«Да» и «аминь» - Страница 2

Мы не просто смотрели на предметы, мы видели в них единство и вечность Бога. А пианино! О, пианино было вещью незаурядной, величественной, непостижимым торжеством, вещью, красивой самой по себе и, помимо всего прочего, началом поэзии и математической точности! Раз-два-три. Ноты, и у каждой свое название и смысл. Музыка познается и становится возможной. Бетховен и Бах. Три-четыре-пять. Сердце человека бьется в ритме нашего времени.

Молчаливая масса и пальцы Шопена – нашего Бога. Мы совершали паломничество на свалку – изучать смерть, преходящие формы, позор старости и никчемности, смотреть, как гибнет Бог в уродстве и несовершенстве, в безжизненной, безобразной материи, дабы познать «да» и «нет», смысл человека и реальности, блеск и ужас, красоту и грех, грех абсолютный, и гибель. Нам было грустно: хлам подавлял нас тоской – все чаяния, усилия и мечты человека обречены на такой вот финал – мусор, тление и застарелый масляный смрад.

Мы знали, что все эти предметы происходят из нашего мира, и их кончина печалила нас, поэтому мы занялись поисками чего-то непреходящего, нетленного, вечного, формы которого не поддаются разрушению. Мы потеряли веру в часы. Потеряли веру в лампочки. Мы разбивали их вдребезги.

Молодая травинка, клейкие листочки, цветы, распустившиеся по весне, несомненно, были составной частью этого непреходящего, но было и нечто иное, более ослепительное, с более прекрасными очертаниями. И оно явилось нам, как и многое другое, случайно.

Возвращаясь однажды вечером домой после того, как я распродал газеты, я увидел на улице птицу, бегающую под припаркованными автомобилями. Это оказалась заблудившаяся, перепуганная курица. Я ее поймал, сунул под мышку и принес домой.

Мне было ее очень жаль, она дергалась с перепугу у меня под рукой, и, проходя по освещенным местам под уличными фонарями, я заглядывал ей в глаза, и, казалось, они были полны печали, тоски по дому и друзьям и почти смертельного одиночества. По дороге домой я разговаривал с курицей по-армянски, пытаясь успокоить ее: «Не бойся, не плачь», – потому что мне казалось, что курица в глубине души плачет. Домашняя птица, заблудившаяся в городе, пытается найти себе убежище под машинами. И вот я принес курицу домой, показал Крикору, маме и сестрам.

– Я нашел эту курицу, – сказал я. – Она заблудилась на улице, и я залез под автомобиль и достал ее оттуда. Сначала она убежала от меня, но я уговорил ее, и она подошла ко мне.

Я был ужасно доволен. Я опустил курицу на пол, и она принялась расхаживать по гостиной. Вот она замерла, наклонила голову набок и стала прислушиваться к нашему смеху. Мы долго смеялись, ведь это так забавно – найти курицу, принести ее домой и смотреть, как она расхаживает по полу. Очень занятно. Нам казалось, будто в этот вечер к нам пожаловал особо почетный гость.

Утром курица больше не чувствовала себя несчастной. Она ходила по нашему заднему двору и под солнечными лучами выглядела весьма привлекательно. Крикор принес молоток и пилу, смастерил для курицы домик с клеткой и посадил ее туда. И мы принялись ждать.

Нам нужно было яйцо. Не какое-то там, а единственное в своем роде, наше яйцо. Я нашел курицу. Спас ее от города, где ее мог переехать автомобиль или она могла замерзнуть. Так что яйцо, пожалуйста.

Мы сделали для курицы гнездо и стали ждать появления нашего яйца, думая о том, какое это чудо – яйцо. Мы разговаривали. Мне хотелось разузнать о скорлупе, отчего она такая прочная и чистая, а форма совершенная и безупречная. Почему это так? Крикор сказал, что не знает. Так получается.

Никто не знает ответа на мой вопрос. Впрочем, и все другое – листья, цветы, человек – диковинно, но просто и безыскусно.

Прошел день. Яйца не было. Мы забеспокоились. У этого происшествия могло быть только одно логическое завершение – яйцо, единственное и неповторимое. Оно должно было явиться в мир из пустоты, отрешенное и совершенное, и вместе с тем причастное ко всем видам и родам предметов, ко всем формам, явиться началом всего сущего. Яйцо? Вселенная, Бог, простота Вселенной, Божья милость. Прошел еще день. Яйца по-прежнему не было. Мы сходили к курице, посмотрели на нее, поговорили между собой. Мы стали опасаться, что в ней нет искры жизни. Мы нервничали. Нам хотелось увидеть нечто совершенное, отвлеченное, чистое и безупречное. Мы уже изучили часы и лампочки. Мы боялись, что начнем богохульствовать. Вообще-то яиц было полно. Можно было сходить в магазин и купить дюжину, когда захочется. Но нам нужно было именно это яйцо. Мы хотели, чтобы оно явилось к нам из пустоты, и уже начали беспокоиться.

Потом однажды, сидя за обедом, мы услышали, как квохчет наша курочка. Мы все – Коикор и мама, и сестры – бросились к клетке и там в гнезде увидели великолепное белое яйцо. О, оно было прекрасно! Наша курица ходила взад-вперед и кудахтала. Там, в гнезде, находился Бог, начало, и весь мир казался замечательным, превосходным. Все было четко, изящно, подобно этому яйцу. Им можно было любоваться, его можно было боготворить. Крикор держал яйцо на ладони и улыбался, словно в этом яйце выправились все человеческие несовершенства, словно случилось самое замечательное чудо из чудес. Глядя на Крикора, я преисполнился его радостью и был счастлив. А яйцо, безукоризненное, цельное и прочное, стало для нас воплощением прекрасного, искры жизни и всего прочего, символом семени и начала, первой формой, изначальной красотой. И это был Бог, безыскусность, которая выше самого великого искусства человека, и это была красота и вселенная, цельность и символ вечной жизни на земле, вечного возрождения.

Вещи, созданные человеком, конечны, они могут истлеть, сломаться, разлететься на куски, но это, этот овал белизны не прекратится никогда, из этой формы, из этой идеи могут обильно произрастать все формы, создаваемые человеком. Вот оно, наше яйцо, в руке моего брата, который улыбается, глядя на него, потому что оно вернуло ему цельность и внутренне его укрепило, перевесило уродливость всех на свете поломанных, истлевших вещей, возродило в нем трепет и веру, вернуло его Богу, «ДА» и «АМИНЬ».

1934