Дело Корнилова - Страница 7

С тех пор еженедельно я получал от ген. Корнилова какой-нибудь ультиматум. Повторяю, с этими ультиматумами, с этой манерой обращаться с Верховной Властью я борьбу вел самую решительную, боролся с первого дня до последнего.

Борьба эта тем более была трудна, что я не мог и не хотел прибегать к тому излюбленному тогда и справа и слева средству, которое называется демагогией. Стоит перечитать некоторые газеты того времени, чтобы увидеть, как планомерно через специальных корреспондентов, интервью, декларативные телеграммы (появлявшиеся в газетах раньше, чем на столе Министра Председателя) вела Ставка демагогическую кампанию и какой все это находило отзвук у демагогов слева. Наблюдая эти разыгравшиеся страсти, Правительство всячески старалось смягчить общественную атмосферу, поддержать в демократии авторитет Ставки, как высшего военного центра, ввести в рамки ген. Корнилова, чтобы не усилить рознь в армии. За все эти долгие напряженные недели борьбы нельзя найти ни одного случая выступления кого-либо из Правительства против Ставки. Напротив, воспользовавшись приездом 3 августа ген. Корнилова в Петербург, я в заседании Временного Правительства нарочно устроил маленькое чествование генерала, опубликованное затем во всех газетах. На Московском Совещании и перед ним Правительство принимало, как это будет видно из дальнейшего, все меры, чтобы не дать Корнилову «сорвать» самого себя… Борьба Правительства с Корниловым выразилась, так сказать, в пассивной обороне и выражалась в том, что ему и его сторонникам не удавалось сделать ни шагу дальше тех пределов, которые ставились Временным Правительством. И все попытки провести в жизнь свои требования, пользуясь Врем. Правительством, как средством, кончились полной неудачей. Врем. Правительство исполняло волю всего народа, как она выражалась в соглашении тех политических организаций, которые посылали своих представителей в состав Врем. Правительства, и заставить его уклониться от этой общенародной программы и действовать в интересах только части народа можно было, только сбросив его, что не удалось 27 августа и случилось 25 октября.

Председатель. Всегда Корнилов направлял требования о реформе в армии и в тылу Вам или они шли через Савинкова и всегда ли Вы были ознакомлены с ними?

Керенский. Нет, и я должен сказать, что самым критическим в этом отношении временем был момент возможного срыва Московского Совещания накануне его открытия (10–11 августа), когда без моего ведома был вызван Корнилов в Петербург, хотя Корнилов отказался (ввиду тяжелого положения у Риги) ехать сюда. Военное Министерство настаивало, т. е. настаивали Савинков и Филоненко, на его приезде. Когда (около 12 часов ночи в канун приезда Главковерха в Петербург) я узнал об их настаиваниях, я послал Корнилову в путь телеграмму приблизительно такую: Врем. Правительство Вас не вызывало, не настаивало на Вашем приезде и не берет за него никакой на себя ответственности, ввиду стратегической обстановки. Корнилов все-таки приехал, и мне была им предложена [для внесения в тот же день в вечернем заседании Врем. Правительства] записка, якобы выработанная по соглашению между Военным Министром и Главковерхом. Но я ее не видел до того момента, как она была мне показана Верховным Главнокомандующим. Корнилов ее тоже не видел до приезда в Петербург, но думал, что я ее знаю. Вот он сидел на этом маленьком стуле, а я на том кресле и мне как будто удалось доказать ему, что как бы ни относиться к содержанию данной записки, по самой форме невозможно, чтобы от имени Военного Министра исходил документ, содержание коего мне, Военному Министру, неизвестно, и что поэтому до моего подробного ознакомления с ней она не может обсуждаться во Врем. Правительстве.

Корнилов с этим согласился и взял эту записку и уехал. Однако вечером вернулся с совершенно изменившимся настроением и заявил, что вполне присоединяется к Савинкову с Филоненко и доклад уже подписал.

Председатель. Так что, эта записка не от него исходила, а, вероятно, писал ее Савинков?

Керенский. Составлена она, кажется, Филоненко.

[Как видно будет из дальнейшего, в этом месте моего показания речь идет о так называемой 2-й записке ген. Корнилова. Эта записка должна была быть внесена во Врем. Пр-во вместо первой записки Главковерха, которую он предполагал докладывать Правительству 3 августа, но доклад которой был отложен впредь до согласования ее содержания с мнением Военного Министра. Таким образом, само происхождение этой второй записки указывает, что предварительное мое если не полное согласие с ней по существу, то во всяком случае мое знание ее содержания было непременным предварительным условием внесения ее на обсуждение Врем. Правительства. Да и из показания ген. Корнилова видно, что его решение в 8 часов вечера 10 августа подписать записку Савинкова и Филоненко было вызвано тем, что Савинков, заявляя, «что доклад действительно не был представлен А. Фед. Керенскому в законченном виде, сказал, однако, что он докладывался ему (Керенскому) по частям, по мере подготовления, и во всяком случае содержание доклада Министру-Председателю известно». В действительности мне был известен только первый пункт «О введении военно-революционных судов в тылу». Однако, сам Савинков в своем показании заменяет точное слово – «содержание» неопределенным термином – «сущность». «Эта докладная записка, – говорит Савинков, помимо законопроектов о комитетах и Комиссарах, содержала в себе еще и законопроекты: 1) о введении военно-революционных судов в тылу, 2) о возвращении дисциплинарной власти начальникам, 3) о милитаризации жел. – дор. и 4) о милитаризации предприятий, работающих на оборону. О том, что такая докладная записка изготовляется Военным ведомством, А.Ф. Керенский несколько раз поставлен был мною в известность, причем я несколько раз излагал ему сущность ее, подчеркивая особенно законопроект о военно-революционных судах, которому придавал решающее значение. А.Ф. Керенский не высказывал своего отношения к предлагаемым мною мерам до 8-го августа, когда в доме Военного Министерства он мне категорически заявил, что он ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах такой докладной записки не подпишет. После этого его заявления я сказал, что в таком случае докладную записку во Врем. Правительство представит ген. Корнилов, и я подал в отставку».

Уже это показание довольно красочно рисует отношение Управляющего Военным Министерством к Военному Министру, но незаменимым комментарием к осторожным словам Савинкова является телеграфная беседа Филоненко с Комиссаром Юго-Западного фронта Гобечиа от 27 августа. «Вы знаете наше правило, – говорил Филоненко, – всегда действовать с ведома не только наших союзников, но и наших действительных или предполагаемых противников. Поэтому мы заранее поставили в известность Председателя Совета Министров о том, что я пишу доклад, что В.В. находится со мной в постоянном контакте, и что ген. Корнилов вполне разделяет наш взгляд на положение вещей… Министр Председатель не нашел возможным доклад поставить на обсуждение Врем. Правительства. Тогда мы предупредили его, что во Врем. Правительстве доклад все-таки будет внесен тем лицом, которое на это имеет право, т. е. Главковерхом. К сожалению, Министр-Председатель не оценил того искреннего и открытого образа действий, который мы приняли… Я, прощаясь (Филоненко вечером 10 августа уезжал в Ставку), заверил Б. В., что в этой исключительном политической борьбе он, конечно, имеет право быть поддержан своими единомышленниками».

Итак, политическая борьба, ради которой считалось возможным вытребовать ген. Корнилова, несмотря на то, что «изменившаяся стратегическая обстановка требовала его присутствия в Ставке», как, по словам Савинкова, заявил ему сам Корнилов 9 августа по юзу (это были критические дни Риги). Савинков, понимая всю серьезность этого своего поступка, уверил ген. Корнилова, по словам последнего, что «приглашение в Петербург сделано с ведома Временного Правительства». В своем же собственном показании Савинков говорит следующее: «Я вызвал ген. Корнилова в Петроград в полном убеждении, что действую в полном согласии с А.Ф. Керенским, ибо: 1) 3-го августа ген. Корнилов предупредил, что приедет в Петроград для обсуждения докладной записки, и заявление его не встретило возражений со стороны А.Ф. Керенского, 2) 7-го августа ген. Корнилов телеграфировал о том же А.Ф. Керенскому и возражение не встретил и 3) я доложил 8-го августа А.Ф. Керенскому и возражений не встретил. То обстоятельство, что А.Ф. Керенский послал ген. Корнилову телеграмму, не заставшую уже ген. Корнилова в Ставке, с указанием, что приезд его в Петроград не необходим, мне известно не было». Столь точно доказав обоснованность 3-го – 7–8 августа – своего «убеждения» в том, что действует в полном согласии со мной, Савинков забыл, что сам-то он только 9 августа узнал об отказе ген. Корнилова приехать в Петербург. А то, что Савинкову не была известна моя телеграмма вдогонку за Корниловым, объясняется очень просто; она была послана поздно вечером после того, когда я случайно узнал о самовольном повторном вызове Корнилова и, к сожалению, узнал не от самого Савинкова лично.