Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ) - Страница 213

Он нанес верховному жрецу удар в самое сердце.

Поняв, что ему осмелились напомнить о дочери, Тотмес пригнулся к столу, побелев и вцепившись в его край.

- Убирайтесь, - наконец выдохнул он. – Уходите! Все!..

Жрецы поднялись и, кланяясь и не смея нарушать молчание, удалились.

Тотмес долго сидел, не отрывая взгляда от стола; потом поднял голову и взглянул на статую Амона у стены. Бог был сокрыт, как всегда.

- И ты согласен с ним? – прошептал верховный жрец.

Амон не ответил, и божественно-безмятежное выражение его лица, просвечивавшего золотом под кисейным покрывалом, могло означать что угодно.

- Все равно, - прошептал Тотмес. – Все равно…

Яхмес вышел первым и придержал дверь для старика Эйе, четвертого хему нечер. Тот уже с трудом ходил, у него болели все кости, а при попытке сделать любое телесное усилие начиналась резь в животе.

- Как ты, господин Эйе? – осторожно спросил он.

Достаточно было только посмотреть на него и ничего не спрашивать.

Эйе пожал плечами и улыбнулся, как будто и не присутствовал только что на таком важном совещании. Яхмес не был уверен, что старик вообще слышал, что там решалось.

- Я готов уходить на Запад, - ответил четвертый раб бога. Он снова улыбнулся и ушел, не попрощавшись с Яхмесом.

Второй хему нечер некоторое время смотрел вслед Эйе, а потом покивал – не кому-то рядом, а своим собственным мыслям. Да, кажется, почтенному жрецу и в самом деле пора уходить.

Из Опета Амона Яхмес направился не домой, хотя дома его ждали. Он направился к расположенному близ храма дому, куда уже давно не заходил ни один уважающий себя служитель Амона – кроме тех немногих, смелых или преступных, которые нашли в себе силы презреть предрассудки. Яхмес улыбнулся гранатовым деревцам на крыше. Хепри хорошо ухаживал за этим садиком. Сейчас был день отдыха, и Хепри находился дома; они не договаривались с Яхмесом о встрече, но юноша сам понимал… чувствовал, когда его следует ждать.

Яхмес только тронул калитку, как Хепри уже выскочил навстречу – пылающий, трепещущий, как струна, с огромными глазами. Яхмес не мог обмануть эти глаза и отвел взгляд.

- Ничего? – выдохнул молодой человек.

Второй пророк Амона покачал головой.

- Ты все время забываешь, что это дело решаем не мы, - заметил он. – Решает Амон.

Хепри вдруг отвернулся, и его рука взлетела ко рту, точно он пытался подавить кашель или рвоту. Не будь это так возмутительно, Яхмес решил бы, что юноша скрыл смех.

Хепри повернулся к своему покровителю и глубоко вздохнул.

- Да, - сказал он. – Решает бог, конечно. Прости, отец.

Яхмес пропустил извинение мимо ушей.

- Сегодня я навещу твою мать, - сказал он, и всякая насмешливость покинула Хепри, сменившись робостью и благодарностью.

Он опустился на колени.

- Как жаль, что в моем доме ничего не запасено, - с волнением сказал молодой жрец Амона. – Но если бы я…

- Не нужно, - прервал его Яхмес. – Твоя мать не объест моего дома. Лучше подумай, что бы ты хотел ей сказать.

Хепри до сих пор не знал, как сможет говорить с этой женщиной. Он любил ее прежней любовью мальчика, у которого во всем мире ничего больше нет, кроме матери… но он не смог бы сказать с ней даже нескольких слов. После того, что Тамит сделала любимым им людям.

- Я не знаю, божественный отец, - тихо сказал он. – Я…

Яхмесу не нужны были объяснения.

- Хорошо, - сказал он.

- Передай, что я ее люблю, - попросил Хепри, очень тихо.

Яхмес не ответил, но Хепри понял, что он услышал и выполнит его просьбу. Он смиренно пригласил своего благодетеля в дом, и второй пророк Амона не отказался. Его словно бы ничуть не смущало, что это дом человека, приговоренного им самим к смерти за мерзейшее преступление против Маат.

Хепри предложил жрецу пива и ячменного хлеба – из храмовых запасов; Яхмес с улыбкой разделил со своим учеником эту трапезу. Он заметил, что молодой человек мускулист, но при этом худ… больше, чем следовало. Яхмес видел его ребра и ключицы. А может, он похудел за эти месяцы.

- Хепри, сколько еды тебе отпускается из кладовых? – спросил он. – Тебя не ущемляют?

Хепри не ответил – не позволила гордость, а может, стыд.

- Я буду следить за этим сам, - обещал Яхмес. – К слову, Хепри… я давно говорил тебе, что ты достоин повышения, но до сих пор ничего не изменилось.

- И не нужно, отец, - горячо встрепенулся Хепри, но Яхмес видел его лицо.

- Довольно этой чрезмерной скромности, - сказал второй раб бога. – Ты сам знаешь в своем сердце, что достоин большего. Я похлопочу об этом.

Хепри зарделся и улыбнулся.

А Яхмес подумал, что старому Эйе действительно пора на покой… и подумал, что не знает никого из жрецов Опета, кто был бы более достоин этого сана, чем Хепри. Хепри молод – но Симут, его первый учитель и тоже четвертый пророк Амона, был ненамного старше двадцатилетнего Хепри, когда получил это посвящение…

Яхмес представил себе, как воспротивится верховный жрец такому назначению. Он и сам бы препятствовал возвышению отродья преступников всеми силами, если бы не узнал Хепри лучше. Это будет самый усердный и добродетельный четвертый хему нечер из всех, кого видели на этой должности за последние несколько десятков лет…

Он ласково простился с Хепри, и тот поцеловал ему руку, даже не подозревая, какие планы лелеет его учитель.

Яхмес вышел за калитку и направился прочь – но снова не домой.

***

Меритамон провела день, полный страха, который не могли рассеять ни неловкие утешения То, ни собственные попытки поразмыслить над своим положением и успокоиться.

Чем больше она размышляла, тем страшнее ей делалось. Она понимала, что Идут это дело так не оставит… эта женщина доказала свою решимость убить свою соперницу, и нечего надеяться, что она вдруг раскается или передумает. Такие женщины, как Тамит, появляются не только среди бедноты, а и во дворцах… и во дворцах таких, наверное, даже больше.

Но Идут не так умна, как Тамит. Она не скрывает свое лицо. Сумеет ли она оболгать своего врага так, чтобы фараон поверил?..

Меритамон не находила себе места – ее никто не спрашивал, ей ничего не говорили, и это пугало сильнее угроз. Под конец она села, чтобы закончить начатое два дня назад вышивание. Такие занятия милосердно спасали рассудок.

А потом ее вызвал к себе фараон.

Меритамон не сомневалась насчет того, какое обвинение ей предъявят – в покушении на царевну. Она пыталась гадать, как карается такое преступление, но потом перестала… мысли приходили одна ужаснее другой. Меритамон видела, как своих преступников карают жрецы, и этого было достаточно.

Меритамон не сомневалась насчет того, какое обвинение ей предъявят – в покушении на царевну. Она пыталась гадать, как карается такое преступление, но потом перестала… мысли приходили одна ужаснее другой. Меритамон видела, как своих преступников карают жрецы, и этого было достаточно. Страх, душивший ее первые мгновения после того, как вестник приказал ей идти к царю, растекся по всему телу, лишая его тепла, сковывая движения. Дорога казалась бесконечной.

Вот наконец показались двери; в этот раз вестник не вошел вместе с наложницей, а остался за порогом – Меритамон подумала, что не только из почтения к уединению фараона: этот слуга радовался возможности спрятаться от царского гнева.

Она вошла. Взглянула перед собой, не видя ничего, и простерлась ниц; услышала тихий голос, приказавший ей подняться. Обычно Рамсес так не говорил – даже будучи в благодушном настроении, фараон говорил в полный голос. Сейчас его величество понизил голос от гнева…

Это был маленький приемный зал, похожий на тот, в котором Меритамон увидела его в первый раз. Рамсес сидел в таком же кресле-троне, и точно так же у его ног сидела Идут… одна. Зато за плечами царя стояли несколько его сановников, среди которых Меритамон не увидела Хорнахта. Начальник строительных работ попал в немилость? За что? Или это все… судьи, которые будут выносить ей приговор?..