Дальше ваш билет недействителен - Страница 5

— … А еще я впервые люблю так, как никогда прежде: безнадежно.

— Что значит любить кого-то безнадежно?

— Мы с тобой на двух противоположных концах жизни, Лора… Однако Эразм написал свою «Похвалу глупости», не зная ни тебя, ни меня, что доказывает… Не знаю, что это доказывает, но чудесно, что Эразм с нами…

Она поднимает ко мне свой упрямый подбородок и серьезный взгляд ребенка, который отказывается играть, потому что с ним жульничают.

— Что значит — любить кого-то безнадежно?

Мы повстречались шесть месяцев назад, благодаря недоразумению. Лора приняла меня за другого. Я пришел на концерт Гилельса один, оставив второй купленный мною билет какому-то студенту у входа. Когда никакое имя не приходит нам на ум естественным образом и мы принимаемся листать записную книжку, лучше оставить эти потуги, хотя бы ради дружбы, и не проявлять к ней неуважение, столь явно освежая свою память. На выходе, отделившись от толпы, ко мне подошла с программкой в руке какая-то молодая женщина, цвет лица которой имел прямое отношение к солнцу, но скорее по рождению, а не по знакомству.

— Простите, вы не могли бы подписать мне эту программку? Я так восхищаюсь вашим мастерством…

Я охотно написал свою фамилию в углу обложки.

— Вот. Но скажите мне, барышня, откуда вы знаете, что я участвовал в международном чемпионате по регби в тысяча девятьсот тридцать шестом году? Ведь вы еще даже не родились в ту пору…

Похоже, она смутилась, взглянула на фамилию…

— О, сожалею, правда… Я приняла вас за Микаэля Сарна, а поскольку он один из моих любимых композиторов…

— Сарн, должно быть, лет на пятнадцать меня моложе. Значит, не все потеряно. Попробую сочинить что-нибудь. Может, это знак судьбы. У женщин бывают такие предчувствия…

Я начал заигрывать, видел, что она это понимает, но уже чувствовал, что оба мы достойны большего.

— Извините, — сказал я, и, помню, без всякой осознанной причины вдруг испытал потрясение, словно лишь в тот миг до меня дошло, что вот оно, случилось наконец, но уже слишком поздно.

Я склоняюсь к ее лицу, прикасаюсь ко лбу губами… Я пишу эти несколько слов в настоящем времени. Это помогает переживать заново.

— Это значит, что мы встретились по недоразумению, Лора. Вспомни. Ты меня приняла за кого-то другого… И была права…

Я умолкаю. Мы с самого начала договорились не упоминать о разнице в возрасте. С первых же дней нашей связи между нами было условлено, что сама жизнь может подойти к концу и все спасти, как королевский посланец в последнем акте Мольера. Но я был на тридцать семь лет старше Лоры, и я начал следить за своим телом, словно оно принадлежало кому-то постороннему, занявшему мое место. Мне было трудно избавиться от этой бдительности, чью коварную опасность я, однако, сознавал, и случалось, что после объятий я был счастлив оттого, что оказался «на высоте», а не просто был счастлив. Быть может, мне по отношению к женщинам не хватало братства, а без братства и любовь, и счастье тоже всего лишь чемпионат мира. Есть мужская сила, и есть мужская мерзость с ее тысячелетиями обладании, тщеславия и страха проиграть. «Мифология сверхкозла…» — написал на клочке бумаги вместо объяснения мой друг, поэт Анри Друй, прежде чем пустить себе пулю в голову. А его подруга кричала мне: «Не понимаю! Не понимаю! Он был такой чудесный любовник!» Да, и даже такой чудесный, что она ничего не заметила. Я видел перед собой мужественную маску Джима Дули и почти слышал его голос, акцент и те слова, что я вкладывал в его уста: «Может, она клиторичка. Иногда везет». Нет, ни за что, только не я. Нужно уметь остановиться.

Я всегда думал, что к старению подготавливает само старение. Мне казалось, что есть периоды, этапы, знаки, предвещающие изменения: некое «мало-помалу», которое дает время поразмыслить, подготовиться, отстраниться и принять меры, обзавестись «мудростью», безмятежностью. Наступает день, когда ловишь себя на том, что думаешь обо всем этом отстраненно, вспоминаешь о своем теле по-дружески, открываешь для себя другие интересы — круизы, бридж, знакомства с антикварами. Однако у меня еще никогда не было упадка сил. Мои чувства никогда не отказывались просыпаться. Разумеется, уже давно для меня и речи быть не могло о тех ночах, когда тело не скупится до самой зари и даже не умеет считать. Но все это не имело никакого значения, потому что не было другой ставки, кроме как дать каждому то, что ему причитается. Речь шла всего лишь о взаимных услугах. Мы любезно встречались и расставались; часто даже возникала та дружба, та улыбчивая, сообщническая ностальгия, которую оставляют после себя приятные воспоминания. Если попадалась партнерша с несколько особыми запросами, дело принимало гимнастический оборот, на который раньше я не обратил бы внимания, но то были скорее проблемы дыхания, гибкости и мышечной выносливости, нежели сексуальной силы. Впервые я осознал это с одной своей подругой, которая не могла обойтись без сопровождающих проникновение ласк руками, уж не знаю вследствие каких своих жизненных дебютов. Мне приходилось, стоя на коленях позади Алины, склоняться над ней, вытягивая руку, что уменьшало глубину моего проникновения в нее — положение тем более щекотливое, что одновременно она любила наслаждаться длительным пощипыванием сосков, на грани с болью — как она сама мне указала, прежде чем приступить к делу, — тогда как ее дерганье, крайне пылкое и беспорядочное, вынуждало меня удерживать ее, обхватив рукой за талию, чтобы контролировать рывки и скачки, грозившие в любой момент вытолкнуть меня наружу. Мне явно не хватало членов: чтобы как следует довести дело до конца, требовалось по крайней мере четыре руки. Чисто мускульные усилия, на которые я тратился, шли во вред моей концентрации и нервным импульсам, так что, когда через каких-нибудь полчаса мы добрались до цели, самое большое мое удовлетворение состояло в том, что я смог немного перевести дух. Но женская природа обладает крайним разнообразием, изобилием и богатством, и в этом мире всегда найдутся существа, созданные, чтобы с тобой поладить. Лишь после встречи с Лорой я по-настоящему заметил свой упадок. Впервые за всю мою мужскую жизнь я, занимаясь любовью, больше наблюдал за собой, нежели забывался, и чувствовал себя, вместо того чтобы просто чувствовать. Впервые также у меня появились гнусные заботы о твердости и полноте, и мне часто приходилось проверять исподтишка рукой, «готов» ли я. Без сомнения, это началось не вчера, но я не придавал этому значения. Раньше, заметив у себя недостаток пыла, я думал, что это из-за недостатка любви. Я списывал это как незначительные издержки. Я говорил себе, что мои отношения с женщинами становятся все менее анонимными, что они персонализируются и потому плохо приспосабливаются к отсутствию подлинности и эмоциональному убожеству. Но в объятиях Лоры все мои иллюзии исчезали. Никогда я не любил с такой самоотдачей. Я даже не вспоминал о прочих своих любовных увлечениях, быть может потому, что счастье — всегда преступление из ревности: оно истребляет все предыдущие. Каждый раз, когда мы были слиты воедино в глубоководной тиши, что оставляет слова их поверхностным трудам, а где-то наверху, далеко-далеко напрасно колышутся тысячи крючков обыденности со своими наживками из мелких удовольствий, обязанностей и ответственностей, происходило рождение мира, хорошо известное всем тем, кто еще знает эту истину, которую наслаждение порой столь успешно заставляет нас забыть: жизнь — это мольба, внять которой способна лишь любовь женщины. Будь то в номере Лоры в «Плазе» или у меня, на улице Мермоз, самые незначительные предметы становились объектами культа. Мебель, лампы, картины приобретали тайное значение и за несколько дней покрывались патиной воспоминаний. Исчезали штампы, банальности, затертость: все было в первый раз. Все грязное белье любовных слов, к которому так боятся прикасаться из-за сомнительных пятен, оставленных ложью, восстанавливало свои связи с первым лепетом, первым признанием, материнским или собачьим взглядом: любовная поэзия уже была там, задолго до того, как ее придумали поэты. Мне казалось, что до нашей встречи моя жизнь была лишь чередой набросков, черновиков — женщин, жизни, тебя, Лора. Я знал одни лишь предисловия. Любовная мимика, многочисленные и разнообразные интрижки, все эти «пока» и «до скорого» — не более чем отсутствие подлинного дара, которое укрывается в подделке, в чем-то «на манер» любви. Порой это бывает сработано довольно удачно, и искусственность не слишком бросается в глаза, опыт скрывает сноровку, есть даже некоторая непринужденность, можно даже обойтись гораздо меньшим и дешевле, одним лишь удовольствием, а впрочем, нельзя же провести жизнь, ожидая, когда она наконец покажет, что способна на создание гениального произведения. По отношению ко мне жизнь все-таки проявила свои способности, дав повстречать Лору, но только в жестокую минуту. Не то чтобы мое увядающее тело отказывалось служить, оно просто все чаще напоминало мне обо мне самом и все меньше о Лоре. Оно неуклюже навязывало мне себя с самого начала близости, медлило с ответом, напоминало о пределах своих возможностей, когда я горел страстным нетерпением, требовало бережного обращения, подготовки и заботы. Все, что было песнью, стало бормотаньем.