Да, та самая миледи - Страница 4

Но, боюсь, герцог затеял весь этот эпатаж лишь для того, чтобы привнести в свою скучную жизнь чуточку перца.

Людовик Тринадцатый… Роль оскорбленного супруга он играл с большим удовольствием, но его главное чувство к Анне Австрийской можно определить одним словом – равнодушие. Он был гораздо умнее, чем казался окружающим, и массу усилий положил на то, чтобы они этого не заметили.

Хотя отказать себе в удовольствии лишний раз пошпынять супругу не мог, даже потому, что громогласное посягательство на украшение чела короля рогами наносит ущерб престижу государства. Вершилось бы дело тихо и незаметно, а не с таким треском и блеском, глядишь, Людовик Справедливый был бы только рад, что жена чем-то занята.

Я злая, да? Еще нет.

Король вообще не любил женщин, особенно коронованных. Натерпевшись в детстве от деспотичного и вздорного характера матери, он, уловив эти же черточки в характере молодой супруги, возвел между нею и собою непроницаемую стену. Другой вопрос, может ли королева, не обремененная государственным умом, не быть деспотичной и вздорной? Noblesse oblige.

Прекрасная Анна Австрийская… Не такая уж, прямо скажем, и прекрасная.

Нет, все правильно, она была прекрасной. Для королевы.

Будь она лоточницей близ Нового моста, тот же Бекингэм не удостоил бы ее даже взгляда. Толстый нос, сонные глаза, вечно выпяченная вперед нижняя губа испанской немки – на все это накинута королевская мантия, и вот уже мы слышим о прекрасном маленьком ротике с прелестной капризной губкой, томном взгляде, величественной, воистину королевской линии носа.

Чтобы грубая лесть не превратилась в откровенную ложь, поэты выбрали наименее подверженные опровержению прелести королевы и в унисон принялись воспевать ее божественные руки и плечи. Вот тут что верно, то верно. Поскольку нам, знатным дамам, стирать в корыте не приходится, то и руки у нас сохраняются неплохо. Таким образом, стихи придворных лизоблюдов будут правдивы по крайней мере еще лет десять – пятнадцать, пока королеву окончательно не разнесет.

Вы думаете, я завидую? О, нет!

Ревную? Конечно!

А я и не собираюсь быть беспристрастной!

В конечном итоге я чуть было не лишилась головы, хотя бедняжка Бекингэм пострадал, естественно, куда больше. Сам виноват.

Остался кардинал. Любил ли он Анну Австрийскую, не любил ли? Об этом знает только он сам. А кардинал свои тайны никогда не открывает.

Но если она и вправду отвергла нежные чувства Его Высокопреосвященства, то нам страшно не повезло с королевой. Она не только красива по-королевски, то есть с большой натяжкой, но и вдобавок не совсем умна. А прямо сказать, совсем не умна.

В этой компании только Ришелье и стоит любить. А если не любить, то хотя бы уважать, как принято в приличном обществе уважать бесспорно умных людей, независимо, от того враги они или друзья. Но уважение не входит в число королевских добродетелей.

Очень жаль.

Королеву.

Времени с тех пор прошло много, даже самые злые языки убедились: только благодаря кардиналу король и терпел королеву столько лет, пока божьим промыслом она не родила дофина. Не отговори Его Высокопреосвященство в прошлом году короля от развода, провела бы Анна Австрийская остаток жизни в монастыре.

Счастья королю это решение, конечно, не принесло, кардинал тоже не перестал быть заклятым врагом королевы, потому что, если нет уважения, отсутствует напрочь и обычная благодарность, но ради спокойствия во Франции два первых лица государства пошли на это. Склоняю перед ними голову. Я бы так не поступила.

Но тогда, в 1625 году, символом схватки между кардиналом и Бекингэмом стала именно королева.

Не было бы королевы, стала бы породистая лошадь или резвая борзая… Но хорошенькая женщина всегда придает поединку мужчин особую прелесть. Борзая ей и в подметки не годится… Ну кто бы сломя голову понесся за тридевять земель, получив подложное письмо от лошади?

К сожалению, госпожа Ланнуа, подделавшая письмо от короле вы, была стара и совсем нехороша собой. Поэтому ее послание дышало подлинной страстью, ураганом чувств, что не могло не насторожить герцога даже при всем его самомнении. Да и получил он его не по обычным каналам. Заинтригованный герцог принял меры предосторожности и первым делом связался с госпожой де Шеврез, высланной за бесконечные интриги в Тур.

Вот до кого мне далеко. Такую интриганку надо еще поискать. Шифры, платочки, молитвенники в разных переплетах. Помнится, после скандала, возникшего в результате огласки тайной переписки королевы и испанского посланника маркиза де Мирабеля, когда королева по своему обыкновению лила горючие слезы и заявляла, мол, все ее ненавидят, а остальные участники интриги делали вид, что знать ничего не знают, в воцарившейся суматохе госпоже де Шеврез послали в Тур молитвенник не того цвета. Она, переодевшись в мужское платье, без малейших колебаний направилась прямиком к испанской границе. Пострадал Марильяк, давший ей охрану. Герцогине же все было как с гуся вода. Она невозмутимо вернулась в Тур и затихла до новых интриг.

Госпожа де Шеврез имела постоянную связь с Лувром и, конечно же, знала, что королева не писала герцогу. Приманка сработала не так, как ожидалось, и ловушка была обнаружена.

Нормальный человек порадовался бы тому, что не попал в расставленные сети, и спокойно повернул восвояси, но Джорж Вилльерс (как всегда) усмотрел в этом вызов себе со стороны Его Высокопреосвященства. И решил добиться встречи с королевой уже назло всем и каждому.

Вместе с герцогиней де Шеврез они направились в Париж и поселились там: он на улице Лагарп, дом семьдесят пять, она на улице Вожирар, дом двадцать пять.

Лица, которым поручался надзор за герцогиней де Шеврез, благополучно все прошляпили, благодаря чему Его Высокопреосвященство знал лишь, что герцог в Париже. И именно благодаря подложному любовному письму. Но Париж большой…

Попытки задерживать на улицах людей, напоминающих Бекингэма, ни к чему, кроме недоразумений, не привели. Кардинал решил ухватить проблему с другого конца.

С помощью госпожи де Ланнуа вычислили передаточное звено между герцогиней де Шеврез и королевой. Как и думал кардинал, связь шла через родственницу камердинера королевы Ла Порта, состоявшую в штате обслуги. Решено было изолировать это ненужное звено.

Рошфор, которому после Брюсселя море было по колено, похитил связную, но при этом страшно наследил. Какого черта ему понадобилось шастать то по улице Старой Голубятни, то по улице Могильщиков?

(Должна заметить, что качество его работы всегда ухудшало пренебрежение к мелким деталям. Уже вернувшись в Париж, я как-то прямо спросила его об этом. Рошфор что-то вдохновенно врал про поиск и наблюдение, но я думаю, что просто горожанки с улицы Могильщиков очень любезны с красивыми военными.)

Похитив кастеляншу, люди Его Высокопреосвященства решили, что дело сделано. Уже по почерку видно, что сам он процесс не контролировал, полагаясь на агентов, даже не подтверди мои догадки де Витри.

Если бы Его Высокопреосвященство направлял действия гвардейцев, то, разумеется, вместе с госпожой Бонасье был бы арестован не только ее супруг (еще одна грубая ошибка мелких служак, оставивших его на свободе), но и все соседи в округе.

И, к слову, после всех этих проколов не просто смешно, а даже странно слышать о всемогуществе ужасного кардинала и о безвольном короле.

Его Высокопреосвященство только год был в роли первого министра и пока просто тонул в море бумаг. Только год спустя Его Величество освободил своего главу правительства от разбора жалоб частных адресатов и позволил сосредоточиться на сугубо важных вопросах внешней и внутренней политики.

Как можно быть всемогущим, если один росчерк королевского пера – и тебя заживо растерзают на части желающие занять твое место?

Я уже говорила, наш король значительно разумнее, чем принято считать. Хотя бы в том, что для выполнения действий, от которых болит голова, держал близ себя более умную, чем он, персону.