Действующая модель Ада - Страница 14

Впрочем, еще Достоевский подметил: "Подлец человек — ко всему привыкает", — поэтому неудивительно, что, пережив первый шок, люди вскоре стали говорить о бомбах, как об обыденных вещах. На жаргоне террористов ручные гранаты назывались «апельсинами», обывателям словечко понравилось и по малом времени эвфемизм прочно вошел в повседневную речь. На эту тему даже сочинялись шуточные вирши, вроде следующих:

В ходу были анекдоты, напоминающие "армянское радио" советских времен:

— Чем наши министры отличаются от европейских?

— Европейские валятся, а наши взлетают.

Появились афоризмы в духе Козьмы Пруткова: "Счастье подобно бомбе, которая подбрасывается сегодня под одного, завтра — под другого".

Словом, люди привыкали жить в "огромном сумасшедшем доме".

Но шутки шутками, а кровь действительно лилась потоком. В революционной среде тех лет возобладал, по определению Петра Струве, "революционер нового типа" — некий сплав экстремиста с бандитом, освобожденного в своем сознании от всяких моральных условностей. Многие радикалы сами признавали, что революционное движение заражено нечаевщиной, чудовищной болезнью, в итоге ведущей к вырождению революционного духа. Анархисты и члены мелких экстремистских групп, согласно природе своих убеждений, прибегали к новому типу террора чаще других радикалов, грабя и убивая не только государственных чиновников, но и простых граждан. В первую очередь они и были ответственны за создание в стране атмосферы хаоса и страха.

О размахе революционного террора можно судить хотя бы по цифрам статистики о жертвах политических убийств — как государственных чиновников, так и частных лиц, — приведенных в исследовании Анны Гейфман: цифры эти показывают, что за первое десятилетие XX века жертвами (убиты, ранены, покалечены) революционного террора стали порядка 17000 человек. А если прибавить сюда тех, кто был казнен или пострадал при ответных правительственных репрессиях? Количество жертв вполне сопоставимо с потерями в солидной локальной войне. При этом приведенные цифры не включают в себя ни числа политически мотивированных грабежей, ни экономического ущерба, наносимого актами экспроприации. А между тем, известно, что только в октябре 1906 года в России было совершено 362 «экса» — в среднем, по двенадцать ограблений в день.

Всплеск террора охватил не только столицы и крупные города, но и окраины империи. Особенно это чувствовалось на Кавказе, где социально-политический экстремизм имел ярко выраженный националистический оттенок. Представители царской администрации на местах оказались не в состоянии удержать ситуацию под контролем — здесь открыто распространялись экстремистские листовки, ежедневно происходили массовые антиправительственные митинги, а радикалы с полной безнаказанностью собирали огромные пожертвования на дело революции. Власти были бессильны перед боевыми организациями, члены которых даже не пытались скрыть свою личность или род занятий — грабежи, вымогательства и убийства стали здесь неотъемлемой частью повседневной жизни. Так в одном Армавире террористы, заявившие о своей принадлежности к различным революционным организациям, убили среди бела дня 50 местных коммерсантов только за апрель 1907 года. В то время как в российских столицах и крупных городах наиболее активной участницей террора была партия эсеров, на Кавказе за большую часть терактов несла ответственность Армянская революционная партия Дашнакцутюн. Дашнаки убивали своих политических противников и принуждали богатых людей платить налог в пользу своей партии. Были местности, где они брали на себя даже административные и судебные функции, наказывая тех, кто обращался за помощью к законным властям, а не к революционным комитетам. В то же время после 1905 года в Армении, Грузии и других областях во множестве возникали более мелкие экстремистские группы, скажем, такие как боевые отряды «Ужас» и "Смерть капиталу" (анархисты-коммунисты). В грузинском городе Телави примеру дашнаков следовала "Красная сотня", военизированная организация неопределенно-радикального направления, которая приговаривала к смерти своих противников и вымогала деньги в окрестных деревнях. Также активно действовали на Кавказе и радикальные мусульманские группировки. Успеху этих партий и экстремистских банд способствовало то обстоятельство, что используемые ими методы террора обычно включали в себя традиционные для Кавказа формы насилия и бандитизма — сжигание посевов, похищение женщин, требование выкупов за похищенных детей и, конечно же, кровная месть.

Примерно то же самое происходило и в Царстве Польском, только там революционный террор был окрашен в националистические цвета еще больше, чем на Кавказе. Лишь в 1905–1906 годах жертвами экстремистов в Польше стали 1656 военных, жандармских и полицейских офицеров. Но интересы революционеров этим не ограничивались — их действия включали в себя покушения на жизнь и имущество капиталистов и богатых землевладельцев, а также акты экспроприации банков, магазинов, почтовых контор и поездов. Самой крупной и наиболее активной террористической организацией здесь была Польская социалистическая партия, чей радикально-националистический боевой отдел «Боювка» (Bojowka) возглавлял Юзеф Пилсудский — будущий глава независимого Польского государства. «Боювка» пропагандировала широкий террор и экспроприацию как средство дезорганизации и ослабления русских властей в Польше. Так что вакханалия убийств и революционных грабежей, если рассматривать ее как сумму частных случаев, свирепствовала тут под непосредственным руководством Пилсудского. Впрочем, часто боевики действовали независимо от партийного руководства, и сами решали, кто является их врагом. В этих случаях экстремистами двигала личная ненависть и жажда мести по отношению к подозреваемым в сотрудничестве с полицией, городовым, казакам, мелким гражданским чиновникам, охранникам, тюремным надзирателям и солдатам. Однако наиболее крупные акты, включая чисто символические (взрывы бомб в православных церквях и под памятниками русским солдатам, погибшим во время польского восстания в 1863 году), вполне соответствовали общей политике Польской социалистической партии. Это относится и к печально известной "кровавой среде" 2 (15) августа 1906 года, когда террористы «Боювки» атаковали полицейские и военные патрули одновременно в разных частях Варшавы, убив 50 солдат и полицейских и ранив вдвое больше.

По Прибалтийским губерниям тоже прокатилась волна террора, хотя, в отличие от Польши и Кавказа, ранее здесь не происходило открытых выступлений против имперских властей. Только в одной Риге за 1905–1906 годы от нападения экстремистов полиция потеряла 110 человек — больше четверти своего состава, а в Рижском уезде за зиму 1906–1907 годов из 130 поместий местной знати, в основном остзейских баронов, было разграблено и сожжено 69. Владельцев, если они не могли дать должного отпора, убивали. Некоторые районы Лифляндской и Курляндской губерний почти полностью контролировались экстремистами. Члены различных радикальных организаций, объединившихся в латвийской столице в Федеративный рижский комитет, не только руководили забастовками, но и брали на себя функции городской администрации, которая практически прекратила свою деятельность в условиях революционного хаоса. Комитет произвольно назначал свои собственные налоги, проводил судебные процессы, выносил смертные приговоры и немедленно приводил их в исполнение, порой даже еще до решения революционного трибунала. Любопытно, что Комитет организовал не только собственную полицию для патрулирования улиц, но и собственную тайную полицию, чьи агенты должны были выявлять случаи нелояльности по отношению к новой власти. Виновных арестовывали и нередко казнили по обвинениям вроде "оскорбление революционного строя". Разумеется, в ответ на спровоцированное насилие власти вынуждены были применить жесткие репрессии с привлечением военных, однако отчаянные попытки остановить анархию далеко не сразу привели к желаемым результатам. Тяжесть этого кризиса отразило анекдотическое объявление в газете: "В скором времени открывается выставка революционного движения в Прибалтийских губерниях. В числе экспонатов будут, между прочим, находиться: настоящий живой латыш, неразрушенный немецкий замок и неподстреленный городовой".