Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ) - Страница 210
Она произнесла это без гордыни – просто со спокойным удовлетворением. Должна же она хоть чем-то удовлетворяться, подумала Меритамон с жалостью. А потом у нее возникли какие-то смутные, странные и порочные мысли. Ее царственная подруга теперь наделена властью…
Меритамон быстро взглянула на царицу и снова опустила глаза.
Она никогда раньше даже вообразить не могла, что будет спокойно беседовать не просто с другой женщиной своего любовника… а с женщиной, которая является его дочерью! Конечно, она сызмальства знала, что двор фараона – особое место, где существуют особые порядки. Но Меритамон до сих пор не могла осознать, как можно жить в таком месте и не понимать его порочности. Наверное, с ней что-то не так. Или что-то не так с женщинами, принадлежащими дому его величества…
- Что с тобой? – нарушил ее размышления голос Та-Рамсес. – Тебя что-то смущает?
Меритамон взглянула на нее и усмехнулась тому, что раскраснелась, точно девушка.
- Ничего, царица. Прошу простить меня.
- Мне не за что тебя прощать – ты меня не обижала, - сказала Та-Рамсес. – Напротив, ты принесла мне отраду. Я сейчас свободна, - сказала царица. – Может быть, сыграем в какую-нибудь игру? Какие игры ты любишь?
- Все, что тебе угодно, моя царица, - низко кланяясь, ответила Меритамон. Она надеялась своей почтительностью немного утешить эту девушку, которая попала в такое положение; но вдруг поняла, что не знает, нуждается ли Та-Рамсес в подобном утешении. Может быть, ей совсем не так неловко, как представляется Меритамон. И действительно, Та-Рамсес уже являла собою образец царственного достоинства и любезности, без признаков стыда или огорчения; все, что следовало скрыть от чужих глаз, было скрыто. Если было что скрывать.
Они играли и разговаривали до самого вечера, а потом разделили трапезу. Та-Рамсес с сожалением отпустила свою подругу, обещав, что непременно призовет ее в скором времени снова. Меритамон вернулась к себе, полная изумления и впечатлений… до краев. Она не нашла бы другого сравнения. Словно из нее вылили все, что составляло ее прежнюю жизнь, и против воли наполнили по горлышко чем-то новым; Меритамон понимала, что меняется под воздействием этих сил, и противилась такому воздействию сколько могла.
Она легла, надеясь уснуть и ненадолго забыться.
Но забыться ей не дали – царица оказалась права. Его величество истосковался по своей наложнице и призвал ее на другую же ночь после возвращения.
========== Глава 88 ==========
Рамсес не бывал груб намеренно, но по-прежнему находился в избытке страсти, и мог причинить женщине боль или неудобство, не желая того. Конечно, ни одна не смела жаловаться открыто. Меритамон, вспомнившая о своем ребенке, замерла под тяжелым телом, вдруг испугавшись резких движений своего любовника, и чуть не вырвалась; тот почувствовал ее состояние и повернулся на бок, развернув ее к себе лицом. Рамсес сжал ее ягодицы, притиснув любовницу к себе, и все закончилось. Он успел увидеть испуг на ее лице.
Меритамон не могла подавить трепет всего тела. У нее даже не получилось улыбнуться фараону после соития, и он стал совсем мрачным.
- Что с тобой сегодня? – спросил Рамсес.
Она покачала головой, и наконец сумела улыбнуться.
- Прости меня, Хор. Я побывала в родном городе и огорчена тем, что осталась без родителей… Запад – печальное место…
- Мне вовсе не следовало отпускать тебя туда, - резко сказал фараон, ничуть не смягченный этой исповедью. – Вместо благодарности ты привозишь мне такие слова!
- Поднимайся! – приказал он, садясь на постели и накидывая на себя сброшенное ночное одеяние. Рамсес отвернулся от нее. – Я не желаю лежать с женщиной, которая при этом думает о мертвецах Запада!
Он был раздосадован и расстроен.
А Меритамон казалось, что царя не должно тревожить, что в сердце у женщин, которых он берет – разве ему недостаточно их тел?
- Могу ли я идти? – тихо спросила она.
- Иди, - приказал он, не оборачиваясь. А ведь раньше Рамсес улыбался ей и ласкал ее, даже утолив желание. Меритамон поклонилась его спине и пятясь ушла. Ей хотелось рыдать, она сама не знала, почему – разве не холодности фараона она добивалась все эти месяцы? А теперь ей опять плохо…
Она плакала, бредя в одиночестве дорогой, которую уже так хорошо выучила за это время. Теперь, наверное, действительно конец всему.
Меритамон не знала до сих пор, что означает немилость фараона – теперь она это поймет.
На языке появилась горечь, потом ее затошнило, но до рвоты не дошло; она чувствовала, что иссякла ее способность быть хорошей любовницей, что теперь она ни на минуту не сможет отвлечься от своего состояния. Если, конечно, Рамсес еще захочет ее. Едва ли. В его распоряжении множество не менее соблазнительных женщин, которые не беременны и могут полностью отдаваться ему…
Вдруг Меритамон осознала, что недалек миг, когда Рамсес догадается о ее беременности. Что будет тогда? Может быть, он уже догадывается – он, конечно, по-царски пренебрежителен к людям, но вовсе не глуп… Он знает о своей плодовитости; а длительную неспособность женщины зачать сочтет, пожалуй, даже оскорблением.
Он будет считать, что Меритамон носит царевича.
Она добралась до своей комнаты, и То приподнялась на своем тюфячке ей навстречу. Меритамон опустилась на колени и обняла женщину; она заплакала на ее плече, ничего не объясняя. То стала поглаживать ее по голове, точно мать.
- Он прогнал тебя? – прошептала служанка.
- Да, - всхлипнула Меритамон. – Он увидел, как мне страшно и тоскливо с ним, и разгневался… О, что за существа цари…
- Тише, тише, госпожа, - сказала То.
Она взглянула ей в глаза.
- Он посердится и отойдет, - сказала служанка. – Вот увидишь.
Меритамон помотала головой.
- Как ты-то можешь знать…
И даже если отойдет – в другой раз увидит то же самое и рассердится окончательно.
Меритамон бросилась на кровать и обхватила голову руками. Куда ни ткнись – выхода нет. Она сейчас чувствовала себя Тамит – наконец испытав на собственной шкуре все горести плена и полной зависимости от господина, выпавшие на долю матери Хепри. Только ее положение было стократ хуже…
На другой день она даже не вышла из своей комнаты. Ей не хотелось, чтобы другие женщины увидели ее поражение, ее слабость… ее беременность… Может быть, это уже заметно? Может быть, опытные женщины могут определять это на глаз?
Меритамон потребовала зеркальце и долго разглядывала себя. Заметила, что немного округлились щеки и опухли веки, из-за чего большие глаза стали казаться меньше. Она стала немного полнее в бедрах и животе – это уже было видно. Если приглядываться. А ведь Рамсес не только приглядывался, а и ложился на нее, и оглаживал это изменившееся тело…
Чтобы занять свой ум, она приказала служанке раздобыть для нее вышивание или шитье. Меритамон угрюмо принялась за работу, сидя на кровати и обложившись подушками; она поймала себя на мысли, что ей поскорее хочется туда, где живут старые наложницы. Оттуда так же нельзя спастись, как отсюда, но там женщины не находятся под таким надзором… не рискуют, как здесь…
Меритамон провела в четырех стенах весь день, а потом легла спать, отказавшись от ужина. За ней никто не прислал, и молодая женщина уверилась, что отвергнута окончательно.
А через два дня вечером за нею нежданно явился вестник, и позвал ее не к царю, а… к новой царице Рамсеса. Та-Рамсес приглашала ее на маленький праздник на реке, который устраивала для женщин гарема. Меритамон и раньше бывала на праздниках при дворе, но каждый раз их возглавлял фараон, и все эти мероприятия носили отпечаток мужской власти – всеохватной, сурово-ревнивой. На таком празднике и думать было нечего о том, чтобы посмеяться и поговорить с кем хочется, пойти куда угодно… А здесь…
- Царица сама возглавляет этот праздник? – переспросила Меритамон, все еще не в силах поверить такой вольности. Хотя Та-Рамсес говорила ей о своих новых правах, эти слова до сегодняшнего дня оставались для Меритамон только словами. Разве может здесь быть другая власть, помимо власти фараона?