Цвет греха. Чёрный (СИ) - Страница 75

— Ты хотела поговорить, — напоминает расположившийся напротив.

Да, хотела. Обсудить сложившуюся ситуацию. Если потребуется, попросить прощения. И даже умолять, если нужно будет. Лишь бы всё исправить. Любым способом.

Жаль, всё это исключительно в моих мыслях…

На деле язык будто к нёбу прилип. Не могу выдавить из себя ни звука. Да и внезапно вообще осознаю, что совершенно не знаю, с чего начать.

— Так понимаю, речь о твоём опекуне? — немного облегчает задачу сам Каан. — С которым ты спишь, — припечатывает фактически открытым обвинением.

Удивительно, но его скрытая агрессия идёт мне на пользу. Вспоминаю о том, что не так уж я и виновна.

— Вы первые напали, — обозначаю, как есть.

На чужом лице отражается гримаса досады.

— Но сломанные рёбра не у него, — отзывается напоказ безразлично Каан. — А ещё рука. Колено. И нос.

Если учесть, что у того, кто передо мной, конечности по всей видимости абсолютно целы, значит речь про остальных, которых, кстати, я сегодня не видела.

— А ещё вы были вооружены, — напоминаю и об этом.

Каан морщится, словно мои слова причиняют боль. И я цепляюсь за это, продолжая давить дальше:

— Все видели это. Я в том числе. Может, других купить вы и можете, но не меня. Это была самооборона.

— В самом деле? — криво ухмыляется Каан. — Один свидетель против тридцати — ничто, вредина, если ты вдруг не понимаешь. Тем более, ты — предвзята. Никто тебе не поверит, — склоняется над столом ко мне ближе.

Вспыхнувшее раздражение я подавляю. Как и все свои опасения в том, что не так уж он и не прав. По той части, где такие, как он, могут сделать и не такое. И ведь прокатит. Не раз прокатывало. За годы обучения в школе «Бахчешехир» безотказно закапывали выбранную жертву и за меньшее, с куда менее значимыми обстоятельствами.

— А если ты вдруг забыла, напомню: мой дед работает в Генеральной прокуратуре Анкары. Отец Арды — губернатор Газиантепа. Дядя Кагана — президент Ассоциации промышленников Турции, — перечисляет имена своих сообщников, участвующих в драке, тем самым лишь подтверждая мои мысли.

Становится по-настоящему дурно...

Нет, не потому, что он говорит о том, о чём я якобы не помню. Помню. Очень чётко. Как и имею представление о том, на что все эти люди способны. Потому и сижу сейчас здесь перед ним. Сижу и понимаю, насколько серьёзно он настроен, сколько злобы и обиды в нём. Не остановится.

Если только не…

— А давай ты просто скажешь, чего ты хочешь, чтобы это всё прекратилось? — завершаю мысль уже вслух.

Где-то на задворках сознания мелькает предостережение о том, что слишком громкими словами я бросаюсь. Тогда, на яхте, перед Адемом Эмирханом, было не столь опасно и опрометчиво исполнять нечто схожее. Теперь же я могу за это действительно больно расплатиться.

И расплачиваюсь…

— Чего я хочу? — прищуривается Каан, придвигается ещё ближе. — А то ты сама не знаешь?

Между нами всё ещё стол. И я успокаиваю себя этим фактом. Пусть с некоторыми усилиями, но остаюсь с такой же выпрямленной спиной, ни на дюйм не шелохнувшись. И даже не вздрагиваю, когда он перехватывает мою руку, крепко сжимая за запястье.

— То, чего я хочу, я в любом случае получу, — продолжает, понизив голос, проговаривая сквозь зубы, сдавливая свою хватку сильнее. — Раз уж уговоры не помогают, значит поступим иначе. Твой опекун отправится за решётку, а ты останешься со мной. Как тебе такое? — вместе со словами меня саму притягивает к себе ближе.

Мне больно. И противно. Но я уговариваю себя не поддаваться. Раз за разом разочаровываться в этом человеке — тоже наша с ним своеобразная традиция.

— Ты опять бредишь, Каан, — только и говорю.

Хочу забрать свою руку, но он не позволяет. Чашка кофе жалобно звякает о блюдце, когда я задеваю её локтем в тщетной попытке освободиться.

— Может быть, — усмехается на удивление добродушно он. — Но это не отменяет тот факт, что ты всё равно будешь со мной. Пусть не сейчас. Позже. Даже если пока думаешь, что не хочешь, — сверлит меня взглядом, полным жестокой решимости. — Захочешь, Асия. Я тебе не оставлю выбора. Избавлюсь ото всех, кто к тебе приблизится. Уясни это себе. Всё то, что я сказал тебе тогда, перед тем, как тебя забрал твой опекун-извращенец, не изменится. Ты — моя. Ничьей другой ты не будешь.

Да, он точно спятил!

А я…

У меня даже слов нет, чтобы выразить всё то, что я могла бы передать ему в ответ. Даже матерных.

— Но раз уж ты пришла, я могу упростить задачу. Нам обоим. Мы можем пойти длинным путём. Тем, который я тебе обозначил. Или коротким. Более лёгким. Для тебя, — тянет меня на себя ещё сильнее. — Я отзову заявление. Улажу вопрос со всеми ребятами. Твоего опекуна отпустят. Если ты выйдешь за меня. Завтра же.

Слова у меня так и не подбираются. А боль в районе запястья становится настолько жгучей и невыносимой, что с губ срывается не менее болезненное шипение.

— Отпусти… — выдавливаю из себя сквозь зубы.

Чашка вновь жалобно звякает. Этот звон отражается в моих ушах порцией новой боли. И я далеко не сразу разбираю голос поспешившего на помощь официанта.

— Что вы делаете? — восклицает заметивший происходящее служащий ресторана. — Разве так можно? Прекратите немедленно! — требует, поравнявшись с нашим столиком.

Почти верю в то, что это сработает.

Не станет же Каан драться ещё и с ним?

Он и не стал.

— Сгинь! — отмахивается, как от надоедливой мухи, даже не обернувшись в его сторону.

Хватка на моём запястье, если и слабеет, то не настолько, чтобы я могла вернуться в нормальное положение, а не так, как сейчас — полулёжа грудью среди аккуратно разложенных салфеток и столовых приборов, завёрнутых в другие салфетки. Да и пришедшая помощь тоже оказывается так себе. Кроме первых реплик, больше ничего не происходит. Разве что…

— Пошёл вон! — повышает голос Каан.

Официант, в отличие от меня, позорно вздрагивает.

И да, млин, в самом деле сваливает!

Сразу, как только замечает за своей спиной подошедших мужчин в строгих костюмах, очень схожих с теми, что на тех, кто трудится в службе безопасности Адема Эмирхана. Вот только совершенно точно не на него они работают. А до меня постепенно доходит то, что не замечаю изначально.

Каан приходит сюда не один…

С ними.

Их…

Шестеро.

А у меня, получается ни шанса? Даже если мои церберы до меня всё же доберутся. Их будет всего двое. И сам Дикмен это, в отличие от меня, прекрасно учёл.

Да, шансы и правда жалкие…

Но я всё равно попробую.

Как минимум потянуть время, чтобы дождаться своих охранников, в которых, несмотря ни на что, всё же постараюсь изо всех сил отчаянно верить.

Что ещё остаётся?

— Мне нужно в уборную, — обозначаю уже вслух.

Не рассчитываю, что мой пленитель так сразу проникнется этим моим посылом. Наверное, именно поэтому позволяю себе выпустить часть мысленной истерики наружу. Подхватив со стола столовый нож, направляю его прямиком в шею удерживающего меня.

— Я. Сказала. Мне надо выйти. Побыть одной, — повторяю. — Как минимум переварить весь тот бред, который я только что от тебя услышала, — морщусь.

По чужим губам ползёт ехидная насмешка. Ни на толику дюйма он не сдвигается.

— Иначе что? — прищуривается. — Прирежешь меня им? Он даже нихрена не острый, вредина, — укоряет в довершение все мои умственные способности.

Усмехаюсь в ответ с таким же ехидством.

— Ты сам предложил, идти нам коротким путём или же длинным. И я всё ещё склоняюсь совсем не к первому варианту. А раз так, вот тебе первый пункт остановки на другом пути: уборная, Каан. Не будь придурком. Просто отпусти и сделай, как я говорю. Может, этот нож и действительно тупой, прям, как ты, и я им тебя, к сожалению, не смогу реально прирезать, но это не значит, что будет менее некрасиво, если будешь и дальше упираться, как упрямый баран рогами в новые ворота, — язвлю нахально. — Там даже окон нет. Сквозь стены я ходить пока не научилась, — припечатываю уже мрачно.