Дайте руку королю - Страница 17

– Хо-хо-хо! Хи-хи-хи! – сколько хохоту, визгу. Сколько топота. С каким восторгом хлопают в ладоши. – Попку-золотит-попку-золотит-попку-золотит!

– А ну – перестаньте!

Он крутнулся от этого голоса. Раскатиться – и об стенку! Вдребезги! Чтоб и пятна не осталось.

– Конфеты – мои! Я ему отдаю. Всю коробку.

Он лежит на боку, надевает трусы. О-оо, как это долго! Левую ногу нужно сгибать рукой, приподнимать… Девчонки смотрят. И Ийка…

Теперь – портки. Правая нога влезла в ту же штанину, куда он всунул левую. У-ууу! Он гримасничает, дергает штаны, торопится. И нет конца… Девчонки глядят.

И Ийка…

Тьма. Ночь.

Он убегает… Ладони, живот, коленки намазал клеем. Вылез в окно, прилип к наружной стене. Отдирает от нее ладони, передвигает ниже. Так же – живот. Коленки. Передвигается вниз «по частям». Как гусеница…

Вот-вот грянет тревога. Чтобы его вернуть…

Зев водостока. Скорей сюда! Вытянув руки вперед, всунулся в трубу. В ней отвратительно склизко, липко. Но он втискивается в нее глубже, чтобы спастись. Карабкается вверх. Ногти мерзко скрежещут о ржавчину. Обламываются.

«Трубу не сдерут, как штаны! – думает он. – Я спасся!»

И вдруг вновь ужас: «Они будут ждать дождя…» Как жутко!..

Неожиданно мысль: «А я и в дождь не вылезу!»

Облегчение…

В животе затрепыхалась птица. Бьет, бьет крыльями. Крылья в острых-преострых перьях. Секут, секут его нутро. Резь! О-оо-м-ммм!.. Клюв впился в кишки… птица рвется из живота.

Вырвало. Полегче… Потолок колеблется. Рушится… Глыбы, глыбы… Крикнуть! А голоса нет. Глыбы громоздятся на него: разбухшие, мягкие. До чего тяжелы! Давят! Стиснули! Воздуха…

А кому-то весело. Голос – звонкий-звонкий! – поет: «Я лежу у речки… попку-золотит-попку-золотит-попку-золотит…»

– Бр-ррр! Об-блевался! – голос Сашки-короля. Утро?..

Не сон. Сашка подбросил-поймал шоколадную конфету. В пасть. Жует, словно хлеб; желваки ходят, двигаются уши.

Скрип отдал ему вчера Ийкину коробку…

Глядит на Скрипа, рожу кривит:

– Бр-ррр! – И жрет конфету. Возле него Петух. Глазки-точки в мохнатых ресницах.

– Это его бабы так отпи…ли! По желудку напинали!

Король кивнул. И поскакал прочь на клюшках. Ему неинтересно.

Скрипа положили в бокс. Есть особая палата, разделенная на боксы – узенькие каморки. В них держат заболевших гриппом, ангиной. Роксана Владимировна опасается, что Скрип заразный. На всякий случай колет его пенициллином. А у него был невроз желудка…

В боксе – кровать, тумбочка; на полу – судно. И больше ничего. Окошко – под самым потолком; не открывается; выходит в палату. Поэтому в каморке и днем полутемно. Дверь заперта.

Тошнота, температура у Скрипа прошли. Он отдыхает от вытяжения. Петля Глиссона не стискивает челюсти, ремни не впиваются в лодыжки. Можно лежать как хочется: на боку, на животе.

Но до чего же ему плохо! Невыносимо! Видит-видит себя в палате у девчонок. Они срывают с него штаны, трусы… Хохочут! Об этом нельзя не думать. Он кусает губы в кровь, бьет себя по щекам, по лбу – и все равно видит себя там…

«Я убью! Убью Сашку!»

Сколько раз видел в фильмах, как убивали. Из автомата. Из пистолета. Саблей. Ножом. У него ничего этого нет – но как надо! надо убить эту тварь! Проклятую-страшную-мерзкую… Каких только слов ни заслужила гадина.

О, если б Сашка был связан! Скрип точилкой для карандашей строгал бы его задранный толстый кончик носа… Раз няня Люда изобразила, как хорек загрызает курицу. Если б гад был связан, Скрип загрыз бы его, как хорек курицу! И пел бы от счастья…

Помоги же кто-нибудь! Мать бросила его здесь. Мать, отец, бабушка – далеко, как далеки герои сказок. Как Финист Ясный Сокол. Как Марья Моревна. Их можно лишь представлять… Отец сидит дома за письменным столом, на котором горит лампа с темно-голубым абажуром. Стопка тетрадок. Отец их проверяет, он учитель. Обмакивает перо в красные чернила, исправляет ошибки, ставит отметки.

У стола стоит кожаный коричневый диван. Скрип так любил, лежа на диване, наблюдать за отцом… Думает он сейчас о своем сыне?

Обещал щенка-волкодава… Мать уверяла: только покажу врачам – и домой… Обманули. Предали.

Он нашел в тумбочке шарики от шарикоподшипников. И завернутые в бумажку палочки бенгальского огня. Наверное, их кому-то принесли перед Новым годом. Но зажечь не пришлось – хозяин попал в бокс. Вероятно, тут ему стало хуже, и его отправили в инфекционную больницу – иначе не бросил бы здесь.

Шарик закатился под тумбочку. Скрип хотел приподнять ее, и вдруг крышка отстала. Снялась.

Он понял, как тут развлекались… Собрал на полу все одиннадцать шариков. Положил на них крышку от тумбочки. Опустился на крышку, на подогнутые ноги. Можно немножко проехать: туда-сюда, туда-сюда…

Если бы появился Сашка – тут же отнял бы и это развлечение. Он представил: король отшвырнул его, усаживается на крышку… крышка трещит – она не то что крепкий широкий подоконник…

Скрип замер. Его осенило.

Когда он вернулся в палату, в одном кармане была горсть шариков, в другом – шесть палочек бенгальского огня. Улучив момент, он переложил это в свою тумбочку.

Лежа на вытяжении, Скрип дождался, когда ходячие выйдут, и шепотом сообщил план Кире и Проше. Они стали думать… Как это их захватило! Думают, перешептываются.

Через два-три дня Киря сказал: крышка от тумбочки не годится. И Скрип как раз сообразил это. Им нужна доска, что лежит в «кубовой». Эту доску кладут поперек ванны, сажают на нее тех, у кого загипсован торс, кому можно мыть только ноги. Доска примерно с подоконник шириной.

Еще им нужны спички… Скрип достал пустой спичечный коробок из мусорного ведра в уборной. А когда вечером поли ушли в красный уголок, залез в тумбочку к Сашке и стырил из полного коробка штук десять спичек. В другой вечер Скрип развязал бинты на Кириной люльке. Тот спустился на тележку. Они приволокли из «кубовой» доску, спрятали под матрац Проши. Его койка ближе к окну, чем их кровати.

Им на руку, что Бах-Бах лечится после «фокуса». Вместо нее дежурит сестра Светлана. Со второго этажа поднимается в сестринскую Миха. И Светлана не думает заглядывать ночью в палаты.

…Три друга поклялись: молчать! (после того как их план исполнится). Пусть их пугают, пусть допытываются – ни словечка! Посадят в тюрьму? Им-то лучше! В тюрьме не лежат на вытяжении или в гипсовой люльке. Там не подтягивают к «гусю».

Может, будет лучше признаться – и в тюрьму?

Он опять не пошел смотреть телевизор. Какие фильмы – когда… Сидит на койке. Справа лежит Проша. Дальше – койка Сашки, сейчас пустая. Над ней – часть окна: примерно, его треть. Когда король прыгает с койки на середину подоконника, ноги повисают над полом.

Окно распахнуто. Лето. Вечер душный.

Слева от Скрипа – Киря в гипсовой раковине. В палате еще двое лежачих. Но их койки далеко, там не слышно, о чем шепчут друзья.

– Почему не говорим ничего? – прошептал Скрип.

Проша глубоко вздохнул. Глаза изумленные – точно увидели Ивана-Царевича на Сером Волке.

– Ну, чего ты? – нервно спросил Скрип.

– Хоть бы все получилось… – Проша вздохнул опять.

– Не фиг бояться! – сказал Киря.

Скрип вдруг заметил: друг дрожит. Примотан бинтами к люльке, и все равно видно, как трясется. А сам не дрожит? Даже зубы стучат.

– Вот-т-т… – выдавил Киря, – пог-г-говорили…

Поли возвратились восторженно-взвинченные: какой был фильм! Про двух грузинских мальчиков-пастухов. Они были одни зимою в горах. Нашли израненного замерзающего человека, привели в свою хижину. А тут напала огромная стая волков – рвут овец. Мальчики стреляют из старинных ружей, а волки уже разорвали их любимую овчарку… Спасенный человек отогрелся: оказывается, это кровавый убийца. Подкрадывается к мальчикам сзади, с ужасающей усмешкой заносит кинжал…