Далёкие огни, или В ад и обратно - Страница 5

И несмотря на то, что никаких перемен к лучшему в ближайшем будущем не предвиделось, в эту ночь он впервые за последние дни заснул с улыбкой.

* * *

Он стал появляться в станционном буфете каждый день. Выполнял разную чёрную работу, включая уборку помещений, разгрузку и погрузку приходящих машин и т.д. В качестве платы Александра Ивановна, заведующая станционным буфетом, кормила и поила его, однако он, как правило, от пищи отказывался, а брал спиртным. Водку он тут же выпивал, и часто можно было наблюдать, как он, в стельку пьяный, валяется где-нибудь в коридоре, на ступеньках зала ожидания, на заднем дворе среди пустой тары, в старой коробке из-под холодильника или на куче мусора. Когда был трезв, отличался молчаливостью и исполнительностью, работал быстро и на совесть – может быть, именно поэтому Александра Ивановна терпела этого странного, неизвестно откуда свалившегося ей на голову молчуна. Тем более, что двое штатных грузчиков, Михалыч и Николай, ушли в длительный и продолжительный запой, и к концу месяца она их не ожидала. А работы в буфете было невпроворот. Да и случая воровства, даже самого мелкого, за ним не заметила ни разу.

У них было договорено, что, помимо съеденного и выпитого в течение рабочего дня, вечером он получает на руки бутылку водки и что-нибудь из съестного: грамм триста колбасы, буханку чёрного хлеба или кастрюльку супа. Всё это он относил своим товарищам в «бомжеубежище». Бывали, впрочем, случаи, когда к вечеру он напивался до такой степени, что не в состоянии был добраться «домой» и оставался ночевать на территории станции, либо прямо на полу в подсобке, либо на жёстком диване в зале ожидания. Тот самый сержант, что встретился ему в первую ночь, не трогал его, зная, что этот угрюмый забулдыга работает в буфете, – однако не раз осуждающе качал головой, видя, как тот, грязный, небритый, отупевший, в стельку пьяный, сидит где-нибудь на полу и подпирает спиной обшарпанную стену. «Вот до чего человека баба довела. Стерва», – думал сержант в эти минуты, в глубине души жалея несчастного бедолагу.

В один из таких дней в станционном буфете появился доктор. Было около трёх часов пополудни; Пётр, хотя и был уже изрядно пьян, на ногах ещё держался.

– А, вот, значит, где ты сутками пропадаешь, – весело проговорил доктор. – Что ж, дело хорошее, работа, она, как известно, из обезьяны человека сотворила. Хотя видок у тебя, надо сказать, неважнецкий. Пьёшь?

– А тебе-то что за дело? – огрызнулся Пётр, ворочая ящики с пивом. – Уму-разуму учить пришёл? Так и без тебя учителей предостаточно.

– Да на хрена ты мне сдался, чтобы тебе, дураку непутёвому, мозги вправлять. Просто шёл мимо, вот и заглянул.

– Ну и дальше что?

– А и то. Будешь продолжать в том же духе, сопьёшься, мужик, в два счёта. Это я как врач тебе говорю.

Пётр сухо, со злостью рассмеялся.

– Рано ты на мне крест ставишь, понял?

– Ну, крест, положим, ты себе сам ставишь. Могильный.

– А ты не каркай. Не выросло ещё то дерево, из которого мне гроб сколотят.

Доктор рассмеялся.

– А вот это другой разговор. Вот это я и хотел от тебя услышать. Значит, жить будешь, мужик. Это я тебе как врач говорю.

Он ушёл, не простившись. А Пётр, злой и внезапно протрезвевший, с остервенением проработал до вечера и к костру вернулся трезвым.

Прошло ещё несколько дней. Он продолжал пить, с каждым днём всё больше и больше. Теперь по утрам, едва продрав глаза, колотясь в похмельном ознобе, он сначала выпивал стакан водки, тайком припасённый с вечера, и лишь потом отправлялся на станцию.

Однажды вечером, когда он, сильно пьяный, отсыпался прямо на полу зала ожидания, на станции остановился состав. Это был пассажирский поезд дальнего следования. То ли в самом электровозе случилась какая-то поломка, то ли где-то впереди, по пути следования, возникла неожиданная проблема, только остановка поезда не была запланирована. Пассажиры высыпали на перрон и, в ожидании отправления поезда, разбрелись кто куда. Кто-то из них забрёл в буфет и бросил якорь там, кто-то, ворча и кляня всё на свете, кутаясь в плащ, бесцельно бродил по окрестностям станционного здания; несколько человек оказались в зале ожидания.

Среди этих последних была респектабельная молодая пара, мужчина и женщина. Было видно, что и он, и она являются людьми с достатком. Оба брезгливо морщились, проходя по тёмным, сырым закоулкам станции, нетерпеливо поглядывали на часы и тихо переговаривались друг с другом.

Оказавшись в зале ожидания, они не сразу заметили валявшуюся на полу фигуру пьяного бродяги. Но вот её взгляд случайно упал на заросшее щетиной, испитое лицо Петра Суханова. Она вздрогнула и остановилась.

– Что с тобой, Ларочка? – спросил её спутник.

– Посмотри, – прошептала она, не отрывая застывшего взгляда от пьяницы. – Это же… это же…

Мужчина скользнул взглядом по Петру и с отвращением отвернулся.

– Да на что здесь смотреть? На это обпившееся животное?

– Да это же… Серёжа! – вырвалось у неё.

– Это? Это Сергей? Этот бродяга – твой Сергей?! Не смеши меня, Ларочка, этот тип раза в три старше. Неужели ты не видишь?

– Вижу, – машинально ответила она. – Но…

– Сергей мёртв, – жёстко произнёс он, – и ты это знаешь не хуже меня.

В этот момент репродуктор надтреснутым голосом объявил, что поезд «Иркутск – Москва» тронется через три минуты. Пассажиров просьба занять свои места.

– Пойдём, Лара, пойдём, – заторопил он её. – Не дай Бог, опоздаем, тогда мы из этой дыры до скончания века не выберемся. Здесь и поезда-то раз в год ходят.

– Да-да… – забормотала она и, увлекаемая своим спутником, неуверенно направилась к выходу. Однако у порога остановилась и бросила последний взгляд на бродягу. – Нет, конечно это не он… Идём!

Они ушли, а через пару минут поезд, набирая скорость, стуча колёсами и унося странную пару, покинул одинокую станцию.

Пётр же… он был не настолько пьян, чтобы ничего не слышать, но и не настолько трезв, чтобы понять, что происходит. Смутно, сквозь полусомкнутые веки, он видел молодую красивую женщину и её респектабельного спутника, слышал их голоса, отдельные слова, которые, кажется, имели какое-то отношение к нему. Нет, он ничего не понял из сказанного, но сердце его почему-то вдруг сжалось так, что, казалось, вот-вот разорвётся на куски. Всё это походило на какой-то странный, фантастический сон, от всего этого веяло чем-то потусторонним, нездешним, невозможным…

Наутро, очухавшись, он так и решил, что всё это ему приснилось – и женщина, и пижон, её сопровождавший, и их непонятные речи.

С этой ночи ему стали сниться сны. Они смущали, тревожили, пугали его, вносили какую-то сверхъестественную, сюрреалистическую струю во всю его никчемную жизнь, заставляли часами сидеть, задумавшись, где-нибудь в углу – и вспоминать, вспоминать… Вспоминать сны.

Но снов он не помнил. Проснувшись, он тут же всё забывал.

* * *

Ударили первые октябрьские морозы, однако снега ещё не было. В городе стало сухо и чисто, да и сам он как-то посвежел, помолодел, приободрился.

В середине октября вернулись из запоя Михалыч и Николай, работавшие грузчиками в станционном буфете. Оба были злые, трезвые, с посиневшими, заросшими щетиной лицами и трясущимися руками. Наткнувшись на пьяного Петра Суханова, они молча, методично избили его. Били не сильно, без злости, а так, скорее для острастки. Напоследок пригрозили, что если он ещё хоть раз появится здесь, башку снесут в два счёта.

В «бомжеубежище» он вернулся раньше обычного, ещё засветло. На вопрос деда Евсея, где это он заработал фингал, Пётр лишь сухо рассмеялся и добавил, что получил расчёт и в буфет ему дороги больше нет.

Забившись в подвал одного из полуразвалившихся строений, он заснул беспокойным сном. За ночь столбик термометра упал до минус десяти, и к утру он продрог до самых костей. Провалявшись на куче тряпья до полудня, он хотел было подняться, но не смог: его бил сильный озноб, лоб пылал, во рту пересохло, мысли путались.