Делай, как я! - Страница 14

И так по нескольку раз.

Это было не очень интересно и порядком всем надоело. Но сегодня, кажется, намечалось что-то новое.

– Для начала, – сказал капитан, – будем работать на телефонах…

Что ж, на телефонах так на телефонах… Это тоже неплохо. Во всяком случае, повозиться с телефонным аппаратом, покричать в телефонную трубку куда интереснее, чем сидеть в классе и слушать объяснения преподавателя. Поэтому все солдаты тянули руки и смотрели на капитана просящими глазами.

Капитан подумал, подумал и выбрал трёх: Зайцева, Воробьёва и Леонтьева. Эта троица не отличалась ни особой усидчивостью, ни старательностью – не раз все вместе, и Зайцев, и Воробьёв, и Леонтьев, отправлялись работать на кухню в наряд вне очереди за разговоры на занятиях.

Всем троим капитан выдал по полевому телефону и большой моток серого провода.

– Только предупреждаю, – сказал он строго, – работать по законам радиодисциплины, как положено. Чтобы ничего лишнего. Понятно?

– Понятно! Ещё бы не понятно! – сказали Зайцев, Воробьёв и Леонтьев.

Они явно торопились выскочить за дверь, пока капитан не переменил решения.

Когда они ушли и их шаги затихли в коридоре, капитан вызвал Яшу Часовщикова и протянул ему ещё один телефонный аппарат.

– А вы, – сказал он, – будете радиостанцией подслушивания. Поняли?

– Так точно, – тихо ответил Яша.

Он был самый тихий солдат во всём взводе, командиры обычно даже не замечали его. А тут вдруг ему повезло.

Все отлично знали, что это значит – "радиостанция подслушивания". Радист такой станции всегда молчит. Он не передаёт радиограмм, он не называет своих позывных. Он молчит и слушает. Он, точно разведчик и наблюдатель, всё слышит и ничем не выдаёт себя.

И Яше теперь предстояло незаметно подключиться к телефонной линии и терпеливо слушать и записывать в специальный журнал всё, что будут говорить Зайцев, Воробьёв и Леонтьев…

Они вернулись в класс через полчаса. Лица у всей троицы были довольные, словно они только что побывали в увольнении.

– Ну как? – спросил капитан. – Всё в порядке?

– Так точно, – сказал Зайцев.

– Так точно, – сказал Воробьёв.

– Полный порядок, – подтвердил Леонтьев.

В этот момент дверь отворилась, и в класс вошёл Яша.

– Так, так, сейчас проверим, – сказал капитан. – Давайте-ка, что там у вас?

Яша переступил с ноги на ногу и медленно, точно нехотя, протянул тетрадь.

Капитан раскрыл её и нахмурился.

– "Алмаз, я Гранит. Алмаз, я Гранит. Заяц, ты что, оглох там? – прочёл он. – Почему не отвечаешь?"

По классу пробежал смешок. И Зайцев, и Воробьёв, и Леонтьев засмеялись вместе со всеми, потому что они ещё не понимали, в чём дело. Капитан поднял глаза, и в классе снова стало тихо.

– "Гранит, я Алмаз. Гранит, я Алмаз, – продолжал читать капитан. – Подожди, Воробей, я сниму гимнастёрку. Солнце здорово припекает. Приём".

Солдаты низко наклонялись над столами, прятали глаза, стараясь сдержать смех.

Зайцев, Воробьёв и Леонтьев переглянулись. Кажется, они тоже начинали догадываться, что произошло. Им не пришлось долго раздумывать, потому что капитан отложил тетрадь в сторону и сказал:

– Что же это, друзья, выходит, а? Во-первых, вы меня обманули. И за это я вас накажу. Во-вторых, вы не выполнили задания, нарушили радиодисциплину. И за это я вам поставлю двойки. А вам, Часовщиков, я ставлю пять. Есть вопросы?

Вопросов не было.

Зайцев, Воробьёв и Леонтьев сразу погрустнели и пошли на свои места. Время от времени они оборачивались и свирепо посматривали на Яшу. А Яша сидел тоже нахохленный и печальный. Выходило, он и правда подвёл товарищей. Будто он и на самом деле доносчик.

Капитан посмотрел на всех четверых, потом на часы и усмехнулся.

– Хорошо, – сказал он. – Я расскажу вам одну историю.

Солдаты опять зашевелились, усаживаясь поудобнее, потому что слушать "истории" всегда интереснее, чем отвечать урок или повторять пройденное.

А капитан отошёл к окну, постоял немного в задумчивости и стал рассказывать.

– Было это в сорок третьем году, на Украине, в самый разгар тяжёлых боёв.

Я в то время был старшим сержантом и служил при штабе в радиоразведке. Кстати сказать, тогда на нашего брата, радиста, смотрели довольно косо. Всё больше на телефон полагались – привычнее. Да и верно, аппаратура тогда была не то что теперь, и нередко в самый нужный момент либо помехи такие начнутся, что ничего не разберёшь, либо просто связь нарушится. Но это я так, между прочим. У нас-то работа была особая. Мы подслушивали немецкие радиостанции, перехватывали радиограммы. Потом, уже в штабе, расшифровывали их. Ну, расшифровать радиограмму, сами понимаете, дело не простое и довольно долгое. Так что не всегда удавалось сделать это вовремя.

А в те дни сумели мы засечь очень важную радиостанцию. Фашисты как раз сосредоточили на нашем участке танковую дивизию. И вот штабную радиостанцию этой дивизии мы и засекли. Позывные ещё у неё такие красивые были: Гвоздика – "Helke" по-немецки. Мы эту Гвоздику и днём и ночью слушали. Работала она, прямо скажем, на полную мощность, без отдыха. То принимает шифровки, то передаёт. Нам уже даже казалось, что мы её радистов чуть ли не в лицо знаем. Особенно одного. Он всегда перед тем, как перейти на приём, как-то по-особенному последнее слово произносил – с присвистом каким-то, точно лихой росчерк ставил в конце письма…

И вдруг исчезла Гвоздика. Замолчала. Мы всю ночь по эфиру шарим, и направленность антенны меняем, и на другие волны переходим – ничего нет. Наши радиостанции работают. Немецкие друг друга перебивают, а её нету. Не иначе, как готовится дивизия к контрудару – потому и притихли, наверно.

Ну, и наши, конечно, тоже к отпору приготовились, ждут.

Тут ещё гроза неподалёку прошла, в наушниках треск – ничего не разобрать. Только вдруг – уже к утру дело шло – мне мой напарник говорит:

– Узнаёшь?

Я слышу: далеко где-то, слабо совсем, работает немецкая радиостанция. Радист передаёт радиограмму, обыкновенную шифровку, быстро-быстро цифры называет и… слово последнее вдруг произносит с присвистом, точно лихой росчерк ставит. Неужели – Гвоздика? И волна совсем другая, и позывные другие. А всё-таки она!

– Что за чертовщина! – говорит напарник. – Не может быть. Она же совсем рядом была. Неужели перебросили?

И знаете, прав он оказался. Прав!

Запеленговали радиостанцию – она, оказывается, уже в ста пятидесяти километрах от нас, южнее работает. Ну, тут уж обыкновенная разведка в дело пошла. И выяснилось: фашисты ночью тайно свою дивизию перебросили – совсем в другом месте удар готовились нанести. Неожиданно. Только неожиданности у них и не получилось. И всё из-за радиста. Не будь у него привычки этой – по-своему последнее слово произносить, "росчерк" свой ставить, – неизвестно, как бы дело ещё обернулось…

Капитан отошёл от окна, посмотрел на солдат и уже весёлым тоном спросил:

– Понятно, зачем я вам эту историю рассказал?

– Понятно! – закричали солдаты. – Расскажите ещё что-нибудь, товарищ капитан. Расскажите!

Зайцев, Воробьёв и Леонтьев больше не кидали на Яшу свирепых взглядов, а просили вместе со всеми:

– Расскажите!…

Может быть, на них произвела впечатление история капитана, а может быть, просто они были добродушными людьми и не умели долго сердиться.

– В следующий раз расскажу, – засмеялся капитан,- в следующий раз. А сейчас – продолжим занятия…

Стрельбы были в самом разгаре – одна за другой выходили на огневой рубеж очередные смены, гремели автоматные выстрелы, появлялись и исчезали мишени, когда на дороге, ведущей к стрельбищу, сначала возникло облачко пыли, а затем стал виден юркий армейский газик. У этого газика не было никаких особых, отличительных примет, но все офицеры узнавали его еще издалека, как издалека узнают человека по походке. И хотя лейтенант Ковалевский служил в части всего первый год, он тоже давно уже научился отличать машину командира дивизии от любой другой.