Цветочная романтика (СИ) - Страница 9

Алые, влажные губы омеги. Они трепещут, полуприкрыто и заманчиво. Какой-то глупец сравнил их с лепестками роз. Саске не согласен. В корне. Лепестки роз нежны и ранимы, прекрасны и стыдливы, они мимолетны и поэтому так ценимы и прекрасны, а губы человеческие, дарящие поцелуи и шепчущие слова любви, способны убить этими же касаниями, своим шепотом вывернув душу наизнанку так, чтобы обнаженное сердце пульсировало черной кровью у всех на виду.

Саске подается вперед, присматриваясь к розовым губам, которые некогда он так любил целовать и покусывать, поцелуи которых любил он сам. Смотрит долго, мучительно долго, учитывая то, что омега возбужденно трепещет перед ним, а его член, тянучи, пульсирует увеличивающимся узлом, а после его взгляд скользит выше, чтобы с игривым любопытством посмотреть в потемневшую зелень глаз Харуно.

- Сас… – в ответ он лишь качает головой, прикладывая указательный палец к пухлым губам. Кажется, он помнил их вкус, ожидаемо, вишневый, вот только теперь не понимал, чем же он ему так нравился все эти десять лет. Десять лет… Одноклассники волей судьбы. Друзья, начиная с младшей школы и до самого выпуска. Любовники на одну ночь без претензий и обязательств. Пара, которая должна была стать семьей. Десять лет… Достаточно для того, чтобы выбор можно назвать осознанным и правильным, и мимолетная встреча длиною в пятнадцать минут, которая смогла затмить собой все эти десять лет.

Саске подымается и омега тянется за ним. Она тянется к его губам, приподнимаясь на носочки, держится за его ладони, переплетая пальцы и жадно смотрит в глаза. Саске смотрит в ответ, с высоты своего роста, чуть склонив голову. Очередной раскат грома забирается под кожу, отдаваясь гулким эхом в темени пустоты, сплетаясь с цепями и натягивая их до предела. В гулкой тиши слышится удар капель. Кап… Кап… Кап… То ли хрустальный дождь с крыши, то ли алая кровь с разодранных в клочья запястий. Под серой кожей бугрятся мышцы, напряженные до предела. Кажется, они сейчас разорвутся, обнажая кости и сухожилия. И не будет больше цепей. Не будет страдника. Не будет этой затягивающей темени, заполненной фальшивыми чувствами.

Молния ударяет где-то совсем близко. Саске, словно опомнившись, резко дергает омегу на себя. Прокручивает её вокруг своей оси, словно в танце, прижимая спиной к крепкой груди. Сакура смеется. Она счастлива. Потирается о него, словно большая кошка. Скользит по его бедрам ладонями. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Пытается почувствовать отклик его сущности на свой зов.

Громкий лязг бьет по ушам, и Саске вздрагивает. Тянется в темноту, в пустоту, в пропасть, в которой заточен тот, седовласый, серокожий пленник. Огромная двустворчатая дверь захлопывается прямо перед ним, чуть задевая кончики пальцев. Жжет. По лицу ползут вязкие, горячие капли, застилая обзор мутной пеленой. Саске, словно вспыливший ребёнок, торопливо стирает кровь с лица, подбегает к двери и, что есть силы, громыхает в неё кулаками. Кожа на ладонях шипит, пузырится, падает в прорву изодранными ошметками. На её месте сразу же нарастает новая и снова обугливается. Саске не чувствует боли. Физической. Болит внутри. И, движимый этой болью, он не собирается сдаваться, пока не проломит эту чертову дверь, за которой… Он. Седовласый, серокожий, ожидающий его пленник.

«Печать». Кандзи огнем вспыхивает перед глазами. Воздух вибрирует. Сама дверь вибрирует, источая просто невероятную силу. Саске прикрывает уши ладонями и что-то кричит. Какое-то обещание, то ли вернуться, то ли не сдаваться. А мир вокруг словно смеется над ним, багровея. Дверь уходит в небытие. Растворяется в этом алом всполохе, в котором зарождаются черные вихри. Тело обездвижено и непослушно. Миллионы иголок впиваются в него, но он снова не чувствует боли. Только пустоту, будто от него оторвали огромный кусок, причем уже давно, просто он не хотел замечать этого, безмятежно пытаясь жить дальше. Чернота обращается зрачками Шарингана. Закручивается в спирали Мангекё. На миг исчезает. Удар сердца. Сотня пар глаз, устремленных на него. На этот раз боль обрушивается, скручивает его тело, вспарывает грудную клетку и сжимается вокруг сердца. Бороться дальше нет сил. Нет желания. Нет стимула. Быть поглощенным тьмой не так-то уж и плохо, если вслед за ней придет забвение.

Призрачный силуэт вдали. Мягкий, золотистый, окутанный ало-черной тьмой. Глазницы пусты. Его глаза превратились в склизкие лужицы у ног, но внутренний, сущностный взор ещё способен чувствовать это существо. Если Предки, и правда, все ещё наблюдают за своими потомками, то, наверное, они ощущаются именно так. Как луч надежды и протянутая рука помощи. Саске цепляется за аккуратную ладонь, сжимая хрупкие пальцы сильно. Наверное, до боли. И вспышка света режет по уже несуществующим глазам, впиваясь во внутренности острыми крючками. Что ж, спасение тоже должно быть болезненным, иначе его не оценить.

- Саске… - и ему кажется, что он уже где-то слышал этот голос. Но шепот слишком тихий. Он тонет во вспышке света. И исчезает вместе с откатывающейся золотистой волной, пусть ему и показалось, что существо снова шепнуло его имя на прощание. С обещанием.

- Саске, - он удивленно моргает, пораженный произошедшим. Сакура все ещё прижимается к нему. Он её обнимает. Крепко. Слишком крепко, чувствуя тяжело вздымающиеся ребра под своими ладонями.

Она тянется к его лицу. Прикасается горячими, чуть влажными пальцами. В её зеленых глазах опять обожание и пульсация искренней любви. Глаза слегка щиплет от внезапности и неподвластности раскрывшегося Шарингана. Уголки губ трогает безысходная улыбка. Наконец, Сакура увидела то, чего так отчаянно желала. Она считает, что если её доступно сокровенное, значит, назад пути больше нет. Глупо и наивно – так считает сам Саске.

Инстинкты альфы кипят внутри, и он бесцеремонно и чуточку зло толкает омегу вперед. Надавливает на хрупкие лопатки, укладывая на обеденный стол. Без поцелуев и ласк. Грубо, быстро, следуя желаниям.

Сиреневый атлас подымает рывком. Рывком же стягивает кружевное белье до самых щиколоток. И снова почти без ласк, нежности и глупых слов. Лишь несколько небрежных прикосновений, постельных формальностей, условностей, отточенных и заезженных. Омега и так возбуждена и принадлежит только ему. Так к чему церемонии, если завоевывать нечего?

Входит резко и размашисто. По самый узел. Едва слышно рыча от удовольствия. Одной рукой сжимая хрупкое бедро, а второй все ещё надавливая между лопаток. Слишком близко от беззащитной шеи. Омега не против. Что-то в этой грубости её заводит. Она кричит и цепляется за край стола. Нитка белоснежных бус царапает отшлифованное дерево. Тонкие лямки сползли с плеч, и аккуратная грудь на каждом толчке елозит по гладкой столешнице, подогревая ощущения.

Саске ухмыляется. Удовольствие острое. На грани инстинктов. Омега покорна и страстна. Так чего же ему не хватает? Искусственный белый цветок, выдернутой из круглобокой вазочки, украшает растрепанные розовые локоны. Он трепещет в волосах омеги своим искусственным блеском, радуя глаз своей поддельной фальшью. И Саске нравится. Так, с мертвым цветком в волосах, омега возбуждает ещё больше.

Сладкий запах страсти забивает ноздри. Сакура уже и так на грани, то требовательно, то неистово, то приглушенно выкрикивая его имя. Её чувства, её искренняя любовь, её желание тонкими лезвиями скользят по коже, рисуя на его сущности кровавые кандзи. Расплата за ложь не так уж и болезненна. Просто с горьким привкусом и царапающим чувством вины.

Саске делает ещё пару глубоких толчков, а после запрокидывает голову, сжимая бедра омеги, и содрогается в первой волне оргазма. Сакура кричит на одной, высокой ноте, трепещет, сжимается вокруг него, принимая в себя семя альфы. Сладость сотрясает тело. Усталость и сомнения уходят вместе со стекающими мурашками по коже возбуждением. Где-то вдалеке снова разражается гром, своим гулом совпадая с приглушенным боем настенных часов.

Он отстраняется, не позволяя узлу сцепить его с омегой. Сакура тяжело дышит, смотрит на него затуманенными глазами, из-под влажной челки. На её губах счастливая, довольная улыбка. И Саске почему-то становится не по себе. Осколки склеены, но трещины все равно остались. Они слишком бросаются в глаза, чтобы их можно было игнорировать.