Да здравствует король (СИ) - Страница 13

«Что же тогда жрут эти чертовы эльфы? Тщеславие растет у них на деревьях или трусливая злость?» – подумалось девушке. Свой вопрос она не озвучила, понимая, как рискует и чем. Король не беседовал с ней, он говорил, и желал говорить единолично, устроив себе долгий поучительный монолог. Цири учтиво молчала, чувствуя только раздражение и невероятную слабость.

– Даже в безвыходных ситуациях вы умудряетесь вывернуться. Как змеи, Цири, вывернуться и укусить, за что потом и лишаетесь головы.

– Змеи бывают ядовитыми, – заметила девушка.

– Бывают. А люди ядовиты все.

Но то было неправдой. Неправдой, потому что Цирилла знала наверняка. Геральт учил ее, воспитывал, как храбрую ведьмачку, и в бестиарии не было записано, будто бы люди обладают ядом, шипами или когтями. Она бы запомнила это, запомнила и использовала в одном из своих боев, во всех, если придется. Ведьмаки используют весь потенциал собственных тел, и Цири знала, что таким козырем они бы не гнушались.

– Знаешь, на кого мы охотились? – отчего-то оживился король.

– Олени, белки, утки, козы или перепелки… Не знаю, кто здесь у вас водится, – честно призналась девушка.

Ей не было никакого дела до его забав, не касающихся ее самой. Не люди – и ладно, пусть хоть собратьев отстреливает, Цири наплевать. Одним эльфом больше, одним меньше – разницы нет. Ведьмачка попыталась улыбнуться собственным мыслям, но губы не слушались: немели от усталости.

Король же не пребывал в раздумьях и времени не терял. Он спешно, на чуть подкашивающихся ногах прошелся вперед по громкому каменному полу, бросил на девушку небрежный взгляд. Зеленая юбка бесстыдно задралась до самого бедра, оголяя белоснежную кожу, волосы разметались по подушке, а губы – чуть приоткрыты. С нее можно было написать картину.

– Посмотри, – произнес эльф, поднимая с пола шкуру убитого им единорога. – Узнаешь?

– Я… – только и шепнула она, мгновенно понимая, кого видела перед собой.

Они слишком много времени провели вдвоем, слишком долго пытались бежать из неизвестного обоим места, скитаясь вдоль песчаных равнин. Цири помнила, помнила хорошо: и его горделивую походку, и тот же гордый нрав, и попытку спасти ее из чужих лап, отдавая должок. Из последних сил она приподнялась, чтобы посмотреть старому другу в глаза, но глазницы его оказались пусты, сухи и черны. Король ей улыбнулся.

– Я выслеживал его целый день. Он бежал, бежал, прячась в самом центре табуна, но, знаешь, Цири, единороги – трусливые твари.

– Ублюдок, – шепнула девушка, в гневе сжимая простынь.

– Убежали, когда я накинул на его шею петлю. Все… Как один, просто убежали подальше, лишь бы их самих не заарканили. Бросили его одного.

Эредин развернул мертвого единорога мордой к себе, чтобы издевательски кивнуть ему, сообщая о своем «горе». Мужчина лишь на секунду потерял улыбку, после вернув ее на положенное место. Шкура единорога выпала из его рук, оказалась на полу, придавленная его ногами. Король молча прошелся вперед, к кровати, пока Ласточка боролась с подступающими к горлу слезами.

– Тебе грустно, Зираэль? Почему? Это всего лишь лошадь. Всего лишь… Урок.

– Для кого и зачем? И кто вообще будет устраивать такое ради каких-то там уроков? Больной ты…

– Это урок для многих, Ласточка. Для единорогов, решивших, что они могут играть по своим правилам, для лояльных им граждан, для тебя самой, Зираэль.

– Для меня? – непонимающе спросила девушка, в бессилье опускаясь на подушку.

Путались не только ее чувства, но и мысли. Голова ведьмачки кружилась, пока дрожали руки, слезились глаза. Она злилась, злилась и боялась, что во всем виновата сама. Иуарраквакс мертв, и его черные пустые глазницы, высохшие уста, брошенное в насмешку тело – ничто не могло дать ей ответ, помочь. Цири жалела старого друга, но понимание, что сама теперь загнана в ловушку – било по ней больнее.

Он сделал шаг вперед, когда девчонка отвернулась, пытаясь сморгнуть слезы. Слякоть окутала ее глаза, превращая картинку перед ними в размытое пятно. Девушка могла лишь слышать его приближающиеся шаги, шумное дыхание неподалеку. Она не вздрогнула, чувствуя, как жесткие пальцы эльфа касаются ее лодыжек.

– Для тебя, все верно.

Голос его дрожал в таком же дрожащем воздухе, запах вина вытеснял духоту. Цири сжала губы плотнее, думая лишь о том, как ей хочется повернуться, как хочется вцепиться ногтями в его лицо и разорвать то в клочья, чтобы потом посмеяться. Слезы все пытались пробиться, заблестеть на лице, но гордость брала верх над другими чувствами. Ведьмачка терпела молча.

– Ты, Цири, принадлежишь мне, – притворно-ласково прошептал эльф, наклоняясь над ней, ладонями шаря по юному телу. – Каждый кусочек твоего испорченного тела – мой. И этот, – произнес он, срывая с нее платье, хватая то за руку, то за бедро, то за едва заметную округлость девичьей груди. – И этот, и этот, и этот!

Цири не поворачивала лица, упрямо смотря в одну точку. Стена. Светло-бежевая стена, расположенная напротив нее – забирала все, что могла. Король злился, он желал ее внимания, испуганного крика, взгляда, гнева, он желал ее реакцию – любую, лишь бы та окрасила комнату новым цветом. Мольбу о милости, заверения о том, что она все поняла и смирилась или же отчаянный гнев и обвинения, следующие за ним. Он ждал, рисуя в воображении картинки, но ведьмачка не дала ничего. Она молчала, лишь иногда позволяя себе сделать особенно глубокий вздох.

– Смотри на меня, – произнес он, понимая, что та не повернется сама. – Смотри на меня, Зираэль, не смей отворачиваться!

Звон от пощечины, казалось, был слышен и за пределами дворца. Он заполнил собою комнату, долетел до самого коридора, и ведьмачка шикнула, почувствовав острую боль. Позже та расползлась по ее щеке, запульсировала на лице, заставив девушку поднять ослабшую руку и прислонить к месту ушиба. Цирилла повернулась, когда эльф сжал ее щеки широкой ладонью.

– Тварь, – прошипела она, вглядываясь в зеленые глаза эльфа. – Не трогай меня… Не смей прикасаться!

Только к сопротивлению у ведьмачки уже не было сил. Ослабшие руки не могли оттолкнуть короля, дать ему пусть и слабый, но все же отпор. Эльф засмеялся. Ему не составило труда сесть на ее бедра, чтобы придавить девушку к матрасу, не дать ей подняться и убежать в темный угол спальни. Ведьмачка дрыгалась под ним, пока эльф расшнуровывал пояс, с лязгом выдирал его из петель. Камзол лужей осел на полу, и остальная одежда легла бы рядом, не жги мужчину желание. Он не мог ни терпеть, ни ждать, лишь наклониться к ее лицу, чтобы лучше видеть.

– Я вобью в тебя послушание, – проговорил он четко и спокойно, прежде чем одним болезненным рывком войти в нее. – Насладись, Цири, наполнись им.

За скрипом кровати эльф не услышал ее вскрика. Руки мужчины сжали оба ее запястья, заведя ослабшие руки ведьмачки за голову, прижав их к скрипучему матрасу. Маленькая, тоненькая, он мог бы сломать ее, надавив сильнее, взяв жестче. Эредин задал темп, отбивал четкий ритм, не делая ни пауз, ни перерывов, чтобы восстановить дыхание. Он брал ее больно, брал со всей силы, чтобы проучить, заставить уважать его право единоличного обладания через боль и страх.

Она не знала, в какой именно момент начала плакать и шептать «Отпусти, отпусти». Ведьмачка повернула лицо на бок, поняв, что руки эльфа теперь заняты, и слезы тут же подступили к глазам. Слабость, боль и отчаяние мешались внутри, котел чувств вскипал, и слезы – были лишь его пеной. Ведьмачка хныкала, хныкала в руках короля, пока тот продолжал издеваться.

– Смотри на меня, Ласточка. Смотри. На. Меня, – произнес он отрывисто, сопровождая каждое свое движение очередным толчком.

И та повернулась. Послушно, так, как ее только что научили. Изумрудные глаза девушки светились гневом, в них плескался дикий огонь, боль, ненависть. В них отчетливо виднелся раболепский страх, принесший королю истовое наслаждение, в них билась тревога, которой он не слышал в шепоте и мольбах. Эльф не пытался утереть ее слезы, облегчить боль или снизить напор. Он двигался быстрее и жестче, не отрывая взгляда.