Дело о дуэли на рассвете (Агентство Золотая пуля - Сборник новелл) - Страница 8

Вечер вошел в ту стадию, когда уже царит всеобщий и всеохватный восторг, алкогольное парение души у одних и страстный поиск амуров у других… Так ведь весна! Взгляд Володи Соболина упал – ах, весна! – на некое создание женского полу с грудью и попкой. Взгляд Володи упал в глубочайшее декольте… да там и остался. Володя оставил Повзло с Танненбаумом и как самонаводящаяся ракета пошел на цель…

Весна. Весна! Неслышный гимн любви волнует кровь. Бушуют гормоны.

Повзло старательно выполнял мое поручение и «язычески-лохматый» бильярдный шар Танненбаума уже склонялся к Коле на плечо. Звучала музыка, перекрывая ее, из сауны летел женский визг. Визг был голым.

– Обнорский, – сказала, подходя ко мне, Аня. – Обнорский, пригласи меня танцевать.

Я пригласил, и мы пошли танцевать.

Как же это я раньше не обращал внимания, какие у нее глаза? Беда, а не глаза!

Музыка кончилась, но мы так и стояли посреди зала.

– Аня, – сказал я.

– Что?

– Анька, пойдем ко мне, – шепнул я.

– Нет, – сказала она.

– Почему? – спросил я.

– Потому что мы с тобой мало знакомы, – ответила она.

– Мы! С тобой! – изумился я. – Да мы с тобой вместе работаем уже сколько лет.

– И это повод для того, чтобы идти к тебе?

– Конечно, – уверенно сказал я. – Пойдем. У нас будет свидание.

– Свидание – это прежде всего романтика, – юридически точно сформулировала Лукошкина.

– Романтики будет столько, сколько у тебя никогда не было. Пойдем ко мне.

– Хорошо, – наконец сдалась Аня. – Встретимся через полтора часа у второго коттеджа.

В тот вечер и произошла первая кража.

Но до утра никто об этом не знал.

Я пошел в свое шале привести себя в порядок, прилег на кровать и представил, как все у нас будет… Вж-ж-жи-икк «молнии» по спине платья, шелест ткани, скользящей по телу. Ломкий, призрачный свет луны в небе и бронзовый взгляд бюста В. В. Маяковского с телевизора…

За окном серебрился снег и долетали иногда голоса коллег журналистов. Семинар!

…В свое шале я вернулся – совершенно замерзший – только в пятом часу утра. Или, если хотите, ночи. Два часа я прождал Лукошкину у второго коттеджа, но она не пришла. Несколько раз я порывался пойти в ее домик и устроить скандал, но каждый раз останавливал себя.

Я заставил себя уйти с места назначенного, но почему-то несостоявшегося свидания, только когда понял, что еще десять минут – и с обморожением всех конечностей меня доставят в местную больницу, где какой-нибудь энский лекарь радостно приступит к ампутации…

Злой – нет, даже не злой, а совершенно обескураженный поведением Лукошкиной я дошел до своего коттеджа и удивленно обнаружил, что в моей комсомольско-молодежной обители горел свет и был слышен голос. «Аня!» – подумал я и тихонько вошел.

Дверь из прихожей в гостиную была приоткрыта. Сквозь щель я разглядел Володю Соболина. Соболин расхаживал по ковру и что-то бормотал себе под нос…

Интересно!

– И что же вы здесь делаете, господин репортер? – входя, спросил я строго.

Володя медленно обернулся, посмотрел на меня отсутствующим взглядом. Губы его шевелились.

– Соболин! Ау! Очнись.

– А, Андрей! Ты не можешь себе представить, что это за женщина, – сказал Соболин. – Марсианка… Марсианка!

– Лукошкина? – со злостью спросил я.

– Какая Лукошкина? – не понял Соболин.

Я успокоился, поняв, что соболинская марсианка – это какая-то другая особь женского пола.

– Ты что здесь делаешь, Вова? – спросил я уже спокойно.

– Тигрица! – сказал Вова.

Я сел в кресло, вытянул ноги и посмотрел на бронзового Маяковского. Владимир Владимирович скорбно опустил глаза.

– Так тигрица или марсианка? – продолжал я допрос Соболина.

– Марсианская тигрица, – ответил он.

– А может, тигровая марсианка?

– Нет, нет… Марсианская тигрица. Именно так! Да! Так!

М– да, подумал я, худо дело-то… я громко щелкнул пальцами, и Вова, кажется, пришел в себя. На меня посмотрел слегка изумленно.

– Ну так что случилось-то, господин Соболин? И как ты, друг мой, оказался здесь?

– У тебя, Андрей, дверь была открыта.

– Возможно, что и открыта. Забыл.

А ты– то что здесь делаешь?

– Да я вот… Виктория. О, она тигрица!

– Ага, – сказал я, – понял. Виктория – эта та, у которой бюст из декольте выпрыгивает?

– Она… она! Ты очень точный дал образ, Андрей.

– Так ты ее трахнул?

– Нет.

– Фу, Соболин… Как это низко! Женщина хочет любви, а ты…

– Она меня трахнула, – победно сказал Вова. – Тигрица!

– Ну, это в корне меняет дело, – согласился я и повернулся к Маяковскому. Владимир Владимирович кивнул. – А ко мне-то ты чего приперся среди ночи?

– Повзло пьяный храпит – невозможно… Нас же вдвоем поселили. Это только ты, Анька, Танненбаум и Виктория отдельные коттеджи занимаете. А мы – рядовые бойцы – живем парами. Так Повзло – сволочь! – храпит… работать невозможно.

– Ну, иди тогда к своей тигрице.

– Не могу… Она меня после пяти выставила.

Я посмотрел на часы – было всего-то половина пятого.

– Еще нет пяти, – сказал я. – Что ты несешь?

– После пяти раз, – ответил Вова, скромно потупив глаза.

Я зааплодировал, Маяковский за отсутствием рук просто кивнул. Но одобрительно.

Утром было солнце и… скандал. Выяснилось, что у одной из дам пропал парик.

Дама была расстроена, едва сдерживала слезы и говорила, что парик куплен ею в Лондоне, дорогущий – стоит черт те сколько валютных фунтов: «Это какая же сучка его спи…ла? А еще интеллигентные люди!»

Страдающий тяжелым похмельем господин Танненбаум обошел коллег, расспрашивая: не видел ли кто английского парика? Никто ничего не видел… А еще интеллигентные люди!

Перед завтраком ко мне подошел сияющий светский хроникер Юрий Львович и, подмигивая, рассказал, что, мол, не только пропажи случаются, но и находки.

– Что же за находки? – поинтересовался я механически, без интереса.

– Вот! – торжественно сказал Юрий Львович и вытащил из кармана пиджака ажурный кружевной комочек. – Вот, извольте… хе-хе… в бильярдной нашел.

Кто– то из дам… хе-хе… забыл… на бильярде.

– Бывает, – пожал я плечами и хотел отойти, но Юрий Львович схватил меня за пуговицу и продолжал:

– Разврат. Скандал. Аморалка. Горячий, знаете ли, материал для моего издания… хе-хе…

– Вы что же, – удивился я, – собираетесь об этом написать?

– Есь-тесь-ств… А про парик Галька врет, врет. Она его на «секонде» нарыла за полтаху… Говно – хе-хе, – а не английский.

В зал вошли Лукошкина и Повзло.

Я все еще не мог решить, как вести себя с Аней – устроить скандал или просто мило поинтересоваться, где она была этой ночью?

Юрий Львович продолжал бубнить:

– Я ее, прошмандовку старую, знаю – она с начальником милиции еб…ась – хехе! О, я ее знаю.

Он был мне крайне неприятен. Я извинился и поскорее ушел от «светского хроникера».

Поздоровались мы с Лукошкиной весьма сдержанно.

Наконец я решился:

– Аня, я тебя ждал…

– Я тоже, – сказала Лукошкина. – Но тебя там не было. Я прождала тебя десять минут и пошла спать. А где был ты?

– Я – я два с лишним часа стоял на морозе…

– С цветами? – в глазах Лукошкиной мелькнули искорки.

– Откуда я тебе цветы возьму ночью в этой глухомани.

– Какое же свидание без цветов?

– Два часа… на морозе… – бессвязно – что это со мной? – продолжал я.

– И где ты стоял?

– У второго коттеджа. Два часа. Холодно. Замерз.

– Места свиданий и встреч надо записывать, – назидательно сообщила Лукошкина. – Я, например, всегда записываю, где и с кем встречаюсь, и поэтому со мной таких историй не бывает.