Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы - Страница 80
— Неразумный смертный? Кому перечить удумал? Только чашу вы с врагом осушите — я явлю слова заветные, стародавние руны крепкие. Ты строку вслед за мной повторяй! Вере своей не изменишь! Ступай!
Сказала, да и пропала, кудесница!
Ругивлад повел ладонью, отгоняя наваждение потаенным знаком. Вроде, полегчало… Нет ее, Кривой!
А лес-то совсем белесый. Стоит, подрагивая пожухлыми листьями. И уж, вроде, не столь дремуч да непролазен. Словно приглашает в гости…
Словить кобылиц стоило немалого труда, но вскоре путник вступил на звериные тропы, держа пару на коротком поводу. Шелест сухих листьев, готовых свершить последний полет, приглушал звук копыт. По краю леса росли могучие, раскидистые дубы, но чем глубже, чем дальше проникал словен, тем больше ему попадалось высоких сосен. Казавшийся светлым и прозрачным для лучей бор неожиданно навис вечнозелеными кронами над головой, и вокруг заметно потемнело. Человек выбрал направление, как подсказывало ему чутье. Лошади давно перешли на шаг, словен вглядывался в черноту и не видел никакого просвета. Одно время ему чудилось, что там, впереди, бор расступается, но близился вечер, а вокруг лежал все тот же девственный лес.
И вдруг справа от маленького отряда, наперерез ему, рванулась громадная тень. Гнедая Ругивлада припустилась крупной рысью, чудом выбирая дорогу среди деревьев. Он не мешал, но с тревогой посматривал назад, пришлось отпустить повод, каурая и еще одна кобылица мчались, выпучив глаза, как от великого страха.
Ездок из волхва был посредственный. Заметив, как его лошадь сворачивает влево, словен попытался выправить путь, но она заупрямилась.
И неспроста! Массивное черное тело взметнулось над ним, опрокидывая гнедую, а вместе с ней и Ругивлада на усыпанную хвоей промерзшую землю. Человек вылетел из седла, и если бы не отменная реакция, он переломал бы кости. Но, хвала богам, приземлился на ноги и выхватил меч, углядывая, как с жалобным ржанием кобыла медленно повалилась набок и забилась от ужаса и боли. Мимо, точно бешеные, проскакали каурая и вторая запасная.
Удержать взбесившихся лошадей он не сумел бы при всем желании. По ту сторону едва различимой звериной тропы раскаленными угольями вспыхнули злые глаза. Чудовищный пес выступил из мрака и приближался в грозном молчании, оскалив пасть. Шерсть на загривке стояла дыбом. Еще миг, и кошмарная тварь снова прыгнула. Ругивлад отпрянул, принимая хищника на меч. Стремление хладного железа вспороло брюхо ретивому псу. Он едва не достал человека лапой, но шлепнулся, взвизгнул, заскулил жалобно и вдруг завыл, призывая стаю. Удар был таков, что мог выпустить из пса не одно ведро крови, но к изумлению волхва — не пролилось ни капли.
— Но боль ты все-таки чувствуешь! — утешился он.
Пес опять зло сверкнул глазищами и канул в темноту.
Словен обратился к кобылице. Могучая шея гнедой была разодрана острыми когтями, там нервно пульсировали артерии и кровь горячими ручьями пробиралась под брюхо. Лошадь хрипела, жизнь истекала вместе с дымящейся багровой влагой, омывающей полусгнившие листья. Сверкнул клинок. Ноги гнедой судорожно дернулись, черный фонтан ударил из перерезанного горла.
В темноте снова завыли, теперь на разные голоса. Казалось, свирепые псы окружают со всех сторон. Ломая ветки, обдирая одежду и кожу, он рванулся прочь через густой кустарник. Вожделенный кубок, упрятанный в мешок, мотался на боку, а за спиной уж чавкало и хрустело. Человек помчался наугад, стараясь как можно дальше убежать от места зловещего пиршества.
Изредка он останавливался, прислушиваясь, нет ли погони. Ветер слегка подталкивал в спину, и вот донес едва различимый, но быстро приближающийся зов трубы. За ним следовал совершенно невообразимый шум, вырвавшийся из недр колдовского леса, словно страшная буря ломала и валила столетние сосны. Нарастая волной, звук обернулся вдруг топотом несущихся вскачь обезумевших коней. Вновь затрубили рога, пронзая ночь звериным ревом.
В жилах застыла кровь. Он впился глазами в зловещую темень. По косогору прямо на него мчался конный отряд. В бешеном азарте всадники пришпоривали вороных. Скакуны едва касались земли копытами, из ноздрей валил дым, глаза пылали зеленым огнем. И Ругивладу захотелось, как тогда, в далеком детстве, в мгновения страшного морского боя, упасть на землю ничком и вцепиться, что есть силы в обмороженную траву да корявые корни. Казалось, еще чуть-чуть — собьют с ног! Ухватят! Увлекут за тридевять земель, в никем непознанные дали. Кошмарное видение и впрямь могло поколебать мужество не то что героя, а даже бога.
Далеко впереди, опережая охоту, гигантскими скачками мчался огромный мохнатый волк, серебристый, как роса, с большими глазами, отливающими в полусумраке холодным лунным светом.
Зверь остановился, не добежав до человека каких-то десяти шагов. Их взгляды встретились, скрестились, и словен обмер, зачарованный мутным, обволакивающим взором Врага. Но, видно вспомнив о чем-то светлом, он гордо выпрямился, прислонился к толстому дереву и угрожающе повел мечом. Ругивлад позволил бы растерзать себя на части, но не показал бы спину.
Следом на склон вырыснул громадный всадник в забрызганном грязью и кровью плаще. Ругивладу почудилось, что у его черного, как уголья, коня шесть ног. Лица не разглядеть, оно скрывалось под широкими полями шляпы, только взлохмаченная седая борода Дикого Охотника ложилась на могучую грудь. Одна за другой на склоне, чуть поодаль, возникали фигуры навиев. У многих поперек седла свисала добыча, шевеля конечностями. Но что это была за дичь, волхв не сумел разглядеть, потому, как предводитель обратился к человеку с такими словами:
— Я вижу, парень, ты не робкого десятка! Мои ловчие перестарались! Мне не нужны твои клячи!
Красноречивое молчание служило ответом.
От толпы отделилась фигура. Главарь сделал знак. Отрок с бледно-синим лицом подвел волхву каурую, вторая лошадь тоже вела себя на редкость смирно. Принимая повод, словен нечаянно коснулся холодной, как лед, ладони навьего прислужника. Глянув пристальней, он увидел голые костяшки пальцев.
Ругивлад отдернул руку, отшатнулся и наставил на предводителя колдовской меч.
— Руны-то на клинке даже не мерцают!? — поразился он.
Охотник громко рассмеялся, словно почуял обескураженность смертного, захохотали и его подручные. Седобородый пришпорил, оглушительно свистнув. Волчище прыгнул, вмиг одолев десятки саженей, и растворился во тьме. Шестиногий скакун взвился, сорвался со склона и ринулся прочь, увлекая за собой всю Дикую Охоту. С ярыми криками и завываниями нечисть промчалась мимо и буреломом покатилась вслед за водчим в самую чащу дремучего леса.
Ольга очнулась от прикосновения чего-то мокрого и шершавого. Открыла глаза. Кот лизал щеку. Шершавый мокрый язык. Из пасти пахнуло рыбой. Повела рукой — пушистый мех приятно ласкал ладонь.
И все кругом было теплое, да пышное. Приподнявшись на локте, она хотела осмотреться, но белый занавес, окружавший кровать со всех сторон, мешал это сделать. Оказалось, что девушка лежит на мягкой, ладно взбитой перине, подле нее сидит, усмехаясь в усы, Баюн, и мурлыкает себе под нос одну из бесчисленных песенок, слова которой ускользают, как вода меж пальцев.
— Где я? Чья это опочивальня? — обратилась она к зверю.
— Известно, чья! Но уж не князя Владимира… А где бы ты хотела оказаться?
— Не знаю.
— Ну, тогда полежи чуток еще, да подумай о том, а я за хозяйкой-Макощью слетаю. И не плачь ты, Рода ради — я тебе помогу!
— Так, это сама она будет? — не поверила Ольга.
— Опомнилась, глупая! — ухмыльнулся кот. — Одни зовут ее Ягой, а другие — Великой Матерью, в ее руках все судьбы,[58] потому она и Макощ. Ну, не скучай тут, покамест сбегаю.
Кот бесшумно спрыгнул вниз и исчез, слегка всколыхнув полог. Ольга уронила голову на подушки и хотела разреветься, но в сей же миг пух, лебяжий пух взмыл над нею и закружился, точно снежинки, отвлекая от мрачных мыслей. Удивившись, девушка приподнялась и стала внимательно осматривать кровать, где почивала. Ей померещилось теперь, что перина — совсем не перина, а огромное белое облако, и стоит лишь слегка ударить по нему, как взметнутся над чужедальними землями да заморскими странами пушистые, точно мех Баюна, великие снеги.