Делай, как я! - Страница 10

Но всем было не до Димки. Он сунулся было к солдатам, но солдаты обсуждали происшествие между собой и не обратили на Димку никакого внимания. К отцу он не решался даже подойти – отец что-то сердито выговаривал молоденькому лейтенанту.

"Почему они все такие сердитые?" – подумал Димка. Ему хотелось, чтобы все радовались вместе с ним. И чтобы он радовался вместе со всеми.

Тем временем дежурная машина уже пылила по дороге вокруг стрельбища – за Лебедевым.

"Наверно, Лебедеву теперь дадут отпуск, – подумал Димка. – За героические поступки солдатам всегда дают отпуск". И ему даже стало немножко грустно оттого, что Лебедев уедет.

"А еще, наверно, напишут о нем в газетах. И поместят его фотографию. Обычно в таких случаях пишут: "Отважный воин не назвал своего имени". Это звучит красиво. Но здесь так не получится. Потому что все знают, что Лебедев – это Лебедев".

Димка уже представлял, как пожмет отец руку Лебедеву и Лебедев ответит: "Служу Советскому Союзу!" И отец посмотрит в глаза Лебедеву и подумает: "Иногда я был неправ и несправедлив, я теперь понимаю, но с кем этого не бывает". Вслух он, конечно, ничего не скажет, но Лебедев догадается и так. И подумает в ответ: "Не надо вспоминать об этом, товарищ капитан. Я ведь тоже не всегда был прав. Но теперь это дело прошлое".

И Димка тоже промолчит. Он никому не скажет, что давно уже знал, что все должно было кончиться именно так. Пожалуй, ему все равно не поверят…

Сначала из машины выбрались шестилетний белобрысый Павел, сын начальника штаба, и первоклассница Нинка. Они вовсе не казались испуганными, даже наоборот – они явно были довольны тем, что прокатились на машине и теперь очутились среди солдат. Даже всеобщее внимание их нисколько не смущало.

Вслед за ними появился Лебедев.

Он улыбался – виновато и неуверенно. Он даже не подмигнул Димке, как обычно, лишь скользнул взглядом по его лицу и медленно, словно нехотя, пошел к центральной вышке, возле которой уже строилась рота. И только тогда скверное предчувствие вдруг шевельнулось в Димкином сердце…

Потом Димка видел, как стоял Лебедев перед строем.

Наверно, это очень неприятно – стоять вот так, когда сто человек смотрят на тебя, а ты один.

Димкин отец сказал:

– Ну, расскажите, Лебедев, роте, как это получилось.

Лебедев пожал плечами.

– Рассказывайте, рассказывайте, не стесняйтесь…

Лебедев молчал.

– Ну что же вы? Вы ведь всегда любили поговорить.

Лебедев по-прежнему переминался с ноги на ногу и молча смотрел вниз.

– Ну, хорошо. Тогда я могу рассказать за вас. Солнце, травка – все располагает к отдыху. Почему бы не позагорать? Вокруг никого, никто не увидит… Не так ли?

Лебедев неопределенно шевельнул плечами.

– Ну, а потом?

– А потом, – неожиданно сказал Лебедев, – я увидел их. Они были уже далеко… Я им крикнул… Они испугались и побежали… Я побежал за ними…

– Погодите, Лебедев. У вас была рация. Почему вы сразу не сообщили, что на стрельбище люди?

– Я сообщал… Но меня, наверно, не слышали…

– То есть как не слышали? Почему?

Лебедев замялся.

– Аккумуляторы у меня сели… – негромко проговорил он.

– Аккумуляторы сели… – тихо и раздельно повторил Димкин отец. – А раньше вы не догадались, что их надо зарядить? Вы не знали, что радиостанция не готова к работе? Или вы решили: сойдет и так, ничего не случится…

Лебедев молчал.

– А потом вы бросаетесь под пули и думаете, мы будем восторгаться вашей храбростью? Нет, Лебедев, не будем. Восторгаться мы будем теми, кто добросовестно делает свое дело. Изо дня в день. Добросовестно и умело. Это, знаете ли, самое важное. И самое трудное. Можете вы это понять, наконец, или не можете?

– Могу, – сказал Лебедев печально.

И Димке стало так жалко его, словно это он сам, растерянный и поникший, стоял перед строем. Он даже закрыл на секунду глаза. Он всегда закрывал глаза, когда чувствовал, что вот-вот заплачет.

– За вашу халатность, Лебедев, вы будете наказаны, – сказал отец. Он сделал паузу и резко скомандовал: – Рота, смирно!

Солдаты шевельнулись и замерли. И Димка тоже вытянул руки по швам и замер.

Отец вскинул руку к козырьку.

– За халатное отношение к служебным обязанностям, – четко выговорил он, – которое едва не привело к жертвам, объявляю рядовому Лебедеву трое суток ареста.

– Есть трое суток ареста… – как эхо откликнулся Лебедев.

– Вольно, – скомандовал отец и шагнул к Лебедеву. – Что это у вас в руке? Покажите.

Лебедев разжал левую руку – на ладони у него лежала маленькая сплющенная пуля.

– Это вы там… нашли? – помедлив, спросил отец.

– Да, – тихо сказал Лебедев.

Потом Лебедев вернулся в строй, и отец уже другим, будничным голосом начал говорить о стрельбах – кто и в каком порядке будет теперь стрелять.

А Димка отошел в сторону и сел на камень. Первый раз Димке хотелось побыть одному. Ему надо было о многом подумать…

История, которую я хочу рассказать, произошла вскоре после того, как меня назначили командиром отделения. Жёлтые ефрейторские лычки на моих погонах были совсем новенькими, да и волосы ещё не успели отрасти и топорщились коротким ёжиком. И мне казалось, что солдаты, хотя и делают вид, будто относятся ко мне с уважением, на самом деле посмеиваются надо мной.

А тут ещё это упражнение. Вроде бы совсем простая штука – делал я на брусьях упражнения и потруднее, – но вот не давалось оно мне, и всё. Бывает же так: сложные вещи одолеешь, а на каком-нибудь пустяке как споткнёшься раз, так и ни с места. А надо сказать, в армии существует такое правило: командир должен обучать своих подчинённых по принципу: "Делай, как я". Это значит – личным примером. Ну, а мне как быть?

И всё бы ничего, если бы не один солдат – Смородин была его фамилия. Никак не идёт у него дело с этим упражнением,- мускулатура жиденькая. А главное, – тренироваться не хочет. Вбил себе в голову: не получится, и всё тут. Другие солдаты – кто на турнике, кто на брусьях в свободное время занимаются, а Смородин стоит в сторонке, руки за спину, и наблюдает. Я уж к нему по-разному пробовал подойти: и объяснял, и советы давал – ничего не помогает.

Нет, думаю, так не выйдет, надо во что бы то ни стало самому научиться.

А как тренироваться, когда командир отделения весь день на глазах у подчинённых? Разве приятно, если солдаты узнают, что их командир не умеет делать такое простое упражнение? Стыдно! Какой же после этого у меня авторитет будет?

И всё-таки я нашел выход. Как только взвод уйдёт в класс на самоподготовку, я – во двор казармы и – к брусьям. Оглянусь вокруг – никого не видно – и начинаю…

Пусть, думаю, раз не получится, пусть десять, пусть сто раз не получится, а на сто первый всё равно получится!

Работаю на брусьях, а сам всё на учебный корпус, где взвод занимается, поглядываю. Чуть дверь хлопнет, сразу – в сторону и хожу с независимым видом. И так каждый вечер. Уже и ладони все в мозолях, и бросить эту затею хочется, а только как вспомню, что завтра со Смородиным заниматься, – поплюю на ладони и снова к брусьям.

И постепенно начало это упражнение у меня получаться. Чувствую – ещё денёк, другой, и я своего добьюсь.

Но вот выхожу в воскресенье из казармы и вижу: солдаты, как обычно, толпятся возле брусьев и среди них – Смородин. И ещё спорит с кем-то. "Пустите, – кричит, – сейчас моя очередь! Моя!" Повис на брусьях, ногами в воздухе болтает, а солдаты вокруг смеются и подбадривают: "Смелее, смелее давай!"