Дело о продаже Петербурга - Страница 6

Когда-то в старших классах Алексей тайно вздыхал, разглядывая сделанные исподтишка фотографии Михайловой, представляя, как бы он смотрелся рядом с ней в ЗАГСе. Если с другими девчонками ему было общаться нетрудно, то при виде Лены он начинал запинаться, городить всякую чушь. Она же, казалось, не замечала этого и даже иногда разрешала проводить себя до дома. Алексей робел и бледнел, оказываясь рядом. Лишь однажды, после окончания десятого класса, на совместном праздновании Нового года, во время танца их губы случайно встретились. Но этим все и закончилось. В комнату ввалились другие одноклассники, выходившие перед этим покурить, и до утра загомонили… А вскоре Лена незаметно ускользнула домой.

Уже будучи на срочной службе в армии, Нертов некоторое время переписывался с Леной. Но через год узнал из письма приятеля, что Михайлова вышла замуж. Один из сослуживцев, получив письмо примерно такого же содержания, из ближайшего караула, как был, с автоматом, рванул домой — выяснять отношения. Но далеко не ушел и через несколько часов начал отстреливаться от окруживших его однополчан. Расстреляв оба магазина, бедолага пустил последнюю пулю себе под челюсть, снеся половину черепа… Позднее, уже после окончания юрфака, на службе в военной прокуратуре Нертов не раз сталкивался с трагедиями, начинавшимися из-за неосмотрительных писем. Иногда выяснялось, что чья-то девушка, и правда не дождавшись солдата, изменяла ему, иногда ошибались друзья-подружки, пересказывая злую молву, иногда невеста «просто хотела проверить» своего избранника… В общем, причин, чтобы написать гадость, бывает предостаточно, а вариантов развязки чаще всего существовало лишь два — либо военный трибунал, по нынешнему — военный суд, либо цинковый гроб. Но Нертов тогда, на срочной, выбрал третий. Он в клочья изорвал злосчастное послание, пообещав себе, что никогда больше не встретится со своей одноклассницей…

Оставив Нину и Митю у родителей, Алексей вернулся в Петербург, дабы решить несколько неотложных вопросов, связанных с охраной «Транскросса», а заодно начать зондировать возможных покупателей акций фирмы. «Нина правильно решила, — думал Алексей. — С этими злосчастными бумагами надо расставаться как можно скорее. Вполне достаточно, что из-за них я чуть не потерял и сына, и любимую женщину. Все равно эти акции удачи не принесут — пусть всякие бандиты лучше их делят между собой, глядишь, скорее перестреляют друг друга. Только без нашего участия, спасибо. Лично мне всяких “наездов” на всю жизнь хватит».

Но едва Нертов зашел в свою квартиру и, скинув полуботинки, влез в домашние тапочки, как противно затренькал звонок. Алексей, даже не спросив «кто?», распахнул дверь — и вот в результате весь вечер пошел насмарку. Теперь он под оркестр Поля Мориа, модный в семидесятых, потягивает «Кампари» с одноклассницей, которую когда-то боготворил, а та, в свою очередь, явно настроена на более тесное продолжение встречи…

Алексей, так и не добравшись до телефона, понял, что не ошибся, почувствовав тонкий запах дорогой французской косметики прямо у самого носа. Затем длинные тонкие пальцы ласково скользнули по его волосам, и он даже скорее не услышал, а почувствовал: «Нертов, пожалуйста, не прогоняй меня сегодня. Ладно?..»

Между черных стволов корабельных сосен, выстроившихся в шеренгу около дома Нертова-старшего, пробивались рыжие лучи заходящего солнца. Нина стояла на террасе, полной грудью вдыхая чистый загородный воздух и, улыбаясь, смотрела куда-то вдаль.

Все злоключения, казалось, окончились. Скоро она с мужем и малышом уедет на Лазурный берег, и навсегда позабудет кошмары, когда жизни ребенка грозил маньяк, нанятый группой московских финансистов, пытавшихся завладеть «Транскроссом». Только благодаря Алексею и его друзьям все закончилось благополучно. Но больше руководить фирмой, да и вообще слышать о ней, Нина не хотела. Она мечтала только об одном: поскорей уехать. А потом, продав злосчастные акции, к ней прилетит Алексей, и они будут втроем любоваться красотами Ниццы и Парижа. Что будет еще потом, женщина даже не загадывала. Главное — уехать. Уехать подальше и спокойно жить вместе с любимым. Все остальное как-нибудь решится. До отъезда оставалось всего несколько дней.

Подставляя лицо ласковому, не по-вечернему теплому ветерку, Нина решила, что не будет завтра звонить Алексею, а возьмет Митю и съездит с ним в город, на могилу своего отчима. Только на день. А вечером, уже вместе с Лешей, вернется к его родителям, которым, видно, трудно сразу привыкнуть к невестке.

Женщина старалась обмануть себя. На самом деле это ей было неуютно в просторном нертовском доме с его патриархальным укладом. Было неудобно откровенно говорить с Ириной Петровной, а уж, тем более, делать ей какие-то замечания. Неудобно, что Юрий Алексеевич постоянно ходил по дому в костюме, тоже, видимо, стесняясь сменить его при гостье на какой-нибудь удобный халат. И теперь, оставшись одна, Нина твердо решила: «Завтра же с утра в город».

— Ладно, Нертов, не мучай себя, — Лена решительно поднялась с широкого дивана. — И не говори ничего. Я ухожу. Но запомни: если ты все-таки надумаешь позвонить… если надумаешь…

Алексей попытался встать, но женщина жестом остановила его, решительно и вместе с тем умоляюще выпалив:

— Позвони мне! Когда сочтешь нужным. Пожалуйста, — а затем быстро направилась к дверям, уже буквально выкрикнув срывающимся голосом: — Сиди здесь. И не смей меня провожать! Я сама…

Перед носом опешившего одноклассника хлопнула дверь комнаты и почти сразу же входная, в квартиру. Нертов обескураженно опустился на диван. Он и представить себе не мог, что у Ленки так плохи дела — от хорошей жизни через пятнадцать лет бывших одноклассников не вспоминают и, тем более, не пытаются оказаться с ними в одной постели. Причем, оказаться вовсе не для того, чтобы переспать из «спортивного» интереса, а просто, как за последнюю, спасительную соломинку хватаясь за детские воспоминания о так и не расцветшей искренней любви, в которой нет места домашним склокам, бесконечным: «Где мой ужин?», «Иди, успокой ребенка!» — и прочим «прелестям» семейной жизни, из которой не знаешь, куда убежать.

Юрист начал корить себя, что не задержал гостью. Наверное, следовало попытаться мягко поговорить с ней, вернее, дать выговориться, выплакаться. Очевидно, такой возможности Лена просто не имела, почему и оказалась в тяжелое для себя время в его доме. Как бы то ни было, но Нертов чувствовал себя подлецом, что не остановил убегающую Михайлову. Тем не менее, ноги будто налились свинцом, и он так и не заставил себя выбежать за ней следом, чтобы вернуть. Неизвестно, чем бы закончилось такое возвращение. Наверняка Алексей после снова корил себя, но уже совсем по иному поводу. Но не зря древние заметили, что нельзя дважды войти в одну и ту же воду…

Из оцепенения Нертова вывела новая трель квартирного звонка. Думая, что это вернулась его гостья, Алексей открыл дверь. Но на пороге стояла не Лена, а другая женщина. Даже в полутьме лестничной площадки, кое-как освещаемой двадцатипятиваттной лампочкой, было видно, что неожиданная гостья недавно пережила сильный стресс. Припухшие глаза, скорбно сжатые губы, носовой платок, который позвонившая нервно комкала в руках… Алексею показалось, что раньше он уже где-то ее видел, но он не мог сообразить, где и при каких обстоятельствах.

Хозяин квартиры чуть замешкался, и гостья, предвосхищая вопрос вроде: «Кого бы вы хотели увидеть, сударыня?» — тихо проговорила чуть дрожащим, но достаточно твердым голосом:

— Здравствуйте, Алексей. Вы меня, наверное, не помните. Я — жена Леонида Павловича Раскова. Точнее — вдова. Леню убили…

Нертов только ошарашенно смотрел на женщину, одновременно отступая в сторону и пропуская гостью в квартиру.

После ухода очередной гостьи, Алексей вернулся на кухню. Он взял стакан, залил его на две трети коньяком, надеясь, что если залпом глотнуть эту жидкость — поможет. Но, едва приподняв емкость с напитком, Нертов резко поставил ее обратно на стол и, резко повернувшись, стал искать глазами телефонную трубку, которая должна была валяться где-то поблизости…