Цветочная романтика (СИ) - Страница 86

— А ты пораскинь мозгами, Учиха! — даже на носочки приподнимается, чтобы высказаться взгляд во взгляд. Глупый, мнительный омега, который думает, что его, безвозвратно влюблённого альфу, оттолкнут какие-то там шрамы. — Дом моих родителей сгорел дотла, алтарь Предка был практически разрушен, а сам Девятый едва не попался в ловушку Мангекё Обито. Как, по-твоему, он ещё мог выжить, настолько ослабнув?

— Но я думал…

— Что это Наруто, да?! Ха! — таки выдергивает ладонь, опять скрещивая руки на груди, обороняясь. Своей сущностью и всем своим омежьим существом. Обороняясь от вязи плетения его альфьей сущности. — Ему десять лет было, Итачи! Какая нахрен сущность в ребёнке?! Он даже особью ещё себя не осязал!

— Но ты же не преемник… — бормочет озадаченно, всматриваясь в глаза омеги с вертикальным зрачком и видя в глубине этого трепещущего взгляда безудержный огонь, плетущий стебли и листья подле бутонов вязи. — Ты не смог бы принять его силу в себя, в свое сосредоточие, и при этом не погибнуть.

— Я же сказал, что Девятый сильно ослаб, — отворачивается, закусывая губу. Снова пытается скрыть слабость, не понимая, что он ни осуждать, ни тем более высмеивать его не будет. — К тому же, не так уж на отлично я и справился. Сам же видел, что сделал с моим телом огонь Бездны.

— Дей, — подавляя сопротивление, привлекает омегу к себе, — и это причина? Всего лишь шрамы? — для него — мелочь. Он любит не из-за чего-то и даже не почему-то, хотя… Потому, что это просто Дей. Вредная омега, заставившая его сердце биться чаще, а сущность покинуть мрак собственной клетки и расправить крылья. Омега, ради которой он готов… Даже Предки, наверное, не знают, какие испытания, миги радости и невзгод им уготованы, но Итачи сентиментально-глупо верит, что их чувства и связь смогут преодолеть всё. Наверное, это какая-то особая романтика отношений. Такая же, цветочная, как и рисунок плетения их связи.

— А что, нет? — омега трепещет в его руках: то упирается кулачками в грудь, отталкивая, то цепляется за футболку, прижимаясь ещё ближе и вдыхая его запах. А он, альфа, падает в омут гона. Обагренного алым, слепящего золотом и обнимающего тьмой — удивительное и завораживающее плетение, пульсирующее вокруг них единым ореолом. — Я ведь не невинный цветок, — утыкается лицом ему в грудь, — и только Акасуна не брезговал к ним прикасаться.

— Замолчи, — рычит и шепчет. — Ни слова больше об этом альфе…

— Тогда давай о погоде, — вздыхает, так и не отпустив. — Иначе я даже не представляю, чем ещё обуздать этот порыв впиться клыками в твою шею.

Итачи медленно выдыхает. Понимает ли Узумаки Дейдара, что именно сейчас испытывает альфа, готовый поставить и принять в ответ метку? Его разрывает в клочья. Тьмой и пламенем. Она заполняет комнату, сгущает краски, ласкает вздрагивающую омегу, сплетаясь с золотом её сущностного света. Обвивается вокруг хрупкого тела, вьётся по росчерку шрамов, выжигая печати сущностной вязи.

— Итачи… — шепчет Дей. Второе сердцебиение лишь на долю секунды не поспевает за первым. Сбивается и теряет свой ритм. Пропускает удар, чтобы с новым, сильным и мощным, забиться в такт маленькому, трепещущему сердечку.

Грудь обжигают поцелуи. Прямо так, через ткань. Острые зубы прихватывают горошину соска. Коготки впиваются в предплечья. Воздух насыщается ароматом крови. Сущность внутри расправляет крылья на всю их мощь, и алая тьма поглощает, обнажая инстинкты, уставшие мириться с упрямой глупостью.

— Дей… — они падают на постель. Даже не касаясь друг друга, чувствуют тёмный, бушующий жар близости. Нарочито не касаются обнажённых участков. Сминают ткань одежды друг друга, соприкасаясь лишь пылающими, сухими губами и переплетёнными в плотный замок пальцами. А над ними, клубясь, распускаются цветы тьмы. — Мой Дей… Люблю тебя, — шепчет на аккуратное ушко, перебирая шёлковое золото волос.

— Оставь сантименты, Учиха, — омега выгибается, соблазнённый тяжестью его крепкого тела. Сдирает с него футболку. Итачи же лихорадочно шарит дрожащими руками по халату, путаясь в концах пояса, рукавах, полах, и с трепетным благоговением прикасаясь к нежной, мягкой коже, аккуратно и нежно огибая каждый шрам. — Сперва уйми этот жар, а после я охотно выслушаю все нежности, глупости и даже дифирамбы в мою честь.

— Ты беспощаден, — осторожные ласки сменяют поцелуи-укусы. Болезненные и шальные. Клыки ранят нежную кожу губ. Он смакует багряные капельки, следуя за юрким язычком, собирающим их первым и заманивающим в жаркий ротик. — Соблазняешь и даже не краснеешь, — пальцы с нажимом скользят по влажному бедру и сразу же, без церемоний, как и просит омега, проникают в скользкую, тугую дырочку.

— Не соблазняю… заманиваю, — со стоном. Глубоким и чувственным. Сперва закатывая глаза от удовольствия, а после шкодливо приоткрывая один. Пушистый хвост почти ласково, играючи скользит по бедру альфы, касаясь налитой плоти и медленно-медленно начиная ласкать её через ткань. — В свою омежью петлю.

Тьма обрушивается на них, расплёскивая золото и завиваясь в тугие косы. Словно бичи, она сечёт тела, проникая под кожу и устремляясь к сосредоточию. Сталкивается с колыбелью огня Бездны, обращаясь лавой распустившихся цветов. А они, целуясь до боли в губах, срываются с кромки. Прямо в пропасть. Падают, не спеша расправлять крылья. Наслаждаясь грохотом Бездны в ушах и ощущением невесомости мрака.

Быстро и спешно. Урывками. Стонами. Поцелуями. Омега срывается цепочкой стонов наслаждения, а он шепчет на ушко что-то нежное и успокаивающее. Целует пылающие краской щеки, искусанные губы и доверчиво подставленную шею. Ласкает острые соски, твердеющие прямо на его языке, и собирает капельки омежьего аромата. Отмахивается от назойливого хвоста, щекочущего бока, живот и бедра, подогревая возбуждение. Подушечками пальцев скользит по виткам печатей тьмы, под которыми пульсирует негасимый огонь.

Омега горячий и влажный. Податливый и ласкающийся. Настойчивый и опасный. То агрессивно барахтается под ним, то забвенно шепчет его имя.

Они фыркают и смеются, когда Дей пытается стянуть с него до этого приспущенные штаны ступнями, прижимаясь всем телом и не желая отпускать ни на секунду. Альфа порыкивает на свою омегу, путаясь в джинсах и задыхаясь от прикосновения острого язычка к налитой плоти. Лишь на миг с силой сжимает золотистые волосы, позволяя губкам скользнуть до самого основания, а горячим и влажным пальчикам сжать тугие, поджавшиеся яйца. А после снова опрокидывает на постель, чтобы ловить точёные ножки и целовать каждый пальчик, спускаясь по шёлковой коже к липким от смазки бёдрам.

Омега отбрыкивается и переворачивается на живот. Выпячивает попку и мурлычет, пряча свою сущностную форму.

— И ты хочешь сказать, что не создан для меня? — влажная грудь касается покрытой испариной спины. Шепчет на ушко, медленно, на выдохе, входя в податливое тело. Горячие, пульсирующие мышцы плотно сжимают его плоть, а все тело альфы покалывает сотней иголок, словно набивая, а не выплетая вязь. — Что мы не две половинки единого?

— Я… — омега запрокидывает голову, задыхаясь. Пушистые ресницы трепещут, а алые губы беззвучно шепчут. Жадный и ненасытный. Дейдара хочет его всего и сразу. Мужчину и альфу.

— Твоя сущность приняла вязь моей, — обращается к раскрывшемуся, словно полуночный цветок, сосредоточию омеги. — На твоем теле моя метка, — целует каждый темный виток на изогнутой спинке, по цепочке позвоночника и на острых крыльях лопаток. — Твое чрево примет моё семя, — прижимает ладонь к напряжённому животу и с силой подается вперед. До основания, покалывающего от растущего узла. Меняя угол проникновения и срывая с распахнутых губ сладостный стон. — И ты родишь мне сына, Дей. Наследника и преемника, — наклоняется, снова шепча на ушко. — Ты всецело принадлежишь мне, любовь моя.

— Не обольщайся… мой альфа, — лукавый, затуманенный страстью взгляд. Дей сжимает его в себе. Всего, вместе с узлом. С его губ срывается выдох… стон… а после, чтобы не вскрикнуть, когда его запирает в омежьей петле, прикусывает кожу на загривке возлюбленного.