De Secreto / О Секрете - Страница 230

Точно так же шла работа по строительству 2-го блока — запущен 21.04.78 г. и 3-го — запущен 03.12.81 г. Таки4-го–31.12.83 г. он начал выдавать электроэнергию, а к 1 января 1986 г. был осуществлён весь проектный замысел — мощность всех 4-х блоков АЭС превысила 4 миллиона КВт; на самом деле она бывала и большей, как увидим в дальнейшем… Более того — рядом с этими блоками строились 5-й и 6-й блоки-миллионнники, причём строители стремились ввести в действие 5-й к концу 1986 г., но не получилось.

Мы не случайно указывали сроки сдачи этих сложнейших объектов, причем с вводом очередного блока сроки обычно сокращались. Особенно показательны они для блоков № 3 и № 4 — точно перед Новым годом! — дабы отрапортовать и получить премию за перевыполнение плана. На деле всё это означало штурмовщину и пренебрежение технологическими нормами — они исполнялись на тяп-ляп, а важные предпусковые эксперименты так просто откладывали «на потом»…

В качестве примера приведем выписку из решения суда над виновниками аварии на ЧАЭС (1987 г.): «31.12.1983 г., несмотря на то, что на четвёртом энергоблоке не были проведены необходимые испытания, Брюханов подписал акт о приёмке в эксплуатацию пускового комплекса на блоке как энергоблока в опытную эксплуатацию» (из [4], с. 371).

Что же касается персонала, то к тому времени все АЭС в СССР были переданы из Среднемаша в Минэнерго, что повлекло за собой много отрицательного — уменьшилась требовательность к кадрам, ослаб режим безопасности. Но вот финансирование сохранилось, так что зарплата директора АЭС, да и персонала в разы превышала зарплату на тепловых электростанциях, к примеру. Так, директор АЭС получал 1100–1200 рублей в месяц, что почти равнялось министерской зарплате, и даже заместитель главного инженера имел около 800 рублей! Да и рядовой сотрудник АЭС получал 300 рублей и выше, т. е. больше старшего научного сотрудника в столичном НИИ. Кроме того, постоянно давались премии за превышение плановых показателей: К примеру, за ту ночь на 26 апреля «испытателям была обещана премия по 400 рублей каждому за успешное окончание испытаний. По тем временам это была крупная сумма, сравнимая с нынешними украинскими 20 тысячами гривен, и с российскими 75–100 тысяч рублей», пишет Б. Горбачев ([25], с. 473) — сведущий в этих делах человек)…

Но в то же время росло и число аварийных ситуаций — так, на 1-м блоке ЧАЭС 9 сентября 1982 г. произошла серьёзная авария, кратко описанная в [24], причём тут практически повторилась ситуация, которая случилась на Ленинградской АЭС ещё в 1975 г. И не зря позже атомщик проф. Б. Дубовский сказал, что аварию на Ленинградской АЭС 1975 г., как и таковую на ЧАЭС 1982 г., следует рассматривать, «как репетицию аварии 26 апреля 1986 г. на ЧАЭС» ([25], с. 352–353). Кстати, точно так же выразился председатель Совмина СССР Н.И. Рыжков на заседании Политбюро после Чернобыльской аварии ([16])!

Впрочем, на одной ЧАЭС в период 1983–1985 гг. произошло 5 серьёзных аварий и 63 отказа основного оборудования, сопровождавшихся большим материальным ущербом, по данным генерала КГБ Ю.В. Петрова (в интервью 1998 г.; см. [25]). Но при всем этом коллективу постоянно шли премии, и более того — директора АЭС Брюханова собрались награждать орденом Ленина!

Замечание 3. Что же касается атмосферы, царившей среди коллектива станции, то ещё в [4] отмечалось свидетельство журналистки припятской газеты «Трибуна энергетика» Л. Ковалевской о моральном «климате», сложившемся на ЧАЭС задолго до аварии: «Я считаю, что одной из причин аварии на ЧАЭС была ненормальная обстановка, сложившаяся там. “Случайный” человек туда попасть не мог. Даже будь он семи пядей во лбу, специалист класснейший. Потому что в дирекции работали целые династии, семейственность процветала… Там высокая зарплата, они получали за вредность… Друзья, знакомые. Если одного критикуют — все сразу кидаются его защищать, не разбираясь даже в сути.

Если провинится простой рабочий — его накажут. Но если администрация, верхушка — им всё сходит… Это было как государство в государстве» (с. 28).

Более того, всё это в полной мере касалось трудовой и технологической дисциплины; так, приводится пример, когда в зале управления реактором«можно было видеть человека, сидящего на щите управления. Там, где кнопочки, рычажки»! (там же, с. 29). Кроме того — все там знали также, что«были там и остановки по вине персонала. Были и "свищи” в паропроводах… к этому так относились: "Ну свистит, ну и бог с ним!”» (там же).

Но пар-то ведь был радиоактивным!

Об этом Л. Ковалевская писала в газете ещё до аварии. Однако и потом, когда Ю. Щербак сообщает о своей встрече вместе с ней, с ветеранами ЧАЭС уже осенью 1987 г., то большинство из них выступали с «яростным неприятием… Ковалевской не простили горькую правду! Из-за того, что она СВОЯ и посмела рассказать всему миру неприглядную истину…» (там же, с. 31).

Замечу также, что когда я попытался пару лет назад связаться с Л. Ковалевской, членом Союза журналистов Украины, то мне там сообщили, что живёт она нынче в Канаде, у дочери, — здесь она не смогла жить…

Кстати сказать, практически о том же говорил и новый директор ЧАЭС М. Уманец на оперативном совещании 23 февраля 1988 г.: «У нас на станции внедряется круговая порука», и приводит конкретные примеры этого (см. [17], с. 96). Хотя она, как мы видели, была там изначально!

При более внимательном рассмотрении различных вариантов и версий событий на ЧАЭС выяснилось, что большинство (серьёзных) исследователей прямо-таки «зациклились» на анализе хронологии событий, впрочем, оно и понятно, почему. Действительно — это самый простой способ определить «критические точки», т. е. те моменты, в которых проявляют себя новые обстоятельства, начинаются (или заканчиваются) определённые процессы, связанные с состоянием всего блока, или, по крайней мере — реактора, точнее, его активной зоны. При этом приводятся аргументы типа того, что моменты эти зафиксированы машиной, а машина ведь не ошибается, в отличие от человека с его субъективными ощущениями, в т. ч. и с чувством времени.

Однако ещё в серьёзном белорусском сборнике [5], изданном через семь лет после аварии, констатировалось, что «в среде специалистов вопрос возникновения и протекания аварии не считается окончательно решённым» (с. 66)! И объясняется это тем, что «хронология событий развития аварии в период с 01 часа 23 минут 04 секунды до разрушения реактора в 1 час 24 минуты имеет существенные пробелы и противоречия, обусловленные недостатками систем регистрации в условиях быстро протекающих процессов» (там же). Заметим сразу же, что, согласно официальным данным, разрушение реактора произошло не позднее, чем в 23 минуты 49 секунд (см. [16]), но не исключено, что и раньше, в 23 минуты 40–41 секунду, по «хронологии Б. Горбачева».

Официальную хронологию детально расписал Н. Карпан в своей первой книге [16], опираясь на наличие якобы новых данных (полученных из показаний приборов и т. п.). Касательно этих данных, чуть ниже приведём показания В. Жильцова, специалиста по расшифровке информации по работе АЭС, — из книги Ю. Щербака [4]. А сейчас отметим, что тот же Н. Карпан в последней своей книге [17] уже открыто говорит «о фальсификациях, т. е. переписывании документов о катастрофе» — по меньшей мере, относительно действий пожарников, как и документов штаба гражданской обороны (с. 14 в [17]).

Касаясь же возможности фальсификаций и других документов, приведём свидетельства В. Жильцова из [4], точнее, выдержки из них. Он занимался расшифровкой информации с «некоего подобия “чёрного ящика” — одной из программ под кодовым названием ДРЕГ (диагностика и регистрация) на штатной информационно-вычислительной машине "СКАЛА”. Она частично выполняет функцию "чёрного ящика”. Для нас это был единственный объективный источник информации, который позволил привязать события ко времени, расставить их в последовательности, сопоставить с данными, почерпнутыми из оперативных записей в журналах, из объяснительных записок персонала и личных бесед с участниками аварии.