Дай мне руку, тьма - Страница 13

Плечи Кары напряглись, как если б он стоял рядом, она невольно потянулась ко мне, и я почувствовал резкий запах рома. И это в десять утра.

– Безумный мир, правда? – Ее глаза сверкнули, как бритвы.

– Мм… пожалуй, – сказал я. – Тебе нужна помощь?

Она вновь засмеялась, затем начала икать.

– Нет, нет. Нет, я всего лишь хотела поздороваться, Патрик. Ты был для нашей компании классным старшим братом. – Она вновь повернула голову в сторону бара, поэтому мне стало очевидно, где именно закончили сегодняшнее утро некоторые члены этой «компании». – Я ведь хотела просто поздороваться.

Я кивнул и заметил, что ее руки слегка подрагивают. Она продолжала смотреть мне в лицо, как будто оно могло открыть ей что-то, потом, не обнаружив ничего, отводила взгляд вдаль, но лишь затем, чтобы через секунду вернуть его обратно. Она напоминала ребенка, стоящего у лотка с мороженым без денег, в то время как у остальных ребят деньги имелись. При этом, провожая взглядом каждую порцию мороженого и шоколадного эклера, которые через ее голову направлялись в другие руки, какая-то ее часть знала, что ей никогда ничего не достанется, в то время как другая лелеяла слабую надежду, что продавец мороженого по ошибке либо из жалости все же даст ей лакомство. Тщетность ожидания была невыносима.

Я протянул ей свою визитку.

Кара насупилась, потом зло ухмыльнулась:

– У меня все хорошо, Патрик.

– Ты уже порядком набралась, а сейчас только десять утра.

Она пожала плечами:

– Кое-где уже полдень.

– Пусть полдень, суть не меняется.

Мики Дуг снова высунулся из двери. На этот раз он смотрел прямо на меня, туман в глазах прояснился, видимо, благодаря уколу или не знаю, чем он там торговал теперь.

– Эй, Кара, зайдешь ты наконец в зал?

Ее плечи чуть шевельнулись, визитка исчезла в потной ладошке.

– Побудь там еще, Мик.

Похоже, Мики собирался сказать что-то еще, но, постучав по двери, как по барабану, исчез за ней.

Кара смотрела на улицу, на автомобили долгим, задумчивым взглядом.

– Когда уезжаешь, – сказала она, – ожидаешь, что все станет меньше, когда вернешься. – Она тряхнула головой и вздохнула.

– Не стало?

Она покачала головой:

– Все выглядит так же, как раньше, просто охренеть.

Она отступила на несколько шагов, похлопывая моей визиткой по бедру, широко распахнула глаза, глядя на меня, и отработанным жестом повела плечами.

– Береги себя, Патрик.

– И ты себя, Кара.

Она указала на мою визитку:

– А зачем, когда у меня есть это?

Засунув визитку в задний карман джинсов, она повернулась в сторону открытых дверей «Черного изумруда». Затем остановилась, повернулась и улыбнулась мне. Это была открытая хорошая улыбка, но ее лицо явно отвыкло от такой мимики и дрогнуло от напряжения.

– Береги себя, Патрик. Хорошо?

– Беречь от чего?

– От всего. От всего.

Я ответил ей беспечным взглядом – по крайней мере, постарался. Она кивнула мне так, как будто у нас теперь был свой секрет, и зашагала к бару.

До того как преуспеть на политическом поприще, мой отец занимался политикой в местных масштабах. Он и плакаты держал, и по избирателям ходил, а бамперы всех «шевроле» в нашей семье пестрели наклейками, кричащими о его фанатичной преданности делу. Для него политика не имела ничего общего с социальными переменами, и он не дал бы ломаного гроша за то, что политические деятели обычно обещали народу; единственное, что он признавал, были личные связи. Политика представлялась ему эдаким пряничным домиком на высоком дереве, и если будешь водиться с правильными ребятами, они возьмут тебя с собой, оставив неудачников внизу.

Отец поддержал Стэна Тимпсона, когда тот, новоиспеченный выпускник юридической школы и новичок в офисе окружного прокурора, баллотировался в члены городского управления. В конце концов, рассуждал он, Тимпсон был жителем нашей округи, начинающим свой путь наверх, и если все пойдет хорошо, вскоре он станет своим парнем, к которому можно обратиться, если ваша улица нуждается в ремонте или у вас слишком шумные соседи, а ваш кузен как раз хлопочет о профсоюзном пособии по безработице.

Я смутно помнил Тимпсона еще с детских лет, но этот образ слился с тем, который я не раз видел по телевидению, и мне трудно было различить их. Поэтому когда его голос наконец просочился в мою телефонную трубку, он показался мне каким-то искусственным, словно мне позвонил автоответчик.

– Пэт Кензи? – вежливо осведомился он.

– Патрик, мистер Тимпсон.

– Как поживаете, Патрик?

– Хорошо, сэр. А вы?

– Великолепно. Лучше быть не может. – Он рассмеялся так, будто услышал остроумную шутку, которую я почему-то не уловил. – Дайандра сказала, что у вас ко мне есть вопросы.

– Да, есть.

– Хорошо, валяй, сынок, задавай.

Тимпсон был всего на десять или двенадцать лет старше меня. Поэтому мне было не вполне ясно, каким образом я мог быть для него «сынком».

– Дайандра рассказала вам о фотографии Джейсона, которую она получила?

– Разумеется. Все это выглядит довольно странно.

– Да, пожалуй…

– Лично я думаю, кто-то пытается сыграть с ней шутку.

– Очень продуманную и разработанную.

– Она сказала, вы исключили версию связи с мафией?

– На данный момент – да.

– Если честно, я не знаю, что вам сказать, Пэт.

– Возможно ли, сэр, что вы работаете над чем-то, что может заставить кое-кого угрожать вашей бывшей жене и сыну?

– Это из области фантастики, Пэт.

– Патрик.

– Думаю, где-нибудь в Боготе окружного прокурора могут преследовать ради личной вендетты. Но не в Бостоне. Итак, что дальше, сынок, это все, что вы можете сделать? – Снова проникновенный смех.

– Сэр, жизнь вашего сына, возможно, в опасности и…

– Защитите его, Пэт.

– Я пытаюсь это сделать, сэр. Но я не смогу, если…

– Знаете, что я думаю по этому поводу? Что это кто-то из психов Дайандры. Забыл принять успокоительное и решил пощекотать ей нервы. Просмотри список ее пациентов, сынок. Таково мое мнение.

– Сэр, если бы вы только…

– Пэт, слушайте меня. Мы разошлись с Дайандрой почти двадцать лет назад. Когда она позвонила вчера вечером, я услышал ее голос впервые за шесть лет. Никто не знает, что мы когда-то были женаты. Никто не знает о Джейсоне. Во время прошлой предвыборной кампании мы ждали, что кто-нибудь раскопает и вытащит этот материал – как я оставил свою первую жену и малыша, к тому же плохо их содержал. Грязная политическая гонка в грязном политическом городе, но эта тайна так и не была раскрыта. Представляешь, Пэт? Она так и не была обнаружена. Никто не знает о Джейсоне, Дайандре и нашей связи.

– А как насчет…

– Приятно было побеседовать, Пэт. Передавай отцу привет от Стэна Тимпсона. Скучаю по вашему старику. Где он скрывается сейчас?

– На кладбище Седар-Гроув.

– Нашел себе работу, копать землю, да? Ну, должен бежать. Береги себя, Пэт.

– Этот мальчик, – сказала Энджи, – еще больший кобель, чем ты.

– Так не бывает.

На четвертый день слежки за Джейсоном Уорреном нам стало казаться, что мы висим на хвосте у молодого Валентино. Дайандра настаивала, чтобы Джейсон ни в коем случае не заподозрил, что за ним наблюдают, ссылаясь на мужское нежелание терпеть чей-то контроль и вмешательство в свою жизнь, а также именно Джейсоново «преувеличенное чувство личного пространства», как она выразилась.

Я бы тоже загордился, подумал я, если б за три дня обработал трех женщин.

– Настоящий фокус, – сказал я.

– Что? – спросила Энджи.

– В среду малыш показал настоящий фокус. Его бюст можно выставлять в зале Славы.

– Все мужчины – свиньи, – сказала Энджи.

– Что правда, то правда.

– И убери эту идиотскую улыбочку.

Если Джейсон и был под наблюдением, то, скорее всего, со стороны одной из своих трех любовниц, оскорбленной красавицы, не желавшей быть просто охотничьим трофеем, – номера два. Но мы беспрерывно следили за ним на протяжении восьмидесяти часов и никакого наблюдения с чьей-нибудь стороны, кроме нашего, не заметили. Кстати, Джейсон всегда был на виду. Почти весь день он проводил в учебном корпусе, устраивая обеденный секс-перерыв в своей комнате в общежитии – по договоренности с соседом, «пыхальщиком» из Орегоны, который по вечерам в отсутствие Джейсона устраивал приемы с марихуаной. После занятий Джейсон до заката занимался на лужайке, обедал в кафетериях всегда в окружении женщин, затем всю ночь шатался по барам.