Дело о взбесившемся враче (Агентство Золотая пуля - Сборник новелл) - Страница 5

С виду-то на наркоманку не похожа…

– С виду – не похожа. А почем мне знать, может, она из интеллигентных – кокаинщица. Голливуд, твою мать…

– Ну и где же я этот наркотик прячу? – почувствовала я поддержку светловолосого. – Сумочки у меня нет, карманов – нет, лифчик летом я не ношу. Что, в трусы полезете?

От такой наглости «рыжий» аж задохнулся:

– Ну ты посмотри на эту стерву! Еще сиськи свои мне на стол выложила… «В трусы!» А что? Может, действительно проверим?…

«Рыжий» наклонился ко мне, и в лицо пахнуло чесночно-водочным перегаром. Я почувствовала, как тошнота подступила к горлу. Козел вонючий!

Я в ужасе заметила, как «рыжий» заерзал на стуле, нервно сглотнул. При этом его мерзкий кадык запрыгал по шее, как детский резиновый мячик. Он повернулся к светловолосому:

– А ты чего, Колюня, тут сидишь?

Мог бы и домой пойти, к жене, детям.

Мне тут и одному делать нечего – в пять минут с бумагами управлюсь.

Я с мольбой взглянула на блондина.

В его глазах читалась полная беспомощность.

Вдруг дверь кабинета резко распахнулась, и на пороге появился… Гоша.

Я не успела дернуться к нему навстречу, как он, выразительно посмотрев на меня, сразу направился к «рыжему».

– Привет, мужики! С «уловом» вас!

Ни фига себе – сразу двоих! Это можно и отметить.

– А у тебя… есть?… – «Рыжий» моментально забыл про меня.

– А то! Как ты любишь! – И Гоша достал из «дипломата» поллитровку «Охты» и батон.

– Ну, «интеллигент», ну, друг! Вот это я понимаю.

«Рыжий» полез в стол за стаканом, виртуозно открыл бутылку и почти разом осушил сто граммов. Пока он ломал батон, Гоша незаметно плеснул ему снова, и «рыжий» моментально опрокинул в глотку еще почти целый стакан.

– Ну, ладно, мужики, вы тут оставайтесь, а у меня еще дела. – И Гоша быстро вылетел из кабинета.

…"Рыжий" хмелел на глазах. Он осоловело глянул на светловолосого мента, как-то безнадежно махнул рукой в мою сторону, положил"голову на стол и… захрапел.

Светловолосый тихо встал из-за стола, взял ключ и молча снял с меня наручники. Потом поцеловал мне руку:

– Извините…

– Наводчица! – Еще раз напоследок пнула меня каблуком «моя девушка».

От улицы Перова до Зодчего Росси – ровно пять минут. Через пять минут я была в Агентстве.

Ксюша в приемной Обнорского посмотрела на меня, как на привидение:

– Тебя что, уже выпустили из тюрьмы?

– Ты что – с дуба упала?

– Я-то – не с дуба, а вот ты, Светлана, только одни неприятности Андрею Викторовичу приносишь. У него от тебя целый день мигрень… Зайди к шефу. Надеюсь, догадаешься извинения попросить…

Откуда только начальники себе таких секретарш выкапывают?

– Да, а ты откуда знаешь? – меня вдруг поразила Ксюшина осведомленность.

– Мне Повзло сказал.

– А он откуда?

– А он из-за тебя вообще в скулу получил.

– Как это?

– Так это! Я же говорю: из-за тебя у хороших людей одни только неприятности… Витька Шаховский как взмыленный примчался, Каширина искал.

Родьку не нашел, а тут Зудинцев идет.

Ну Шах и стал орать, что все менты – козлы; вместо того, чтобы с преступностью бороться, хватают честных девушек на улице средь бела дня. А Георгий Михайлович, ты же знаешь, не любит, когда про его бывших коллег гадости говорят. Ну он что-то Витьке ответил (по поводу мимикрирующих бандитов), а тот на него и набросился.

А тут – Повзло. Он их стал разнимать, и в потасовке Шах ему по скуле вмазал.

Я потом еще Николаю примочку делала… В общем, тут такое из-за тебя творится…

Я поняла, что встреча с шефом не обещает ничего хорошего.

Действительно, при виде меня Обнорский просто взбеленился:

– Света, мать твою перетак! Тебе Соболин утром что велел?

– Материал собирать.

– Вот и собирала бы! Какого хрена ты влезла в контрольную закупку? Ты соображаешь хоть что-нибудь, или у тебя еще температура не спала?

– Андрей Викторович, а откуда вы в курсе? – Все в Агентстве знают, что Обнорского при вспышках гнева надо развернуть в разговоре в другую сторону.

– Да мне Ксюшка все рассказала… – Потом немного смягчился:

– Ты что, позвонить не могла?

– Не могла. У меня руки были в кандалах.

– Ну, бляди! – опять взвился шеф. – Я разорву их на части – и ОНОН, и УБНОН, и ГУВД, и главк…

Я представила, как Обнорский будет рвать на части Павлинова – только перья цветные в разные стороны полетят. А потом Павлинов начнет трахать «рыжего». Хорошо!… Я потянулась и хихикнула.

– Что лыбишься?… Света, ты вообще понимаешь, что бы было, если бы они тебе наркоту подбросили?

– Некуда было. – Я провела руками по блузке и юбке.

– «Некуда», – передразнил шеф. – Они бы нашли. И сам министр бы потом не помог… Нет, надо всех баб увольнять. Кроме Ксюши. Она – единственный преданный человек. И смотрит всегда с любовью, в отличие от вас, Светлана Аристарховна.

– Вот и послали бы свою Ксюшу по грязным чердакам и подъездам за наркодилерами охотиться. – Мне было физически некомфортно в помятой и несвежей блузке.

– Все! Хватит! – опять взъерепенился шеф. – Оставляю в Агентстве Кольку, Лешку, Каширина, Князя… С вами, бабами, лишь тогда спокойно, когда вы с абортами по больницам валяетесь.

– У меня было воспаление легких, – поправила я.

– Зав-го-род-няя! встал из-за стола Обнорский. – Дуй в свой отпуск, который у меня с утра для тебя Скрипка выбивает (что у тебя с ним? – к слову), и чтобы я тебя неделю не видел. А через неделю сдашь материал про Офицерский. Думаю, антуража и правды жизни тебе хватит.

– …Ну что? Попросила прощения? – перегородила мне дорогу в приемной Ксюша.

– Ах, прости, дорогая. Не успела.

Очень спешу.

– Куда?

– Да у нас в тюрьме сейчас макароны дают.

ПАУЗА ЗАТЯНУЛАСЬ.

Кофе был выпит, и он повел меня осматривать второй этаж. Я знала, что мы неуклонно приближаемся к спальне.

И вот эта светлая комната, где по полу пляшут солнечные блики из-за распахнутых занавесок. Он неслышно подходит сзади и прижимает к себе.

Я люблю этот пронзительный миг ПЕРЕД…

Я ехала к Василиске на дачу, смотрела в окно электрички и поражалась, как за эти полтора месяца, что я пролежала в больнице, все изменилось. В садах зрели яблоки. Женщины на перронах торговали ранней смородиной и молодой вареной картошкой с укропом.

А тогда, в конце мая, сады еще только зацветали, деревья стояли полупрозрачными.

События того майского Валаама уходили в прошлое, а я, сама того не желая, слишком часто вспоминала героиню минувшей криминальной драмы – Мэри Блад. Эту полусумасшедшую ученую (в моем понимании, конечно, ведь экспертиза признала ее вменяемой).

Эту красавицу с черными гладкими волосами и бутылочного цвета глазами.

Состава преступления в действиях Марии Эдвардовны не обнаружили. Не было ни врачебных ошибок, ни незаконного лишения людей свободы, ни похищений, ни принуждения людей к изъятию органов. Наркотиков в частной клинике на Валааме тоже не обнаружили. Следствие длилось долго, но доказать ничего не смогли. Отсидев два месяца в следственном изоляторе, Мэри снова стала свободной. Как говорили, она уехала за границу.

Но почему же тогда мне все время казалось, что что-то я сделала не так…

Свои лихорадочные воспоминания о Мэри я объясняла затяжной ремиссией после болезни.

Вышел месяц из тумана. Противненький такой, рогатый. И в это время Васька как заорет:

– Ежик! Мама, Света, сюда!

Ежик!

Господи Боже мой! Ежа, что ли, никогда не видели? Нет, все-таки эти дачники ненормалйные. Над каждым мотыльком ахают, лягушки скользкие их приводят в умиление, возвратные заморозки в конце мая способны вызвать инфаркт. Сегодня, например, Василисина мама, Нина Дмитриевна, поочередно тыкала меня носом в какие-то колючки и приговаривала: «Светочка, ты только посмотри, это у меня монарда зацветает. А это, не поверишь, синеголовник…» Да верю я, верю, только не надо носом-то…