Цветы для Анюты (СИ) - Страница 4

Раз в день я ездил в больницу, чтобы отвезти маме поесть. К отцу меня мама не пускала, да и смысла видеться с ним не было – он по-прежнему никого не узнавал, не двигался, и не говорил. Я боялся за маму – она последнее время неважно выглядела. Папа провел в больнице больше месяца, а затем его выписали домой. Выписали, без каких либо признаков улучшения.

- Дома и стены лечат, – объяснил врач. «Лжец!» - думал я. Я был уверен, что папу просто отправили домой умирать. Я не буду рассказывать, как мы забирали папу домой – это был трудный процесс. Дома оказалось еще сложнее. Я слышал, как мама плакала ночами. Почти каждую ночь. У нее опускались руки. Я старался помогать всем, чем мог, но много ли от меня было толку? Уход за лежачим больным – это тяжелый труд. А однажды маму уволили с работы – ей нужен был долгий отпуск, чтобы ухаживать за папой, и ей предложили написать заявление на увольнение. Она нашла другую работу – теперь она моет полы в магазине. Нютка тоже помогала, чем могла.  Когда мама на работе, она помогала мне ухаживать за папой. Она изменилась, словно повзрослела – стала молчаливой, рассудительной. Она делала все, чтобы не дать мне ни единого повода сорвать на ней свой гнев, да я и не искал поводов и не срывался – я был слишком утомлен, слишком измотан свалившимися горем и трудностями, и у меня совершенно не было сил на ненависть к сестре. Так мы прожили полгода. Уход за папой дал небольшие результаты – он стал узнавать нас, и даже пытался говорить. Речь была сильно нарушена, но мы, по крайней мере, понимали его просьбы, и это очень облегчило нам жизнь.

Аня по-прежнему хорошо училась в школе, хотя и заметно съехала на четверки. Чтобы помочь ей, я делал за нее некоторые уроки. Мы несколько сблизились, и даже новогодние каникулы провели вместе. Я брал ее с собой, если отправлялся на встречу с друзьями. Кроме Пашки у меня было еще три друга – Димка Морозов, Сашка Костиков (часто мы звали его просто Костиком), и Кирилл Чернояров. Когда мы собирались вместе, они брали с собой своих младших сестер – чтобы у Нютки была компания. Моя младшая сестра очаровала даже моих друзей. Они были без ума от нее, хотя я не припоминаю того, чтобы они когда-нибудь питали особые чувства к детям.

Вечером двадцать пятого мая я отправился к Вике, отметить завершение учебного года. Уже два месяца, как мы встречались с ней. Пашка не сразу узнал о наших отношениях, и что он думал об этом, так и оставалось для меня загадкой. Его поведение нельзя было оценить однозначно – не то, чтобы он был рад нашему с Викой роману, но и не высказывал открытого неодобрения. К тому моменту он встречался с Машей Дольниковой – дочерью подруги его мамы, и поэтому был слишком занят своей личной жизнью, чтобы лезть в нашу. Почти все лето мы с Викой провели вместе - вечерами гуляли в парке, а днем часами болтали по телефону.

В тот вечер, когда раздался телефонный звонок, я, мама и Анька смотрели телевизор, а папа спал в комнате. К телефону подошла мама.

-  Да, Сергей дома, - мама удивленно посмотрела на меня, - сейчас я его позову. Да, я его мама, – она отвернулась, и я заметил волнение на ее лице. Я тоже насторожился. – Да, я знаю, что он дружит с девочкой.

 Тут я в серьез заволновался. Неужели родители Вики, узнав о нас, решили позвонить моей маме, чтобы сделать выговор? Тут мама издала какой-то звук – полувздох, полукрик, затем испуганно посмотрела на меня. Еще какое-то время она молча слушала собеседника, а затем тихо проговорила:

-  У нас нет денег, – сухо сказала мама. Я не знаю, что ей на это ответили, но она положила трубку. Я боялся смотреть на нее. Я не знал, что произошло, но уже чувствовал вину. Наконец, я нашел в себе смелость заговорить с мамой:

- Что случилось, мам? Кто это звонил?

-  Звонил папа Вики – девочки, с которой ты дружишь. Она беременна.

 Честное слово, меня словно ударили по голове, когда мама сказала это. Я совсем не знал, что ответить. Мама выпроводила Аньку из гостиной и села  в кресло.

– Сынок, ты хоть понимаешь, в какой ситуации мы оказались, осознаешь всю серьезность  произошедшего?

-  Д-д-а, – заикаясь, пролепетал я. Я понимал, и в то же время не понимал ничего. Я был совершенно растерян.

С этого дня моя жизнь напоминала мне долгий, неприятный сон. Казалось, что у меня жар, и я брежу. Я помню, как кричал на меня отец Вики, и даже порывался накинуться на меня с кулаками.

Я молчал. Я все время молчал – я не знал ответов на те вопросы, что задавали мне и мама, и школьные учителя, и даже психолог. Беременность Вики стала основной темой для обсуждения на школьных собраниях, для пересудов и причиной моих постоянных прогулов в школе, и даже ночных кошмаров. Только лишь спустя пару лет, я пойму, насколько трусливо и глупо  повел себя. Нужно было всего лишь сказать маме, что я никогда не спал с Викой. Я и сам не знаю, почему я все-таки не сделал этого, но, во-первых, я дико стеснялся говорить с мамой на интимные темы, а уж тем более, обсуждать их касательно своей жизни. Короче говоря, я попросту позволил себя подставить и подвергнуть многочисленным унижениям. Второй же причиной послужил шок – шок от первого в моей жизни предательства. Я и не знал, как должен был поступить – омыть ли себя, вылив при этом еще ведро позора на Вику. Я хотел поступить как взрослый порядочный мужчина, но беда в том, что я не был взрослым мужчиной, и уж совсем не был готов к обрушившимся на мою голову проблемам. Я искал поддержку у родителей, но папе стало плохо, когда он узнал о случившемся, а мама, пусть и не ругала меня, но я всегда ощущал молчаливый упрек в каждом ее жесте – во взгляде, и даже в тоне ее голоса, который всегда холодел, когда она говорила со мной. Даже Анька, сопливая сучка, смела упрекать меня.

В середине октября умер папа. На его похоронах я ревел в голос, как девчонка – я чувствовал свою вину в его смерти. Он ведь шел на поправку, но повторный инсульт  убил его. Я убил его. Я.

Обстановка в нашей семье накалилась до предела. Никто уже не пытался скрыть своего отношения ко мне. Теперь уже упреки подавались открыто и без стеснений. Даже троюродные тетушки  считали своим долгом напомнить мне о том, какая я глупая скотина. Я все реже появлялся дома, и все чаще пропадал с какой-нибудь компанией. С Пашкой мы больше не общались, последняя наша встреча обернулась дракой. Потеря друга сильно огорчала меня, но его несправедливая ненависть ко мне злила. В конце концов, злость переборола, и я стал ненавидеть его, наверно, так же сильно, как и он меня. Я даже забыл о своей ненависти к сестре. Правда, до поры, до времени. Однажды я вернулся домой поздно ночью, а точнее, рано утром. Я не был пьян, но все же я выпивал, и наверно, от меня пахло спиртным, поэтому я старался не шуметь, чтобы не разбудить маму. Тихо, как только мог, я пробрался в спальню, собираясь лечь в постель, не раздеваясь.

-  Опять шлялся всю ночь? – услышал я в темноте голос Аньки. Я едва не подпрыгнул от неожиданности.

- Закрой рот! – прошипел я ей.

-  У тебя совсем нет совести! – так же шипела она.

-  Я велел тебе закрыть рот! – почти закричал я. Я уже не мог говорить шепотом, и мой голос разрезал тишину. Мы с Анькой замолчали, прислушиваясь, не проснулась ли мама. Дело в том, что мы с сестрой договорились не ссориться в присутствии мамы, чтобы не огорчать ее. Конечно, никакого уговора не было в прямом понимании этого слова, но и я, и Анька сразу замолкали, как только появлялась мама, а в ее присутствии старались вообще не говорить друг с другом.

-  Мама полночи не спала из-за тебя! – снова зашипела сестрица, убедившись, что мама спит. Она старалась говорить тише, но, видимо, эмоции распирали ее. - Она так переживает! Как ты можешь быть таким эгоистом? Неужели тебе мало папиной смерти, и ты хочешь, чтобы еще и мама…

-  Заткнись! Закрой рот! – заорал я. Я не мог терпеть больше. Я задыхался от обиды и отчаянья, которые душили меня изо дня в день на протяжении уже нескольких месяцев. Я чувствовал, что не в силах так жить, не в силах терпеть. Слезы обиды и злости навернулись у меня на глазах, и я заморгал, чтобы прогнать их. В какой-то момент я даже решил, что если мама проснется, я расскажу ей все. Я отчаянно захотел, чтобы она знала, что я ни в чем не виноват, и все последние пять месяцев подвергался чудовищно несправедливым обвинениям и нападкам. Я нуждался в мамином сочувствии и поддержке, а так же в совете. Мама наверняка нашла бы способ реабилитировать меня в глазах общества. Я даже ощутил легкость на душе, словно исчез тяжелый камень, сдавливавший мою грудную клетку, и не позволявший дышать. Я погрузился в состояние легкости и умиротворения, правда, совсем ненадолго: