести. — Если что продавать собираетесь, к мистеру Уичерли лучше не ходите. Только время зря потеряете. Он у вас все равно ничего не купит.

— Тогда, может, я у него что-нибудь куплю.

— Считайте, уже купили. — Служитель хмыкнул. — Ведь этот бензин принадлежит Уичерли. С вас четыре сорок.

Я расплатился и выехал из города, оставив позади серебряные цистерны и нефтеперерабатывающий завод, от уходящих в небо башен которого пахнуло гнилыми яйцами. К стоявшему на холме мрачному каменному особняку подымалась извилистая асфальтовая дорога, и выглядел он словно какой-нибудь неприступный средневековый замок. Со старомодной веранды видны были и город, и раскинувшаяся за ним долина.

Дверь мне открыл крупный мужчина с брюшком и вьющимися волосами. По-видимому, он их красил: густо-каштановые волосы его возрасту никак не соответствовали. Нос мясистый, подбородок вялый, рот невыразительный. Костюм шерстяной, на животе топорщится, импортный, а вот застывшая на лице тревога, сразу видно, отечественного производства.

— Я — Гомер Уичерли. А вы, надо полагать, мистер Арчер?

Я утвердительно кивнул. Выражение его лица не изменилось, только в глазах и в складках рта мелькнула едва заметная улыбка. Улыбка человека, который хочет понравиться, но которому это далеко не всегда удается.

— Вы быстро доехали. Из Лос-Анджелеса я вас так рано не ждал.

— Я выехал затемно, вы же сами сказали по телефону, что дело срочное.

— Очень срочное. Что ж мы стоим в передней, пожалуйста, заходите.

Полутемный коридор, украшенный оленьими рогами, вел в гостиную. Хозяин не замолкал ни на минуту.

— Простите, — тараторил он извиняющимся тоном, — но мне даже нечем вас угостить. Дом долгое время пустовал, а прислуги я не держу. Я, собственно, сюда и вернулся только потому, что рассчитывал застать Фебу. — Он вздохнул: — А ее нет.

В комнате царила затхлая атмосфера викторианской гостиной. Мебель стояла в основном зачехленной, а окна были задернуты тяжелыми портьерами. Уичерли включил было верхний свет, но поморщился, подошел к окну и с каким-то остервенением, точно вешал кошку, дернул за шнур, раскрывая шторы.

В гостиную ворвался солнечный свет и, пробежав по стенам, осветил небольшую абстрактную картину, висевшую над мраморной каминной полкой. Что означают все эти разноцветные кляксы и брызги, я, честно говоря, не понимаю; никогда yе известно, то ли это великое произведение искусства, то ли просто мазня.

— Моя жена рисовала, — пробурчал Уичерли себе под нос, посмотрев на картину с таким видом, словно это был тест Роршаха[1], да еще очень заумный. — Надо будет ее снять.

— Значит, ваша жена пропала?

— Да нет же, пропала Феба, моя единственная дочь. Садитесь, мистер Арчер. Попробую объяснить, что произошло. — Он опустился на стул и жестом пригласил меня сесть рядом. — Вчера вечером, вернувшись домой после продолжительного морского путешествия, я обнаружил, что Феба с ноября не посещает занятий в колледже. Как сквозь землю провалилась. Разумеется, я себе от волнения места не находил.

— В каком колледже она училась?

— Болдер-Бич. Вы просто обязаны найти ее, мистер Арчер. Она ведь еще совсем девочка, домашний ребенок...

— Сколько ей лет?

— Двадцать один, но это ничего не значит.

— Скажите, она впервые вот так, бесследно исчезает или это случалось и раньше?

— Нет, впервые. Феба вообще вела себя безупречно. И с ней, конечно, бывало нелегко, но я с дочерью ладил всегда. Она мне доверяла, мы были друзьями.

— А кто с ней не ладил?

— Ее мать. — Уичерли взглянул на абстрактную картину и насупился. — Но этой темы мы касаться не будем.

— А мне бы хотелось поговорить с матерью Фебы, если это возможно.

— Это невозможно, — сухо возразил Уичерли, поджав губы. — Я понятия не имею, где сейчас Кэтрин, и, откровенно говоря, меня это мало интересует. Прошлой весной мы решили разойтись. Почему — уточнять не стоит. К исчезновению Фебы наш развод никакого отношения не имеет.

— А вы не допускаете, что девушка может скрываться у матери?

— Исключается. После скандала, который устроила Кэтрин... — Он запнулся.

— И сколько же времени Феба не дает о себе знать? Сегодня восьмое января. Вы говорите, что из колледжа она ушла в ноябре?

— Да, в начале ноября. Точной даты назвать не могу. Это уж предстоит вам выяснить. Я же вчера вечером связался по телефону с соседкой Фебы по комнате. Бывшей соседкой. Но от нее, по-моему, толку нет.

— Два месяца — срок немалый. Это ваша первая попытка найти дочь?

— Да, раньше у меня просто не было такой возможности.

Он вскочил и стал мерить шагами комнату. Прямо зверь в клетке!

— Поймите, я был в отъезде, обо всем, что произошло, узнал только вчера. Плавал себе по Тихому океану и даже не подозревал, что здесь творится.

— Когда вы видели Фебу в последний раз?

— В день отплытия. Она приехала в Сан-Франциско со мной попрощаться. Если верить ее соседке по комнате, оттуда в Болдер-Бич дочь уже не вернулась. — Он остановился и окинул меня угрюмым взглядом. — Я ужасно боюсь, что с ней что-то случилось. И ругаю себя, — добавил он. — Я действительно виноват: эгоист несчастный, отправился отдыхать, хотел поскорее забыть про семейные невзгоды, а Фебу бросил на произвол судьбы.

Всякий раз, когда он произносил ее имя, в его голосе слышались слезы, и я решил его утешить:

— По-моему, вы напрасно так уж себя ругаете. Обычно если девушки убегают из дому, то вовсе не по вине родителей. Каждый год тысячи девиц бросают свои семьи, школы и...

— И никого не посвящают в свои планы?

— Разумеется. Впрочем, вы же все равно были в отъезде. Даже если бы она попыталась с вами связаться, вы бы все равно ничего не узнали.

— В случае крайней необходимости со мной всегда можно было установить контакт.