Дело, которому ты служишь - Страница 3

Потом, уже к ночи, они перебрались в Володин закуток, и здесь, среди разбросанных книг, журналов, конспектов, под Рембрандтовым «Уроком анатомии», сын стал рассказывать отцу, что такое естественные науки. Афанасий Петрович сидел на Володиной койке, зорко и жестко всматривался в Володино осунувшееся и румяное лицо и слушал его горячечные рассуждения о том, как шагает медицина, что такое подлинный новатор, какими путями идут поиски искусственного белка, как станут оперировать человеческое сердце…

– Ну, это ты, дружок, поднаврал, – сказал Афанасий Петрович. – Операции на сердце – это перебор.

– Перебор? – завизжал Володя. – Перебор? Ты извини, отец, но твои слова напоминают мне тех людей, которые смеялись над русским доктором Филипповым, который еще в восьмидесятых годах прошлого века накладывал швы на сердце животных. А немец Рен в девяносто шестом году наложил шов на рану сердца, и больной остался жив. Консерваторы в науке…

– Ну-ну, – примирительно заворчал отец, – ну-ну, новатор, давай круши дальше. И головы пришивать станете обратно?

– Не смешно! – обиделся Володя. – Кстати, ты летчик, а мечты о летающем человеке…

– Ладно, ладно, – перебил Афанасий Петрович, – все понятно, только вот войны…

– Что войны? – не понял Володя.

– Ты газеты-то читаешь?

– Читаю. Не совсем, правда, регулярно.

– Надо совсем регулярно. И понимать надо, кто такие Гитлер, Геббельс, Гиммлер и эта свинья, которая себя летчиком называет, – Геринг. А также Крупп фон Болен. К нам комиссар один наведывался, большого ума человек. Глубокий дал анализ – конечно, не для болтовни – специально для нашего брата, для военных. Так вот, сынуха, заварится каша, подзадержит, боюсь, все эти искусственные белки.

– Подзадержит? – грустно спросил Володя.

– Обязательно. Кабы не империалисты всех стран, оно конечно, сильно наука рванулась бы вперед.

Он расстегнул ворот гимнастерки, задумался на мгновение, потом с усмешкой – грустной и чуть-чуть сконфуженной – произнес:

– На подъем наш род поднимается. Дед твой ломовым извозчиком на Харьковщине был, я, вишь, вояка, летчик, полком командую, а сын мой искусственный белок станет варить, ученый. Не живая твоя мама – порадовалась бы. Ну, давай валяй, еще рассказывай…

После полуночи Володя совсем заврался. Мечты он выдавал за будни науки, далекое будущее, очень далекое, казалось ему реальностью. Отец вздыхал, но глаза его смотрели весело.

– Есть у нас один такой, военинженер Пронин, – вдруг перебил Афанасий Петрович. – Хороший мужик, знающий, но только его слишком долго слушать опасно.

– Почему? – спросил Володя.

– А потому, что под ногами не глядит. Только вперед. А на тропочке и кочка случиться может, и еще что-либо… Вступишь – обтирать сапоги надо. Ложись, сын, спать.

И, заметив, что Володя огорчился, добавил:

– Все ж вдаль лучше смотреть, чем только под ноги. Но и под ноги надо.

Утром Володя обнаружил деньги, оставленные отцом, и записку насчет того, чтобы он покупал себе книги не стесняясь и все, что понадобится для «скорейшего, сын, изготовления искусственного белка». Подпись была официальная: «А. Устименко», потом приписка: «Все ж, покуда суд да дело, учись, как положено трудовому гражданину. Крепко надеюсь».

Денег было порядочно – пачка тридцаток и еще две пачки мелкими купюрами, – ну, в общем целое богатство, и Володя решил немедленно купить себе предмет, о котором он давно и восторженно мечтал…

Магазин учебных пособий, недавно открытый, был невдалеке от городского рынка, возле катка. Здесь у лотка с пирожками Устименко встретил Варю. Она ела два пирожка вместе, крепко сдавив их пальцами, – один с мясом, другой с капустой. На руке у нее висели коньки. Было слышно, как за высоким забором катка играет духовой оркестр.

– Хочешь пирожка? – спросила Варя таким голосом, как будто они виделись вчера. – Вкусные! Я жареные люблю больше, чем печеные, особенно если есть пару вместе…

Крупные, тяжелые хлопья снега падали на Варину шапочку, на пирожки, на рукав пальто.

– Опять потечет каток, верно, Владимир? Что за зима такая ужасная!

И удивилась:

– Худущий какой!

«Дум-дум-дум», – хлопали за забором литавры, – «дум-дум-дум».

– Ты уже откаталась? – спросил Володя.

– Откаталась! – на всякий случай соврала Варя. «Ох, как я все-таки в него влюблена! – с бьющимся сердцем думала она. – Даже некрасиво».

– Пойдем скелет покупать.

– Чего-чего?

– Человеческий скелет! – произнес Володя. – В магазин учебных пособий. Там в витрине есть. Я видел.

– Для школы?

– Для какой для школы? – рассердился Володя. – Для себя лично.

– Для тебя? – показала на него пальцем Варя.

И они пошли. Но в магазине учебных пособий все оказалось совсем иначе, чем Володя предполагал. Лысый, очень неприятный человек с полным ртом золотых зубов сказал Володе, что скелеты человеческие и животные продаются лишь учебным заведениям и только по предварительным заявкам, по безналичному расчету. Частным же лицам никакие скелеты проданы быть не могут.

– А если он ученый! – сказала Варя, кивнув на Володю. Она никогда не лезла за словом в карман.

– Ученые приобретают через научные учреждения.

– А если он не состоит в научном учреждении?

– Тогда он приравнивается к частному лицу! – сверкнув золотыми зубами, сказал продавец.

– Что ж, мы спекулировать вашим скелетом будем? – рассердилась Варя. – Человеку нужно, человек посвятил себя науке…

Володя вышел: ему было стыдно. Вечно она устраивает скандалы – эта Варвара. Но ее все не было и не было. Минут через двадцать он вернулся в магазин: Варя писала в жалобную книгу своим крупным, еще детским почерком. Володя заглянул через ее плечо и прочитал: «Отказ продажи скелетов не по безналичному расчету можно назвать головотяпством…»

– Варя! – прошептал он.

– Перестань разводить интеллигентщину! – огрызнулась она.

– Но это же смешно!

«Головотяпством или чем-либо худчим…» – писала Варвара.

– Худшим, – шепотом поправил Володя.

– Догадаются! – сказала Варвара. – И уйди, Устименко, дай мне довести это дело до логического конца!

Щеки ее горели. И милый косенький локон висел возле уха, возле маленького уха с голубой сережкой в мочке.

Так со скелетом ничего и не вышло. Зато в магазине старой книги, что на площади имени Десятого октября, возле собора, Володя купил анатомический атлас издания девятисотого года, недорогой и довольно чистенький. Варвара шла рядом, позванивая коньками, в шапочке набекрень, красная, и говорила о том, как много еще бюрократизма и как беспощадно следует бороться с этими проклятыми пережитками прошлого.

– Родион Мефодиевич пишет? – спросил Володя.

– В воскресенье письмо было, – ответила Варвара и с бюрократизма перескочила на сообщение о том, что, возможно, у нее будут два билета на спектакль Художественного театра «Дядя Ваня». – Они уже приехали, – говорила Варвара, – остановились все в «Московской» гостинице. Зинка Крюкова двоих видела. Кого точно – не поняла, но, может быть, товарища Качалова и товарища Ливанова. Оба в шубах. Ты опять о чем-то думаешь?

– Все-таки в вашем увлечении театром есть нечто психопатическое, – сказал Володя. – Да и если говорить серьезно, Варвара, кому нужно это искусство? Бестолочь, трата времени, бессмысленное расходование нервных клеток, чистейший идиотизм.

Они опять немножко поссорились, но все-таки не совсем. В это воскресенье Варвара увидела в Володе то, чего еще не понимали в нем взрослые, умные, образованные люди: она поняла Володину незаурядность. И с радостным изумлением вошла в его закуток, в котором не была столько времени, села на колченогий стул и, слегка раскрыв рот, стала слушать Володины мысли о Пастере и Кохе, о Павлове и Мечникове, о Пирогове и Захарьине, о возможности борьбы со злокачественными опухолями и, конечно же, об искусственном белке. Обедать она осталась тоже у Володи и за супом сказала: