Цветок в пустыне - Страница 5
– Мой отец считает, что с тех пор как такси вытеснили кэбы, время нужно рассчитывать с запасом в десять процентов. Вы помните кэбы?
– Ещё бы!
– А я попала в Лондон, когда их уже не было.
– Если этот ресторан вам знаком, показывайте дорогу. Я о нём слышал, но сам здесь не бывал.
– Он помещается в подвале. Кухня – французская.
Они сняли пальто и заняли столик с краю.
– Мне, пожалуйста, поменьше, – попросила Динни. – Ну, скажем, холодного цыплёнка, салат и кофе.
– Что-нибудь со здоровьем?
– Просто привычка к умеренности.
– Ясно. У меня тоже. Вина выпьете?
– Нет, благодарю. Как вы считаете, мало есть – это хороший признак?
– Если это делается не из принципа, – да.
– Вам не нравятся вещи, которые делаются из принципа?
– Я не доверяю людям, которые их делают. Это фарисеи.
– Это чересчур огульно. Вы склонны к обобщениям?
– Я имел в виду тех, кто не ест потому, что видит в еде проявление плотских чувств. Надеюсь, вы так не считаете?
– О нет! – воскликнула Динни. – Я только не люблю чувствовать себя набитой. А чтобы это почувствовать, мне нужно съесть совсем немного. О плоти я мало что знаю, но чувства, по-моему, это хорошая вещь.
– Вероятно, единственная хорошая на свете.
– Поэтому вы и сочиняете стихи? Дезерт усмехнулся:
– Я думаю, у вас они тоже получались бы.
– Стишки – да, стихи – нет.
– Пустыня – вот место для поэзии. Бывали вы в пустыне?
– Нет, но хотела бы.
Она сказала это и сама удивилась своим словам, вспомнив, как отрицательно отнеслась к профессору американцу и его широким бескрайним просторам. Впрочем, трудно представить себе больший контраст, чем Халлорсен и этот смуглый беспокойный молодой человек, который смотрит на неё. Ох, эти глаза! Холодок снова пробежал у неё по спине. Динни разломила булочку и сообщила:
– Вчера я обедала с Майклом и Флёр.
Губы Дезерта искривились.
– Вот как? Когда-то я сходил с ума из-за Флёр. Она – совершенство… в своём роде, правда?
– Да, – согласилась Динни и глазами добавила: "Не надо её унижать!"
– Превосходное оснащение, редкая выдержка!
– Думаю, что вы её не знаете, – заметила девушка, – А я и подавно.
Он наклонился над столом:
– Вы кажетесь мне верным человеком. Откуда это в вас?
– Слово «верность» – наш фамильный девиз. От этого так просто не отделаешься, не так ли?
– Не знаю, – отрезал он. – Я не понимаю, что такое верность. Чему? Кому? В нашем мире нет ничего незыблемого – все относительно. Верность показатель статичности мышления или просто предрассудок. В любом случае она исключает пытливость ума.
– Есть вещи, которые стоят, чтобы им хранили верность. Например, кофе или религия.
Он посмотрел на неё так странно, что Динни почти испугалась.
– Религия? А вы сами веруете?
– В общем, пожалуй, да.
– Что? Вы способны проглотить догмы катехизиса? Считать одну легенду правдивее другой? Предположить, что один набор представлений о непознаваемом представляет собой большую ценность, чем остальные? Религия! Но у вас же есть чувство юмора. Неужели оно покидает вас, как только речь заходит о ней?
– Нет. Я только допускаю, что религия – просто ощущение присутствия всеобъемлющего духа и то этическое кредо, которое помогает служить ему.
– Гм!.. Довольно далеко от общепринятой точки зрения. Откуда же в таком случае вам известно, как лучше всего служить всеобъемлющему духу?
– Это мне подсказывает вера.
– Вот здесь мы и расходимся! – воскликнул Дезерт, и девушке показалось, что в голосе его зазвучало раздражение. – Вспомните, как мы пользуемся силой нашего мышления, нашими умственными способностями! Я беру каждую проблему, как она есть, оцениваю её, делаю вывод и действую. Словом, действую, решив с помощью разума, как лучше действовать.
– Лучше для кого?
– Для меня и для мира в широком смысле слова.
– Кто на первом месте – вы или мир?
– Это одно и то же.
– Всегда ли? Сомневаюсь. Кроме того, всё это предполагает такую длительную оценку, что я даже не представляю себе, как вам удаётся перейти к действию. Этические же нормы, несомненно, являются результатом бесчисленных решений, которые люди, сталкиваясь с одними и теми же проблемами, принимали в прошлом. Почему бы вам не следовать этим этическим нормам?
– Потому что ни одно из этих решений не было принято людьми, обладавшими моим темпераментом или находившимися в сходных со мной обстоятельствах.
– Понимаю. Вам нужно то, что называется судебным прецедентом.
Как это типично по-английски!
– Простите! – оборвал её Дезерт. – Я вам надоедаю. Хотите сладкого?
Динни оперлась локтями о стол, положила голову на руки и серьёзно посмотрела на него:
– Вы мне нисколько не надоели. Наоборот, ужасно меня заинтересовали. Я только думаю, что женщины действуют более импульсивно. Практически это означает, что они считают себя более похожими друг на друга, чем мужчины, и больше доверяют своему интуитивному восприятию коллективного опыта.
– Так было раньше. Как будет дальше – не знаю.
– Надеюсь, по-прежнему, – сказала Динни. – Мне кажется, что мы, женщины, никогда не станем вдаваться в оценку. А сладкого я хочу. Пожалуй, съем сливовый компот.
Дезерт взглянул на неё и расхохотался.
– Вы изумительная! Мы оба возьмём по компоту. У вас очень церемонная семья?
– Но то чтобы церемонная, но верит в традиции и в прошлое.
– А вы?
– Боюсь сказать. Бесспорно одно – я люблю старинные вещи, старинные здания и стариков. Люблю всё, что отчеканено, как монета. Люблю чувствовать, что у меня есть корни. Всегда увлекалась историей. Тем не менее не могу над этим не смеяться. В нас всех заложено что-то очень комическое: мы – как курица, которой кажется, что её привязали верёвкой, если по земле провести меловую черту от её клюва.
Дезерт протянул руку, и Динни вложила в неё свою.
– Пожмём друг другу руки и порадуемся этому спасительному свойству.
– Когда-нибудь вы мне ещё кое-что расскажете, – объявила Динни. – А пока скажите, на какую вещь мы идём.
– Играют ли где-нибудь пьесы человека по фамилии Шекспир? Не без труда им удалось обнаружить театр на заречной стороне города, где в этот день давали пьесу величайшего в мире драматурга. Они отправились туда, и после спектакля Дезерт неуверенно предложил:
– Не заедем ли ко мне выпить чаю? Динни улыбнулась, кивнула и сразу же почувствовала, как изменилось его обращение. Оно стало и более непринуждённым и более почтительным, как будто он сказал себе: "Она мне ровня".
Час, проведённый за чаем, который подал Стэк, странная личность с проницательными глазами и аскетическим обликом, показался девушке упоительным. Таких часов в её жизни ещё не было, и когда он кончился, Динни поняла, что влюбилась. Семя, брошенное в почву десять лет назад, проросло и стало цветком. Двадцатишестилетняя девушка, которая уже потеряла надежду влюбиться, сочла это таким невероятным чудом, что несколько раз задерживала дыхание и всматривалась в лицо Уилфрида. Откуда взялось это чувство? Оно нелепо! И оно будет мучительным, потому что он её не полюбит. А раз он не полюбит, она должна скрывать свою любовь, но как удержаться и не показать её?
– Когда я увижу вас снова? – спросил Дезерт, видя, что Динни собирается уходить.
– А вы хотите?
– Очень.
– Почему?
– А почему бы мне не хотеть? Вы – первая женщина, с которой я разговорился за последние десять лет, может быть, даже первая, с которой я вообще заговорил.
– Вы не будете смеяться надо мной, если мы снова увидимся?
– Над вами? Разве это мыслимо? Итак, когда?
– Когда?.. В настоящее время я сплю в чужой ночной рубашке на Маунт-стрит, хотя мне пора бы вернуться в Кондафорд. Но моя сестра через неделю венчается в Лондоне, а брат в понедельник возвращается из Египта. Поэтому я пошлю домой за вещами и останусь в городе. Где вы Хотите встретиться?