Делай, как я! - Страница 12

Уточкин поставил термос на снег и решительно открыл крышку.

Но тут он представил себе горку каши на обочине тропинки, целый холмик каши, растекающийся в разные стороны. Нет, не мог он этого сделать. Не мог, и всё. Это было всё равно что наступить на хлеб. Или плюнуть в колодец. Не мог он.

Уточкин вздохнул и снова поднял тяжёлый термос.

Вот уж не везёт так не везёт. Отстал бы он от эшелона с гранатомётом, или с ящиком патронов, или, на худой случай, с автоматом. А то – с кашей! "Уточкин? Опять Уточкин? Вечно этот Уточкин! Уточкин с кашей! Что делал Уточкин на учениях? Уточкин тащил кашу! Ха-ха-ха!"

Так он шагал и шагал вдоль железной дороги то по тропинке в снегу, то по скользким шпалам, занятый своими невесёлыми мыслями. И когда ему стало казаться, что конца не будет этому пути, впереди вдруг возникла станция.

Совсем близко весело светились огни.

В заснеженных сапогах, с термосом за спиной, промёрзший Уточкин предстал перед комендантом станции. Комендант, пожилой капитан, молча и неодобрительно выслушал Уточкина.

– Значит, отстали? – переспросил он.

– Так точно, – сказал Уточкин.

– А что это у вас, товарищ солдат? – И комендант подбородком указал на термос.

– Каша, – сказал Уточкин.

– Каша? Какая каша?

– Овсяная, товарищ капитан, – сказал Уточкин.

– Да мне один чёрт – овсяная или гречневая! Я не спрашиваю "какая", я…

– Как это не спрашиваете? – обиделся Уточкин. – Вы только что сами сказали "какая"!

– Да я в другом смысле спрашивал "какая"! – сказал капитан. – Откуда она у вас – вот в каком смысле. Куда вы её несёте?

– Это он, товарищ капитан, прихватил с собой, чтобы в пути не проголодаться, – вставил лейтенант, помощник коменданта.

Уточкин обиженно промолчал.

– Что же вы, так с кашей и будете путешествовать? – спросил комендант.

Уточкин пожал плечами.

– Ну вот что, – сказал комендант. – Считайте, что вам повезло. Вам и вашей каше. Сейчас я посажу вас на скорый поезд, на следующей узловой станции догоните эшелон.

… Было уже совсем темно, когда на запасном пути Уточкин отыскал свой эшелон. Дверь теплушки была задвинута, и он сильно забарабанил в неё кулаком.

– Кто там? Свои все дома! – раздался жизнерадостный голос сержанта Караваева, и в следующий момент дверь с грохотом отъехала в сторону.

– Братцы! – закричал Караваев. – Кого я вижу! Уточкин явился!

Навстречу Уточкину из теплушки потянулись сразу несколько рук.

Уточкин взобрался в вагон. Потом медленно снял и опустил на дощатый пол тяжёлый термос.

– Вот… – сказал он. – Каша…

И только тут он увидел в сторонке сложенные горкой грязные котелки. А чуть поодаль возле печки стояла миска, накрытая плоской алюминиевой тарелкой.

– Это тебе ужин, – сказал Караваев. – Ещё не остыл.

Уточкин хотел что-то ответить, но его уже окружили солдаты, затормошили, задёргали, радостно загалдели, не дали сказать ни слова…

Начиная с этого дня отношение к Уточкину заметно изменилось. Во всяком случае, теперь, если в роте появлялся новичок, то среди других историй, прославивших третью роту, ему непременно рассказывали и историю о том, как Уточкин отстал от эшелона и как шестнадцать километров тащил солдатскую кашу…

Был ещё один интересный человек в нашем взводе – Карен Багдасаров. Нам, конечно, эта фамилия ни о чём не говорила, но он всерьёз уверял, что в его родном городе Багдасарова знает каждый.

– Кио знаешь? – говорил он, поблёскивая чёрными глазами.- Так вот, если в нашем городе повесят два объявления и на одном крупными буквами будет написано "КИО", а на другом – "БАГДАСАРОВ", никто не пойдёт смотреть Кио, все пойдут смотреть Багдасарова. Верно говорю…

Он и правда привёз с собой в армию значок лауреата районного фестиваля – маленький позолоченный кружок с изображением лавровой веточки – и даже носил его на гимнастёрке до тех пор, пока не попался однажды на глаза старшине.

– Это что ещё за украшение? – строго спросил старшина.- Снять немедленно!

Карен не торопясь отстегнул значок, повертел между пальцами и… на его ладони вместо позолоченного кружка оказалась самая обыкновенная двадцатикопеечная монета.

Старшина покачал головой, посмеялся, но значок носить всё же не разрешил.

Нам Багдасаров нравился. Был он весёлый парень, и каждый раз, когда мы отправлялись на кухню чистить картошку, он рассказывал нам фантастические истории из своей жизни.

Оказывается, самый главный фокусник Армении собирался выдать за него замуж свою дочь. А потом раскрыть ему все секреты. 1600 секретов! Но Карен отказался. Что поделаешь, – ему не нравилась дочь фокусника. И кроме того, ему больше хотелось учиться в радиотехническом техникуме, чем у фокусника, пусть даже самого знаменитого.

А секретов ему и своих хватало. И ещё он придумывал новые. Однажды он придумал такой фокус, что у районного Дома культуры даже не хватило денег на все механизмы и приспособления. Пришлось добавлять свои. Ведь, когда речь идёт о стоящем фокусе, ничего не жалко. Фокус назывался: "Смерть атомной бомбе!". Всё было уже готово, но пришли пожарники и запретили его показывать. Они боялись, что взрыв будет слишком сильным. А как взрыв мог быть слишком сильным, если всё было рассчитано заранее, всё было сделано на научной основе?

Карен увлекался и сердито размахивал руками.

– Ты говори-то говори, – ворчал Юрий Савицкий,- а про картошечку тоже не забывай…

– А я, знаешь, не умею два дела делать, – быстро отвечал Багдасаров. – Хорошо, я буду чистить. Я не буду рассказывать.

– Не слушай ты его! Рассказывай! – хором просили мы все, и тогда он пожимал плечами и говорил Савицкому:

– Сам видишь. Народ требует.

Вообще он был человек хитрый.

Однажды в субботу, когда в казарме начиналась генеральная уборка, он подошёл к старшине и сказал:

– Товарищ старшина, если музыкант перед концертом станет пол мыть, – что получится? Товарищ старшина, у меня завтра выступление, нужно, чтобы сегодня руки отдыхали…

– Ах, я и забыл, что ты у нас артист, – с усмешкой сказал старшина, но от работы освободил.

И пока мы передвигали койки и мыли полы, Карен сидел себе на скамеечке перед казармой и как ни в чём не бывало читал книгу. Честно говоря, нам это не очень понравилось. А особенно злился Юрий Савицкий, которого старшина назначил вместо Багдасарова.

– Подумаешь! – ворчал Юрий. – Чародей! Народный артист! Шпагоглотатель! Ещё неизвестно, что он завтра покажет…

Да, это было неизвестно. Обычно Карен очень редко показывал свои фокусы в казарме, и то лишь самые простые – с исчезающими монетами и носовыми платками, которые развязывались сами по себе. Репетировать же он всегда уходил в клуб, и репетировал там в одиночестве, запершись в маленьком кабинете начальника клуба. Там же он хранил все свои фокуснические атрибуты. И сколько мы ни просили, не соглашался раскрыть нам ни одного своего секрета.

– Зачем? – говорил он. – Чтобы стать фокусником, надо каждый день тренироваться. Полгода тренироваться. Год тренироваться. Ты будешь год тренироваться? Нет, не будешь. Зачем тогда тебе секреты? Верно я говорю?

Конечно, он говорил верно. Однако и наше любопытство, и наши сомнения – а может быть, он и не умеет ничего, кроме махинаций с носовыми платками и монетами? – от этого ничуть не уменьшались.

Но наступило воскресенье, и все сомнения рассеялись.

Багдасаров был великолепен.

Он появился на сцене в белом медицинском халате, усыпанном синими бумажными звёздами, он раскланялся неторопливо и важно, совсем как настоящий иллюзионист, и сразу же принялся ловить в воздухе маленькие шарики – белые, красные и зелёные – и аккуратно складывать их на стул. Потом он доставал у себя изо рта бесконечную разноцветную ленту, потом на виду у всех наливал воду в бумажный кулёк так, что кулёк оставался абсолютно сухим, глотал шарики и попутно, сунув в карман халата синий платочек, через минуту вынимал оттуда жёлтый… И наконец, в довершение всего, он вытащил на сцену обычный фанерный ящик, такой, в каких присылают солдатам посылки из дому, заставил всех убедиться, что ящик пустой, поставил его на стол, повертел из стороны в сторону, и в следующий момент из ящика уже выскочил кролик, настоящий, живой, удивительно похожий на тех, что жили в проволочной клетке возле дома нашего старшины…