Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ) - Страница 187

Она погибла!..

И почему фараон ничего не говорит? Она настолько разгневала его, что он подыскивает подобающие слова, дабы обрушить их на ее голову?..

И тут Рамсес заговорил – но не с нею. Он повернулся к одной из своих женщин, дочери или наложнице, и что-то сказал ей; Меритамон ничего не расслышала, но ей показалось, что оба собеседника улыбнулись. В выражении лица фараона сквозь улыбку промелькнуло презрение или гнев; но, может, несчастной женщине так только показалось.

Рамсес сделал кому-то в комнате знак, и этот знак, несомненно, относился к ней; Меритамон хотела уже снова упасть на колени, как вдруг почувствовала легкое прикосновение к своему плечу.

Меритамон резко повернулась, но увидела только улыбающуюся рабыню. На девушке была легкая юбочка и ожерелье из цветов. Она жестом пригласила Меритамон следовать за собой, и та, в ужасе и недоумении, повернулась и покинула комнату. Что может все это значить? Куда ее ведут, почему ей определили такого странного палача?..

Ее долго вели какими-то коридорами и комнатами, потом она и рабыня пересекли широкий мощеный двор и вошли в другую половину дворца – по-видимому, совершенно отдельную его часть.

А потом Меритамон оказалась в купальне. Она ожидала этого меньше всего. Она стояла как столб в облаках горячего ароматного пара, почти такая же бесчувственная к тому, что ее раздевают чужие руки, что ее одежду куда-то уносят. С ней делали все то же самое, что служанка делала дома: но теперь это совершалось с насильственной быстротой, хотя и с большой ловкостью. Сколов волосы шпильками, Меритамон вымыли, выбрили волосы на теле, умастили несколькими бальзамами. Потом принесли другое платье взамен ее собственного. Она в испуге подумала, что ее венчик и ожерелье украли; но и то, и другое принесли тоже.

Ее посадили на скамью и стали красить ей лицо, а Меритамон все не могла понять, зачем владыке это понадобилось. Неужели Хорнахт неправильно доложил ему, и фараон не знает о судьбе, уготованной Аменемхету? Или Меритамон была настолько неопрятна, что его величеству стало противно даже глядеть на нее?

Ей поднесли зеркало, и Меритамон едва не оттолкнула его ладонью. Но, опомнившись, сделала над собою усилие и посмотрелась в затуманенную паром полированную медь.

Меритамон с изумлением подумала, что никогда еще не видела себя такой красивой. Она очень напоминала сейчас свою мать в юности – как будто Ка-Нейт подстригла волосы… но не перестала быть покорительницей сердец. Ее мать до того, как заболела, и еще долго после считалась первой красавицей в городе.

Меритамон повели обратно. Ей было очень неуютно в синем платье с золотой каймой, в которое ее нарядили; этот наряд казался слишком прозрачным. А может, Меритамон выросла в чрезмерной строгости, а здесь другие порядки?

Она с презрением к себе подумала, что предается таким пустячным мыслям в то время, как ее брату грозит смерть. Но тут дорога кончилась – ее снова ввели в ту же комнату. Фараон по-прежнему сидел в кресле, но теперь более свободно; он слегка опирался на подлокотник, склонившись в ту сторону, где стояли его женщины. Впрочем, теперь они сидели, на подушках у подножия трона; Хорнахт по-прежнему стоял по левую руку от повелителя. Даже не взглянув на своего покровителя, Меритамон почувствовала, какое беспокойство его снедает.

Опомнившись, она снова поверглась ниц. Ей не приказали встать; но через несколько мгновений молодая женщина почувствовала прикосновение к плечу, и теперь это оказался сам фараон.

Рамсес присел перед нею, беззастенчиво рассматривая ее. Меритамон шевельнула губами, не смея заговорить сама, но ощутив, что дольше не выдержит…

- Ты и вправду красавица, госпожа Меритамон, - произнес Рамсес. – Мне не солгали, сказав, что ты похожа на свою мать, прославившую Уасет своей прелестью и добротой. Я начинаю сожалеть, что слишком рано покинул этот город*.

Придворные учтиво посмеялись – женщины; Хорнахт еще больше помрачнел. Он не отрываясь смотрел на своего владыку и Меритамон, приоткрыв рот и взволнованно дыша.

- Великий Хор… Мой брат… - Меритамон наконец обрела способность говорить. Фараон остановил ее жестом, лицо его стало холодным.

- Мое величество знает о том, что совершил этот человек, и обо всех обстоятельствах, сопутствовавших этому преступлению, - сказал Рамсес. Он встал и отступил, наконец избавив Меритамон от своей близости; она немного помедлила на коленях, потом нерешительно встала тоже. Молодая женщина попятилась, сложила руки на груди, глядя с мольбой на человека, которого вся страна почитала богом. Это и был бог. Меритамон никогда еще не видела таких странных богов, которые вели бы себя как люди, легко увлекаемые страстями.

Она никогда бы не поверила, если бы ей сказали, что его величество, даже не выслушав родственницу обвиняемого, прикажет вымыть ее, чтобы он мог получше рассмотреть ее красоту!..

Меритамон искала хоть какой-нибудь поддержки, но ни сесть, ни опереться было не на что.

- Я отложу вынесение приговора твоему брату, госпожа Меритамон, - сказал Рамсес. – Он тяжко виноват и не может быть прощен. Но милосердие моего величества превосходит необоримые пустынные пространства, окружающие эту страну. Я благостен как мой отец Амон.

Он ненадолго замолчал, а Меритамон, трепеща, ждала продолжения.

- Этот молодой жрец был увлечен на путь зла против воли, - продолжал фараон. – Может быть, мое величество пожелает сохранить ему жизнь…

Молодая женщина ахнула.

Фараон смотрел на Меритамон с милостивой полуулыбкой, естественной или искусственной – было не понять. Меритамон даже не понимала, думает ли царь о тех людях, о которых сейчас говорит и на которых смотрит. Может быть, его величество только созерцает себя и свое безграничное милосердие?

- Однако пока этот преступник будет содержаться в темнице храма Амона. Мое величество повелевает так, - с тем же ясным, созерцательно-милостивым выражением сказал Рамсес и замолчал.

И Меритамон поняла, что все сказано.

Она опустилась на колени перед царем, бормоча слова глубочайшей признательности – в самом деле, разве могла она надеяться, что ее брата пощадят? Всерьез надеяться? После всего того, что Аменемхет натворил?

Меритамон поднялась, не вполне понимая, что ей следует сейчас делать. Но фараон вдруг сделал какому-то слуге знак, и ей под ноги подбросили пару подушек.

- Садись, госпожа Меритамон, - сказал он. – Ты, должно быть, утомлена.

Она села, как те царевны у подножия трона. Обе молодые женщины не произнесли за все время ни слова, только внимательно смотрели на нее.

Фараон сел рядом с нею, и тут Меритамон ощутила страх. Это был уже третий страх, овладевший ею здесь, и едва проникнув в сердце, он начал расти, оплетая ее холодными тенетами; Меритамон непроизвольно вскинула голову, словно этот страх был живым и подбирался к ее горлу.

Рамсес улыбался, словно они не говорили только что о ее преступном брате.

- Сколько тебе лет, госпожа? – спросил он, глядя в лицо Меритамон.

- Девятнадцать, повелитель, - сказала она.

- Ты кажешься совсем девочкой. Не правда ли? – спросил он, обернувшись к присутствующим, и к Хорнахту тоже; женщины послушно кивнули, улыбаясь, а Хорнахт побледнел.

Рамсес взял ее за подбородок. У него были твердые и сухие пальцы; Меритамон ощутила, какая сила исходит от этого… старика. Да, живой бог был стар!

- Ты боишься, - ласково сказал он, вглядываясь в лицо Меритамон. – Ты девушка?

- Госпожа Меритамон замужем, - впервые заговорил Хорнахт; его голос прозвучал надтреснуто, и от его слов повеяло таким горячим отчаянием, что фараон удивленно повернулся к нему.

- Замужем? За кем?

“Неужели он ничего об этом не слышал? - в крайнем изумлении подумала Меритамон. – А может, просто пропустил мимо ушей?”

- За заклинателем Амона Менкауптахом, сыном второго раба бога, - ответил Хорнахт. – У них есть шестимесячный сын.

- Вот как? – с некоторым удивлением и как будто холодностью переспросил Рамсес. – Я хочу увидеть этого Менкауптаха. Нет, - он вдруг встал. – Я не желаю его видеть! Мне надоели жрецы Амона!..