Дай мне руку, тьма - Страница 17
– И не подумаю. Я проснулась сегодня с приятным ощущением и улыбкой. Во всю физиономию.
– Такой же, как сейчас?
– Шире.
– Гм-м-м…
Энджи уселась на стиральную машину.
– Итак, ты звонишь мне на бровях в три часа ночи, чтобы проконтролировать мою сексуальную жизнь. В чем дело? – Она зажгла сигарету.
– Помнишь Кару Райдер?
– Конечно.
– Ее убили прошлой ночью.
– О нет!
– Да. – Из-за дополнительной порции сливок мой кофе напоминал детское питание. – Распята на Митинг-Хаус-Хилл.
Энджи на мгновение зажмурилась. Она посмотрела на свою сигарету так, словно та могла ей что-то объяснить.
– Есть предположения, кто мог это сделать?
– Да нет, никто вроде не маршировал по Митинг-Хаус-Хилл с окровавленным молотком, выкрикивая: «Кто со мной распять бабенку?» – если ты это имела в виду. – Я вылил остатки кофе в раковину и налил себе свежего.
– Не знаю. Еще слишком рано. – Я повернулся, а она соскользнула со стиральной машины и стала передо мной.
Я видел худенькое тело Кары, лежащее в холодной ночи, распухшее, выставленное на всеобщее обозрение, пустые, невидящие глаза.
– Позавчера я встретил ее возле «Изумруда». Мне показалось, что у нее неприятности, но я не стал ничего выяснять. Одним словом, проморгал.
– Чувствуешь себя виноватым?
Я пожал плечами.
– Ты не прав, – сказала она, проведя теплой ладонью по моему затылку и заставляя меня взглянуть ей прямо в глаза. – Понятно?
Никто не должен умирать, как Кара.
– Понятно? – переспросила Энджи.
– Да. Думаю, да.
– Нечего думать, – сказала она и, отняв руку, вытащила из кошелька белый конверт и протянула мне. – Он был приклеен скотчем к входной двери внизу. – Потом она указала на маленькую коробку на кухонном столе. – А это стояло у двери.
Моя квартира находилась на третьем этаже, и обе двери, парадная и черная, запирались на засов. К тому же дома всегда имелась пара пистолетов. Но все это не могло сравниться с мощью двойных дверей, что охраняли сам дом. Обе были сделаны из тяжелого черного немецкого дуба и отделаны, для усиления боеготовности, пластинами из стали. Стекло внешней было снабжено сигнализацией плюс на дверях красовалось в общей сложности шесть замков, которые открывались с помощью трех различных ключей. Один набор был у меня. Другой у Энджи. Еще один у жены хозяина, которая занимала квартиру на первом этаже, так как была не в состоянии выносить общество своего мужа. И наконец, двумя комплектами обладал сам Станис, мой сумасшедший хозяин, который боялся, что к нему вломится ударный отряд большевиков.
Короче говоря, мой дом был суперохраняемый, и меня удивило, как это кто-то смог приклеить конверт к парадной двери и оставить под ней коробку, не тронув сигнализацию, которая перебудила бы всю округу.
Конверт был простым, белым, иными словами, обычным конвертом для писем, в центре было напечатано два слова: «патрику кензи». Ни адреса, ни марки, ни обратного адреса. Я распечатал его и вытащил лист бумаги. Развернул. Ни заголовка, ни обращения, ни даты, ни приветствия, ни подписи. В центре, в самой середине листка, всего одно напечатанное слово:
ПРИВЕТ!
И больше ничего.
Энджи тоже посмотрела, перевернула, понюхала.
– Привет! – вслух прочитала она.
– Привет! – ответил я.
– Нет, – сказала она, – не так, скорее: «Приве-эт!» Попробуй по-девичьи хихикнуть.
Я попробовал.
– Неплохо.
ПРИВЕТ!
– Может, это Грейс? – Она налила себе еще кофе.
Я покачал головой:
– Она говорит «привет» совсем по-другому, поверь мне.
– Тогда кто?
Честно говоря, я не знал. Записка казалась безобидной, но вместе с тем странной.
– У чувака талант по части краткости.
– Либо крайне ограниченный словарный запас.
Я бросил записку на стол, развязал ленточку на коробке и открыл ее. Энджи наблюдала из-за моего плеча.
– Что за чертовщина?
Коробка была заполнена бамперными наклейками. Я зачерпнул горсть, там осталось примерно столько же.
Энджи тоже запустила руку и захватила свою порцию.
– Это… странно, – сказал я.
Энджи подняла одну бровь, а на ее лице появилась забавная гримаска, означающая любопытство.
– Можно сказать и так.
Мы перенесли все в гостиную и разложили на полу в виде коллажа из черных, желтых, красных, синих и переливающихся наклеек. Их было девяносто шесть, и, читая надписи, мы ощущали, что соприкасаемся с миром нетерпимости, скудных эмоций и безнадежных попыток найти адекватное самовыражение:
НЕ НАРКОТА, А КРАСОТА!; Я ЗА ВЫБОР, И Я ГОЛОСУЮ; ЛЮБИ МАТЬ ТВОЮ; ЭТО РЕБЕНОК, А НЕ «ВЫБОР»; ОБОЖАЮ ПРОБКИ, БЛЯ; НЕ НРАВИТСЯ ЕЗДА – ЗВОНИ «000-… ЗДА»; РУКИ – ДЛЯ ОБЪЯТИЙ; ЕСЛИ Я – КОЗЕЛ, ТВОЯ ЖЕНА – СУКА; ГОЛОСУЙ ЗА ТЭДА КЕННЕДИ И БРОСЬ БЛОНДИНКУ В ВОДУ; ХОЧЕШЬ МОЮ ПУШКУ? ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ МОЙ ТРУП; Я ПРОЩУ ДЖЕЙН ФОНДУ, КОГДА ЕВРЕИ ПРОСТЯТ ГИТЛЕРА; ЕСЛИ ТЫ ПРОТИВ АБОРТОВ – ТАК НЕ ДЕЛАЙ; МИР НА ЗЕМЛЕ – КЛАССНАЯ ИДЕЯ; СМЕРТЬ МАЖОРАМ; МОЯ КАРМА СИЛЬНЕЕ ТВОЕЙ ДОГМЫ; МОЙ БОСС – ПЛОТНИК-ЕВРЕЙ; ПОЛИТИКИ ЛЮБЯТ БЕЗОРУЖНЫХ ЛОХОВ; ЗАБЫТЬ ВЬЕТНАМ? НИКОГДА; ДУМАЙ ГЛОБАЛЬНО, ДЕЙСТВУЙ ЛОКАЛЬНО; ТЫ БОГАТ И КРАСИВ? Я ТВОЯ!; НЕНАВИСТЬ – НЕ СЕМЕЙНАЯ ЦЕННОСТЬ; ПРОЖИГАЮ ДЕНЬГИ МОЕГО РЕБЕНКА; МЫ – КРУТЫЕ НА ДОРОГЕ; ДЕРЬМО ПОВСЮДУ; СКАЖИ НЕТ; МОЯ ЖЕНА СБЕЖАЛА С МОИМ ДРУГОМ – Я БУДУ ПО НЕМУ СКУЧАТЬ; НЫРЯЛЬЩИКИ ЛЮБЯТ ПОГЛУБЖЕ; Я БЫ ЛУЧШЕ ПОРЫБАЧИЛ; ОБИДЕЛИ В ПОЛИЦИИ? В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ ЗВОНИТЕ ДЕПУТАТУ-ЛИБЕРАЛУ!; ЧЕРТ С ТОБОЙ; ЧЕРТ СО МНОЙ; МОЙ РЕБЕНОК – ОТЛИЧНИК-ПОДГОТОВИШКА; МОЙ РЕБЕНОК ПОБИЛ ТВОЕГО ОТЛИЧНИКА; СЧАСТЛИВО, ПРИДУРОК; СВОБОДУ ТИБЕТУ; СВОБОДУ МАНДЕЛЕ; СВОБОДУ ГАИТИ; НАКОРМИТЕ СОМАЛИ; ХРИСТИАНЕ НЕ СВЯТЫЕ, ЛИШЬ ПРОЩЕННЫЕ…
…И еще пятьдесят семь штук.
Стоя и глядя на эту груду, пытаясь постигнуть всю глубину различия пестрых посланий, я обрел лишь пульсирующую головную боль. Это было все равно что изучать томограмму шизофреника, после того как все его личности слились в раздирающее единство.
– Придурок, – сказала Энджи.
– Пожалуй, самое подходящее слово.
– Ты видишь что-нибудь общее?
– Помимо того, что это – бамперные наклейки?
– Помимо, Патрик, помимо.
Я отрицательно мотнул головой.
– Тогда не знаю, я пас.
– Я тоже.
– Подумаю над этим в душе.
– Хорошая идея, – одобрила Энджи. – От тебя несет как от тряпки, которой вытирают барную стойку.
Стоя с закрытыми глазами под душем, я видел Кару, как она стоит на тротуаре, вглядываясь в поток машин на Дорчестер-авеню, и говорит, что все выглядит так же, как раньше. При этом из бара несет дерьмовым пивом.
– Будь осторожен, – сказала она тогда.
Когда я вышел из-под душа, у меня перед глазами маячило распятое, пригвожденное к грязной земле тело.
Энджи права. Я не виноват. Невозможно спасти людей. Особенно тогда, когда тебя об этом и не просят. На протяжении всей жизни с нами чего только не случается: мы падаем и поднимаемся, разбиваемся вдребезги, и по большей части каждый сам за себя. И Каре я ничего не должен.
И все-таки, шептал мне внутренний голос, никто не должен умирать так, как она.
Из кухни я позвонил Ричи Колгану, старому приятелю и обозревателю газеты «Трибюн». Как всегда, он был очень занят, голос звучал отстраненно и торопливо, а слова сливались воедино:
– РадслышатьтебяПат. Чтостряслось?
– Занят?
– Угадай.
– Можешь проверить кое-что для меня?
– Говори.
– Распятие как способ убийства. Сколько раз случалось в этом городе?
– За?
– Что – за?
– За какой период?
– Скажем, за последние двадцать пять лет.
– Библиотека.
– Что?
– Библиотека. Слышал о таком заведении?
– Да.
– Я что, похож на тех, кто сидит в библиотеке?
– Видишь ли, если я достаю информацию в библиотеке, то не покупаю библиотекарю ящик светлого «Мишлоба» в благодарность.
– Лучше «Хайнекен».
– Договорились.