Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ) - Страница 209

Меритамон понятия не имела, как скоро Рамсесу надоедают женщины. Может быть, пока она отсутствовала, она уже успела превратиться для фараона в безразличное его величеству украшение его комнат?

“Я бы хотела поговорить с Та-Рамсес”, - подумала она.

Это царевна наконец сказала отцу о Тамит, вдруг сообразила Меритамон, вспомнив о девушке. Значит, у Рамсеса нашлось время для дочери. Что изменилось во дворце, пока не было Меритамон? Она сможет узнать об этом только от царевны, если не от слуг. Но как ей встретиться с дочерью фараона, если та сама не захочет к ней прийти? Ведь Меритамон пленница гарема, ей нельзя попасть в комнаты царственных особ… Написать письмо? А откуда ей знать, в чьи руки это письмо попадет – и разве можно выдавать себя, высказывая просьбу о папирусе и чернилах?

Ведь все знают, что Меритамон некому писать. Ее родители мертвы, брат сослан, и остаются только те родственники, с которыми ей никак нельзя иметь дело – родные бывшего мужа. Если женщины увидят, что она кому-то написала, это возбудит множество подозрений; особенно, конечно, постарается Идут.

Но разве это преступление – написать подруге, пусть даже царской крови?

Однако Меритамон отказалась от своего намерения и решила пока положиться на судьбу. Она уже слишком много действовала, чтобы удача и дальше не отворачивалась от нее. Ей лучше пока затихнуть. Ей нужно отдохнуть… Пусть ей дадут отдохнуть, ведь она и так в тягости…

После путешествия ее снова одолела легкая лихорадка, но не такая страшная, как в первый раз. Меритамон теперь просто хотелось побыть в покое; и она, как уже привыкла, села во дворе в стороне от других женщин, наблюдая за ними. Она до сих пор не чувствовала себя частью гарема, принадлежностью фараона. И ни за что не хотела почувствовать.

Никто не обращал на нее внимания – вернее, открыто; на Меритамон упало несколько взглядов, женщины пошептались, потом снова вернулись к своим делам: к своим вышиваниям, кушаньям, сплетням и детям. Меритамон была слишком… необычным приобретением фараона, и притом слишком опасным, чтобы обсуждать ее свободно.

Вот в своих комнатках женщины наговорятся всласть.

Меритамон увидела, как одна из наложниц – очевидно, давно отвергнутых – подхватила подмышки свою голенькую дочь; и подумала, что сама уже почти месяц не видела собственного сына. Она не позволяла этой мысли задержаться в сознании надолго, это было слишком больно… Меритамон помнила, как радовалась, когда ей сказали, что Анх-Осирис пережил принесенную ею лихорадку; но увидеть его ей не разрешили.

Вдруг Меритамон подумалось, что Рамсес решил воспитать его отдельно от нее, дочери великого ясновидца, чтобы Анх-Осирис не усвоил ничего из того, чему жрецы Амона учат своих детей…

Теперь она уже ничего не сможет с этим поделать.

Меритамон хотела уже вернуться к себе и встала, морщась от боли в затекших ногах, как вдруг увидела бегущего в ее сторону вестника.

- Наложница Меритамон? Хорошо, что я застал тебя, - сказал он, слегка задыхаясь, и Меритамон вдруг с обидой подумала, что ее не назвали госпожой.

- Что? Меня зовет фараон? – спросила она.

Вдруг ужас от этой мысли провалился ей в желудок, и в животе стало холодно. Как она сейчас будет смотреть в глаза фараону?..

- Нет, госпожа, тебя зовет царица Та-Рамсес, - ответил вестник, поклонившись. Меритамон вздохнула с облегчением и удовлетворением.

- Хорошо, веди меня, - сказала она.

Меритамон последовала за мужчиной заросшей травой тропинкой, которая вела из двора гарема, и только спустя несколько мгновений поняла, что он сказал. Царица Та-Рамсес. Царица. Какой ужас, подумала Меритамон, вот судьба, которой не изменить… Бедная девушка! Ложиться с собственным старым отцом, пусть даже он живой бог!..

Даже мысли о собственной участи на какое-то время выветрились у нее из головы.

Она и ее провожатый долго шагали по роскошным коридорам, уже давно не вызывавшим у Меритамон ни интереса, ни восхищения. Меритамон до сих пор не знала, где расположены комнаты царских жен и детей; впрочем, ей едва ли пригодилось бы это знание. Все равно наложницам никуда не пройти без стражи и из-за стражи.

Вестник остановился у двери в какую-то комнату и отступил в сторону, поклонившись Меритамон и одновременно показав рукой в сторону этой двери. Нужно войти, поняла молодая женщина, тут царевна…

Она собралась с духом и вошла.

Меритамон коротко поклонилась, воздев руки и опустив глаза. Так кланялись родственникам его величества. Только потом она сообразила, что, должно быть, ей следовало пасть ниц – ведь Та-Рамсес стала царицей.

Но девушка, быстро вставшая с подушек ей навстречу, этого не требовала. Та-Рамсес, забыв о всякой важности, с улыбкой подбежала к ней и схватила за руки. Сжимая их, воскликнула:

- Наконец-то ты вернулась! Мой единственный друг среди женщин дома!

- Вот как? – виновато улыбаясь, спросила Меритамон. Она не могла смотреть в глаза этому простодушному существу.

- Садись, госпожа, - сказала юная царица, увлекая ее на подушки. Она казалась совершенно счастливой. Может быть, ей нравится жить так, как она живет?..

Меритамон окинула взглядом комнату, в которой, кроме них двоих, никого не было: никакой избыточной роскоши, только необходимая дань высокому положению царственной хозяйки. Мебель почти такая же простая, как та, которую делали в древности; столик с красивой лампой, несколько кресел, подушки и циновки… узкая кровать… На столике под лампой было сложено вышивание. Не знай Меритамон, к кому ее привели, она подумала бы, что здесь живет скромная девица из семьи среднего достатка.

- Ты стала царицей, госпожа Та-Рамсес? – осторожно спросила Меритамон, наконец найдя в себе смелость посмотреть в эти близко посаженные глаза… глаза фараона. Какое безумие. Она никогда этого не поймет; наверное, для того, чтобы понимать смысл таких браков, нужно родиться и вырасти в царской семье…

- Да, - гордо и спокойно подтвердила Та-Рамсес и немного покраснела. – Я стала женой его величества.

Она опустила глаза, и радость, которой Та-Рамсес сияла с их встречи, погасла. Царица вновь превратилась в то серьезное, исполненное достоинства и сознания долга существо, каким была тогда, когда они познакомились.

Меритамон понимающе покивала, глядя на ее побледневшее личико и опущенные веки. Она надеялась хотя бы, что тяготы такого замужества скрашивает всеобщее преклонение, которым Та-Рамсес должна теперь пользоваться.

- Когда это случилось? Его величество мне не говорил… - осторожно сказала Меритамон, и Та-Рамсес быстро подняла глаза.

- Его величество и мне не говорил, - опять немного покраснев, сказала царица. – До того дня, как нас поженили. Хотя я давно думала об этом.

Ей действительно было не более четырнадцати лет; Меритамон не сомневалась в этом, хотя никогда не спрашивала девушку о ее возрасте.

- Приношу тебе поздравления, царица, - сказала она. – Я рада за тебя, моя госпожа…

Та-Рамсес слегка улыбнулась, потом ее личико как-то болезненно передернулось. – Не будем сейчас говорить обо мне, - быстро сказала она. – Я хочу поговорить о тебе. Хорошо ли ты съездила домой?

- Да, - сказала Меритамон, которой было мучительно неловко от близости с царственной подругой. – Я провела две ночи в своем доме, царица, а потом навестила своих родителей на Западе… Я скучала по дому, и очень рада, что мне дали дозволение побывать там.

- Пока ты утоляла эту тоску, фараон говорил мне, что скучает по тебе, - заметила Та-Рамсес, взглянув на нее. – Я думаю, что он призовет тебя сегодня.

“Пока меня не было, он призывал собственную дочь”, - подумала Меритамон и передернулась, точно от холода.

Это место, гарем фараона, казалось ей все более чуждым и отвратительным.

- Я рада, что стала царицей – ведь теперь я могу призывать тебя к себе, - сказала Та-Рамсес после паузы, наполненной взаимной неловкостью. – Раньше мне приходилось навещать тебя в гареме. Теперь я наделена намного большей властью.