Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ) - Страница 231

Хепри вернулся очень скоро – раньше, чем его ждали; и застал весь свой дом рыдающим. Казалось, что-то призвало его сюда; может быть, эта огромная скорбь.

Он обнял жену.

- Что случилось, Меритамон? – спросил ее муж.

- Мой брат умер, - всхлипнула она и положила голову Хепри на плечо. – Его застрели… ли, и он даже не похоронен согласно обычаю, а значит, не спасется!

Хепри крепко прижал ее к себе. Его руки дрожали, а сердце часто и громко билось.

- Кто сказал тебе это?

- Жрица Исида, - шепнула она, и Хепри замер на мгновение; а потом он стиснул жену в объятиях изо всех сил и зарыдал тоже. Он не стал уличать колдунью во лжи, потому что лучше кого-либо другого здесь испытал ее способности.

Потом Хепри пошел к матери… он не знал, как говорить с этой женщиной о смерти ее молодого мужа, которой она сама и была причиной; но не попытаться утешить плачущую мать он не мог. Он обнаружил, что Тамит выскользнула из комнаты, пока они с Меритамон успокаивали друг друга, и отправился на ее розыски.

Он обнаружил женщину спящей на полу в столовой. Но не это, и даже не засыхающие на ее щеках слезы привели Хепри в ужас – Тамит была пьяна. Он знал, что женщины иногда напиваются, как мужчины, но даже вообразить не мог в таком положении свою мать.

Не зная, повторится ли еще такое, молодой жрец осторожно поднял женщину на руки, чтобы унести в спальню; Тамит не очнулась, и оказалась такой тяжелой, что он едва удержал ее.

Когда Хепри уложил ее в постель, он не удержался и спросил мать о самочувствии, и она приоткрыла глаза. Он понял, что она узнает его, и повторил свой вопрос.

Тамит пробормотала проклятие и отвернулась к стене.

========== Эпилог ==========

Ни Меритамон, ни Хепри не видели смерти Аменемхета – но ни один из них в ней не сомневался. Меритамон надела траур. Она не покидала дома в эти дни, и ее скорбь по брату видели только родные стены.

Тамит траура носить не стала, но очень изменилась. Меритамон показалось, что смерть мужа оборвала в ней что-то… что-то, заставлявшее эту женщину держаться за жизнь. Тамит была не из тех женщин, кто мог бы жить ради детей, а не ради мужчин; и она не могла жить памятью… таким, как она, нужно было постоянное горение…

А может быть, груз общей ненависти на ее плечах, груз ее грехов, стал слишком тяжел? Может быть, она понимала, что окончательно отделила себя от людей, с которыми жила под одной крышей, даже от собственного сына?

Тамит была слишком горда, чтобы жаловаться. Она была не в том положении, чтобы жаловаться. И она просто замкнулась в себе и стала стремительно стареть: из красивой женщины, которая еще что-то обещала, она необыкновенно быстро превратилась в старуху, не обещавшую ничего, кроме несчастий тому, кто к ней приблизится. Меритамон была рада, что Тамит больше не подходит к ее дочери, умненькой и хорошенькой Тамит-Ташерит, но ужасалась, когда ей случалось встретиться со своей свекровью – хотя та старалась всячески избегать людей.

Голова Тамит стала совершенно белой, кожа высохла и стала коричневой, как трава в сильнейшую жару, морщины углубились. Только глаза остались прежними, черными, но и они потухли. Эта женщина воплощала траур по самой себе.

Хепри вначале пытался сблизиться с этой старухой, хотя не понимал и боялся ее – существа, в которое превратилась его неистощимая и непобедимая мать. И любил он больше не ее, а ту прежнюю Тамит, о которой постаревшая не могла вспоминать без ненависти и зависти. Иногда мать и сын встречались глазами, и Тамит видела во взгляде сына жалость.

Она не заговаривала с ним – из последней гордости, хотя с каждым днем поводов для жалости у Хепри становилось все больше. Вначале он боялся, что мать станет пить, но она не стала. Этот остов храма плотской любви не желал рушиться окончательно.

По крайней мере, она не пила, когда ее могли видеть.

Но однажды слуги на кухне увидели, как Тамит идет к ним через сад – высокая седая старуха, которую покачивало, будто ветром, хотя ветра не было.

- Пьяна, - с жалостью и отвращением сказал повар.

Когда Тамит служила в доме, он был одиннадцатилетним поваренком. Но помнил эту женщину превосходно.

Он и его помощники как раз рубили мясо для обеда, но услышав эти слова, все собрались вокруг повара, наблюдая за приближением Тамит. С одинаковым выражением на лице.

- Что ей здесь нужно? – спросил самый старый из слуг.

- Пусть ее, - ответил повар. – Выпроводим, что она может сделать?

Тамит вошла, и в глаза ей бросился блеск окровавленных ножей. Старая женщина вдруг широко улыбнулась; казалось, она все сознает и чему-то очень рада. Качаясь и распространяя винный дух на всю кухню, она направилась к главному повару.

- Что ты готовишь на обед? – спросила она, приближаясь к нему. Мужчина отступил, неосознанно подняв нож; он все еще боялся ее.

- Иди отсюда, тебе нужно проспаться!

В доме ее называли госпожой и обращались почтительно – но не те, кто сохранил о ней старую память, и не тогда, когда она была в таком состоянии.

Тамит засмеялась.

- Ишь ты! А ведь я теперь среди господ, - сказала она. – Попробуй-ка, выставь меня за дверь!

Повар шагнул к ней, не выпуская из рук длинного ножа для разделки мяса, и тут произошло нечто неожиданное и страшное. Когда мужчина свободной рукой схватил пьяную старуху за запястье, она вдруг подалась вперед и упала на него, прямо на нож, опрокинув повара на пол; раздался общий крик, и громче всех кричал повар, придавленный тяжелым телом и почувствовавший, как на него полилась горячая кровь. Ранена?.. Как сильно?..

Тамит перевернули на спину и обнаружили, что она мертва.

Нож вошел ей в сердце… если женщина и вскрикнула перед смертью, то никто этого не услышал. Несколько мгновений люди молчали в страхе и оцепенении; но почему-то никто не испугался обвинения в убийстве.

- Она сделала это нарочно! – вдруг прошептал один из слуг.

Все были в ужасе, кто-то почувствовал жалость… но намного больше было облегчения.

Побежали за хозяевами.

Хепри и Меритамон прибежали бегом, но на их бледных лицах было то же выражение, что и у кухонной прислуги: ужас и облегчение. Не исключая и сына Тамит.

Испуганные слуги наперебой рассказали им, что произошло, и у супругов не возникло никаких сомнений, что им не лгут – Тамит действительно убила себя таким способом, сознавая это или нет. Она одна была виновна в своей смерти.

Хепри опустился на колени подле тела матери с искаженным лицом; он выдернул нож из ее груди, и из раны вытекло совсем немного темной крови. И вот тогда он прижал мать к себе и зарыдал, и заплакала его жена, и оба слышали и понимали чувства друг друга – им было очень жалко эту самоубийцу, и они радовались, что теперь можно плакать о ней мертвой и не тяготиться присутствием живой… Все кончилось, действительно кончилось…

- Боги этого не прощают, - прошептал Хепри.

Он опустил мать на пол и взглянул на Меритамон.

Жена покачала головой.

- А остальное… простили бы?

Она плакала.

- Мне кажется, боги должны простить ей этот поступок, когда она расскажет им, как жила, - произнес Хепри.

Он был серьезен как никогда.

- Ты хочешь сказать… простить потому, что она была несчастна? – прошептала Меритамон. Она боязливо взглянула на тело и тут же отвернулась. – Значит, ей должны простить и то, как она жила? А как же те люди, которых она сделала несчастными… причинила смерть?..

Хепри не ответил. Он нежными движениями оправил платье Тамит и сложил ей руки на груди.

Он вдруг заметил, как кто-то из слуг шагнул к его матери и потянулся к ее волосам*, и яростно крикнул:

- Не сметь! Никому не сметь трогать ее!..

Сын поднял свою мать, от которой еще пахло вином, и медленно понес в дом. Меритамон некоторое время смотрела ему вслед, потом двинулась за мужем. Она все еще утирала слезы, но уже не плакала.