Далёкие огни, или В ад и обратно - Страница 10

Старик вскочил и бросился в объятия Петра. А тот, растерявшийся, растроганный до глубины души, глупо улыбался и мягко похлопывал деда Евсея по спине.

– Жив, подлец, жив! – лопотал старик, шмыгая носом. – Рад, чертовски рад тебя видеть, Петенька. Порадовал старика, ох как порадовал. Прикипел я к тебе, сам не знаю за что. Думал, и не свидимся боле.

Полковник Коля с трудом оторвал старика от Петра и в свою очередь облапил того своими огромными ручищами.

– Вот это по-нашему, мужики, – гудел он, скаля своё широкое лицо в добродушной улыбке. – Люблю вас за это.

Обмен приветствиями продолжался ещё минут десять. Привлечённые шумом, к костру постепенно подтягивались другие бомжи, и вскоре вокруг доктора и Петра сгрудилось около двух десятков бродяг. Каждому хотелось лично поздороваться с вновь прибывшими.

– А теперь, братва, – крикнул доктор, когда церемония приветствия подошла к концу, – выгружайте всё из этой тачки. Это всё ваше. Сегодня мы будем гулять. Кто сказал, что мы чужие на этом празднике жизни?..

Дважды повторять не пришлось. «Рафик» опустел в считанные минуты. Вскоре у костра уже красовалась новогодняя ёлка, наряженная и украшенная лично доктором. Тут же сложили съестные припасы и выпивку.

Основная часть населения «бомжеубежища» сошлась у костра дела Евсея и кольцом расположилась вокруг огня. Каждый пришёл со своим стаканом, кружкой или черпаком: другой посуды бродяги, как правило, не имели. Атмосфера в лагере в корне изменилась: чувствовалось воодушевление, предпраздничное возбуждение и оживление, в обычно тусклых, безжизненных глазах бомжей засветились весёлые огоньки, а на их небритых и немытых физиономиях заиграли радостные улыбки.

Появился гармонист и заиграл какую-то залихватскую мелодию, кто-то хрипло, фальшивя, затянул песню.

Дед Евсей и доктор суетились больше остальных. Когда, наконец, все приготовления к празднику были окончены, бутылки откупорены, колбаса и хлеб порезаны, солёные огурцы выложены прямо на газету, а бенгальские огни розданы всем присутствующим, доктор поднялся со стаканом водки в руке и призвал всех к тишине. Шум у костра мгновенно утих.

– Мужики, я не мастер говорить длинные и красивые речи, – начал он свой тост. – Поэтому буду краток. Я хочу поднять этот стакан за ту искорку, порой крохотную и едва заметную, искорку, которая живёт в сердце каждого из вас и поддерживает в самые тяжёлые минуты вашей нелёгкой жизни, ту самую искорку, которой жив каждый русский человек и без которой все мы гроша ломанного не стоили бы. Я хочу выпить за надежду.

При всеобщем молчании доктор опорожнил свой стакан.

– За надежду! – подхватил полковник Коля. – За неё, родимую!

Ещё секунд двадцать полной тишины, пока люди пили водку, припав жадными губами к своим стаканам и кружкам – а потом тишина вдруг разом разорвалась. Посыпались ответные тосты, одобрительные возгласы, смех, кто-то хлопал доктора по плечу, кто-то клялся ему в вечной дружбе, кто-то пускал слезу.

Веселье набирало силу.

Дед Евсей оказался рядом с Петром.

– Как живёшь, Петенька? Вижу, прифрантился ты, на человека стал похож. Работаешь?

Пётр кивнул.

– Работаю, дед, тружусь, жить-то ведь на что-то надо. Да я и могу без дела сидеть.

– И правильно. Не хрена тебе по помойкам шастать и бутылки пустые собирать. Я сразу понял: есть в тебе какая-то жилка, не приживёшься ты в бомжах. Я ведь тебя ещё тогда насквозь разглядел, когда ты от водки чуть было коньки не отбросил. Пьёшь сейчас-то?

Пётр мотнул головой.

– Завязал, дед, завязал подчистую. Так, за компашку с доктором грамм по сто, бывает, вечерком тяпнем, для поддержания беседы, а так чтобы напиться – ни-ни. Да и не тянет что-то.

– Одобряю. Не нужна тебе, Петенька, эта зараза. Жизнь у тебя вся ещё впереди, сейчас сгубишь, потом поздно будет на попятный идти… А доктора нашего крепко держись, сынок, он мужик что надо. Редкой души человек. Один он, понимаешь, один на всём белом свете, не на кого тепло своё излить, вот он к тебе и приклеился. Смотри, не оттолкни его.

– А отчего ж он один?

Дед Евсей на минуту задумался, закурил папиросу.

– Была у него жена, – сказал он, – да года три назад умотала в Тверь с каким-то офицеришкой. Вот с тех пор он один и кантуется. И, заметь, никогда ни на что не жалуется. Оптимист, каких ещё поискать.

– Да, – согласился Пётр, – оптимизма у него не отнять, это ты верно, дед, подметил.

– А я всегда всё верно подмечаю, – рассмеялся старик.

Ровно в двенадцать открыли шампанское. Полковник Коля провозгласил тост за крепкую мужскую дружбу и выпил с доктором на брудершафт.

Вновь заиграла гармошка, несколько бродяг пустились в пляс.

Доктор, прищурившись, с улыбкой смотрел на всё это веселье.

– Слышь, мужик, – толкнул он локтем Петра, – а ведь есть во всём этом что-то эдакое… Есть ведь, а?

– Есть – в чём? – не понял тот.

– Ну, как тебе сказать… В том, – он обвёл рукой круг ликующих бродяг, – чтобы… чтобы давать, наверное. И видеть, что это нужно людям.

– Есть, – кивнул Пётр. – Так уж человек устроен: любит давать, даже если не всегда это осознаёт.

– О, да ты философ! – рассмеялся доктор. – А давай-ка мы с тобой ещё по одной тяпнем. Сегодня можно.

– Давай. За что будем пить?

– А вот за это за самое. За то, чтобы уметь давать людям то, что им действительно нужно. А ещё за этих бедолаг, выброшенных на обочину жизни. И за нас самих – ведь мы немногим от них отличаемся.

Они звонко чокнулись и выпили.

Около трёх часов ночи на шоссе, метрах в трёхстах от костра, где кутили бродяги, остановилась легковушка. Из неё вывалились пятеро крепких парней и пристроились у дороги справить малую нужду. Краем глаза Пётр видел их, но поначалу не придал этому факту значения.

Парни же, посовещавшись, направились к «бомжеубежищу». Вторично Пётр заметил их, когда они были уже метрах в ста от костра. У одного из них он заметил монтировку. Холодок пробежал у него по спине.

– У нас гости, – толкнул он доктора и кивнул в сторону парней.

– А? Что? – завертел головой тот, пока не наткнулся взглядом на вновь прибывших.

Парни остановились метрах в тридцати от костра. Все они были в изрядном подпитии.

– Эй, рвань подзаборная! – крикнул один из них, оказавшийся долговязым бритоголовым верзилой. – Какого хрена вы здесь балаган устроили?

Доктор поднялся и шагнул им навстречу.

– Идите, ребята, своей дорогой. Мы вас не трогаем, и вы к нам не лезьте. Не мешайте людям Новый год справлять.

– Ха! Люди! – сплюнул сквозь зубы верзила. – Дерьмо вы, мать вашу, а не люди. Сворачивайте манатки и канайте отсюда, пока рёбра вам не переломали. Живо!

– Это кто дерьмо? – зарычал полковник Коля. – Это я дерьмо?!

– И ты, и все эти псы вонючие, – зло проговорил верзила.

Наступила гробовая тишина. Полковник Коля набычился и весь сразу как-то посерьёзнел.

– Слушай, ты, бритоголовый, – медленно процедил он сквозь зубы, – если ты позволишь себе ещё хотя бы одну гадость в адрес моих друзей, я тебя уроню.

– Ага, уронил один такой, – заржал верзила, – до сих пор кровью харкает.

Перекинувшись между собой парой слов, парни вновь двинулись к костру.

На их пути оказался доктор.

– Погодите, ребята, давайте по-хорошему, – попытался урезонить он их. – Тихо-мирно разойдёмся в разные стороны и забудем этот печальный инцидент.

Сильный удар в лицо свалил его с ног. Доктор тяжело рухнул в снег. Пётр было рванул ему на помощь, но его опередил полковник.

– Ах ты мразь!.. – прорычал он и кинулся на верзилу, но мощный удар в пах свалил и его. Полковник грузно осел и завыл от боли.

– М-м-м… Ну всё, хана вам, подонки… – прошипел он, корчась на снегу и хватая ртом воздух.

Кое-кто из бомжей бросился врассыпную, остальные же сгрудились плотной группой и отступать, видимо, не собирались.